Однако следовало просыпаться. По какой-то злой причине я все больше думал о том, чтобы встать и тихо одеться. Желание тепла заполнялось плохо объяснимым чувством какого-то неудобства, вызванного то ли утренним светом, то ли звуками только что проснувшегося в соседней комнате человека. И то и другое неприятно говорило о времени, о его течении.
Где-то далеко вода совершенно стихла, и после нескольких минут тишины звонко пальнул дверной шпингалет, после чего было слышно, что Лариса ушла на кухню. А я стал аккуратно выбираться из-под одеяла.
К тому времени, как я выходил из комнаты, Катя, даже не пошевелившись, продолжала спать. Я осторожно прикрыл дверь, словно крышку ларца, обитого изнутри тканью, и, сделав несколько шагов, сел на еще теплый диван, который, надо сказать, был в беспорядке и, повалившись на спину, с блаженством и напряженностью потянулся на мягких упоительных кочках, слушая, как потрескивают мои невидимые суставчики.
Меня удивительно слепил утренний, залитый солнцем снегособенно пока шел по дворам, и мои глаза все никак не могли привыкнуть к этому бело-золотому сиянию. Почти совсем зажмурившись, я шел, вдыхая всю эту свежесть вокруг, распахнутый, радостно слушая свои же шагизвонкий хрусти думал.Навстречу попадались люди, и от их головы шел партак часто, как они дышали; некоторые бросали мимоходом на меня свой взгляд и шли дальше. Я же с удивительным чувством думал о том, что вот самодостаточность. Искренне. Мне не хотелось быть другим и не хотелось хоть что-то в себе изменить, ни на пылинкуза все блага мира. Мне не хотелось встречать сейчас иных прохожих, нежели те, которые мне попадались. Я не хотел лета и тепла. Я не боялся простудиться и того, что медленно зябну. Я не искал новых знакомств и вовсе не желал их, мне вообще не хотелось ничего сделать по-иному. В мире не существовало ошибокни в моем прошлом , ни в предстоящем, иными словами, я не жалел ни о чем. Потому что никакого сожаления не существовало.
И упиваясь всей этой душевной легкостью, какая и возможнатолько при отпущении чудесным образом всех грехов, я радовался и бодро шел, вспоминая только что съеденный завтракоранжево-белую глазунью; Марию в полосатом темно-красном халате, сидевшую напротив с еще влажными прядями. Ее ненакрашенное лицо, то, как она режет нам хлеб, как смотрит. Как улыбается моим словам. Еще там на кухне я решил, что она наблюдала за нами ночью, и, глядя на Машу, я считал это все более неоспоримым. От чего я будто становился еще счастливееименно теперь, когда шел домой, утопая в собственных мыслях, как ребенок утопает в огромной мягкой игрушке, когда пытается обнять еекакого-нибудь белого только что подаренного медведя, сотканного из зефира, с повязанной на шее розовой лентой и значком-сердечком на плюшевой груди.
Вообще все было легко. Я прошел мимо привычного ларька, так и не купив сигарет, продолжая чувствовать вокруг себя особое стечение времени и пространства. Я был обернут этим пространством и этим временем. Густые прозрачные слои делали меня неуязвимым. Будущее если и не представлялось мне в виде ясной картинки, то оно словно струилось на меня и было прекрасным. С шальным чувством открыв двери, я громко поздоровался с вахтером, даже толком не разглядев ее и, погружаясь в тепло общежития, почувствовал себя приятно оттаивающей льдинкой. После чая (соседей по комнате снова не было) мне захотелось лечь, и легкая усталость стала нежно оплетать мое тело воспоминаниями, точно как летний вьюн, на стебле которого меж листьев полно зеленых шишек с мягкими шипами.
«А ну вас всех!» с сонной безмятежностью подумал я и, быстро задремав, уснул.
Следующие дни все привычное словно было не на своих местах. Это бросалось в глаза. Даже звуки были иными, и все они звучали совсем не так, как раньшеголоса, теннисный мячик, шаги, связка ключей, гремевшие глухо вагоны за окном, тишинавсе было другимс поволокой спокойного и тихого совершенства Я прислушивался к собственному течению и все ждал, какое из моих глубин донесется в ответ эхо.
