— А тебя, бандита, вообще изолировать следует! — переключилась на меня Маркеловна, как только мы свернули в лес. Я аж обалдел от такой наглости.
— Не имеете права обзывать человека бандитом! — заслонил меня узкой грудью голубок Ливен.
— А что, по-твоему, он не педик? — показал мне зубы Комаров.
Художник стушевался.
Я приглядывал за обочиной. Черных люков пока не предвиделось, зато выросла несусветная какая-то трава, я такой в жизни не встречал; вроде лопухов, но листья круглые и почти прозрачные. Жирные стебли стлались по земле, переплетались промеж себя, полный кабздец, как ковер. Короче, ногу там некуда поставить. Захочешь отойти, отлить, как пить дать, зацепишься и навернешься! Из стеблей вверх торчали отростки с листьями, а на листиках, по краям, свисали белые ягодки, точь-в-точь малинка, только в два раза крупнее. Вроде как не нашенское, но ничего особенного, да? Я в том смысле, что мало ли дряни на земле водится, в Индии там, или Бирме...
А вот хрен там, ничего особенного. Они за нами вослед поворачивались, лопухи сетчатые! Мы шпарим себе вдоль полянок, а они, вроде ракеток теннисных, марлей затянутых, вслед смотрят, только без глаз... Тихонько так, сперва и не приметишь. Короче, я бы скорее зарезался, если бы мне предложили ягодок таких отведать...
А ближайшие проволочные кусты шевелились метрах в двадцати. Кое-где еще на обочинах торчали, як мертвые часовые, голые стволы сосен. Корни их давно засохли в земле. Когда мои вынужденные спутники не цапались, становилось тихо. Но тишина мне совсем не нравилась.
Я как чуял подвох.
— Мне насрать, педик или нет, — сказал я Комарову. — Ты его драл, сержант, шо такие заявы кидаешь?
Серьезная заявка, но иначе нельзя. Не потому, что художник у меня в корешах ходил, вовсе нет. Кстати, от него таки голубизной несло. Но таки кому какое дело? Просто я не мог оставить так, чтобы какой-то гнойный прыщ в погонах поливал нас говном.
Однако Комаров не стал со мной выяснять. Потянулся было за волыной, а Маркеловна как заорет. Старух задушенных увидала, экая новость. Поперек дороги просека пролегла, а на ней столбы деревянные, на бетонных сваях. Местное электричество, не высоковольтное.
— Не подходите... — замахал грабельками художник, как будто кто-то порывался идти с мертвяками целоваться.
Это те самые тетки были, что сутки назад на разведку, блин, ушли. «Земля им пухом» — язык не поворачивается сказать, потому что до могилок им не добраться...
Что-то я сам, как баба, стал, глаза на мокром месте. Три тетки, як партизаны, прикрученные к столбам, висели. Видать, низком топали, а наверх поглядеть не догадались, тупорылые...
Тут мы впервые посовещались, вроде перемирия организовалось. Даже Маркеловна на время крыситься перестала. Я сказал, что рвану бегом между тех столбов, на которых висели женщины. Пока провода с их трупов размотаются, проскочу. Про себя я подумал, шо ежели провода размотаются после меня, то и хрен-то с ним. Дураков этих не пропустит, пойду дальше один.
Но мы проскочили, провода не разматывались.
Когда мы выбрались на место, где погиб их Гоблин, Комар, идиот, вдруг захихикал, как придурок. А мне нe до смеху было, я всерьез забеспокоился, как бы это чудило не натворило нам проблем. Лучше бы не меня, а его в подвале к трубе привязали. С каждой минутой я все больше жалел, что не послушал Деда. На хрен, лучше бы с ними двинул, все спокойнее, чем придурков разнимать...
Лес снова кипел, земля шевелилась под ногами. Справа торчали огрызки сосен, без коры и ветвей, точно их слоны обгрызли, а слева островками колосилась рыжая пакость. Меня дико раздражало, шо ветра нема, а проволочные кусты беспрестанно шевелятся, ну чисто щупальца... Их когда ножом рубишь, даже тогда шевелятся, гладят по рукам.