Вечером пришла Лена. Села на соседнюю кровать и, немного помедлив, спросила: «Ты где был!?» А я сказал, что это не ее дело, и, в конце концов, она ушла. И какой был при этом ее взгляд! злой и устремленный на меня. Как он был мне приятен! Не сам по себе, а тем, что в нем все было ясно, все ее состояниевся ее претензия ко мне и страх ее высказать; то, как она задетаи как вместе с тем привязана. В какой-то момент мне стало очень сладко думать о ее любви ко мне, в которой я теперь не сомневался, и до которой мне теперь не было дела. Пускай мучается, а мне хотелось думать совсем о другом. Еще здесь был мой каприз, которого я не желал прекращать. Зачем же прощать, когда можно не прощать!? а не нравится, так иди же на все четыре стороны, а я буду смотреть, как легко это у тебя получается!
Вообще, ей кто-то сказал все, только в этом я вижу причину того, как она изменилась. А может статься, что она собственно сама видела, как я уходил из «Часов» и вернулся только днем следующего дня.
Все же я был центром ее нежности. Продолжал оставаться таким центром и удивительно, что раньше я не вполне ощущал это. К какой мысли она пришла в своей голове, решив совсем более не притворяться? Поняла, какие мысли текут во мне? Или почувствовала Катю, то, что в те дни зарождалось в моей душе? Да, я думал об этом тихо, с удивлением, и все это было как мед.
Позже еще Лена все хотела со мной поговорить. А я не желал и в такие моменты был ужасно бессовестен, так что Лена оставалась ни с чем. Она снова написала мне письмочитать его было приторно и неприятно, хотя я и не помнювозможно все обстояло как раз наоборот Брюнетка сказала мне, что не может видеть, как она мучается, что она любит.А я был недоверчивменя еще следовало убедить и уговорить. Надо сказатья восхищался жизнью.
Но, в общем, хватитЯ не могу больше продолжать.Это продолженье все более невозможно. Здесь, на этой строке пусть и будет. Следует остановиться и перестать дышать.
Дахватитдовольно
4.
(Здесь было стихотворение, которого я все же не решился оставить.)
Мне все так же твердо представляется, что большая часть даже не может понять своей неудачи и даже несчастья. Так, чтобы красочно и во всех подробностях! Большинству не открыто подобное осознание постоянно, а лишь в иные моменты. И я съедаем этой несправедливостью! И при этом, однако, утверждение, что большинство несчастны, за очень редким исключением, я даже не подвергаю сомнению. Это моя картина мира.
Вообще, занятие удивительное до мрачного умиленияпонимать всякие важные и непреложные обычности, которые уже давно открыты остальным, даже теми, кто вокруг тебя непосредственно. Причина такого положения мне не ясна.
Еще в самом начале я случайно заметил, что ногти на ногах у нее острижены некрасиво. Она не придавала им той округлости, которая бы подходила к форме пальцев. Она стригла их ровно от уголка к уголкуи это была та мелочь, которой мне невозможно было принять. Эта мелочь (в чем я себя искренне и справедливо убеждал) принуждала меня отливать свои парафиновые иллюзии с оглядкой и в какой-то мере явилась той ясной точкой, после которой стало ясно, как день: я ее не люблю.
И совершенно отдельная история о таких неприятиях. Среди которых, например, маленький острый подбородок или несуществующая без бюстгальтера грудь. Эти неприятия достались мне от тех, на кого я обращал свое внимание. Рано или поздно я натыкался на какое-нибудь из них, и они задерживали меня, словно голоса, которых невозможно было ослушаться. Одна такая мелочь способна была перевесить все остальное. Конечно же, были девушки, которые казались мне идеальными совершенно, в том смысле, что я не мог отыскать в них изъяновно справедливости ради следует оговориться, что я не смел к ним и на шаг приблизиться и любил их только в мыслях, на расстоянии. Одна, может быть две, за всю мою до сего момента прожитую жизнь.
Я больше всего ненавижу в женщинах, когда у них круглая голова! Ну вот не знаю, почему! Их лицо тогда как тарелка, на которой разложены глаза, нос, губы, а сами они похожи на цыплят, пусть даже и милых, но зовущих на жалость. И, кроме того, плохо верится в их красоту, и зачастую испытываешь к ним какую-то особую брезгливость и даже злость.