Еще мы заговорили с ней о снах, и разговор снова ушел в мистические темы.
Однажды она, вся изогнувшись, сладко потянулась, так что я почти забыл, о чем хотел спросить, следя сквозь дым за ее блеском, за изгибом шеи, за опавшими короткими рукавчиками, за этой негой
Увлеченно и многословно продолжал что-то про темпераменты. Холерик, меланхолик, сангвускровь, сангвиник. Это я. Потом стал гадать ей по ладошке, чаще сочиняя названия и взаимосвязи линий на ходу.
Постепенно стало мне окончательно понятно, что никуда не придется идти, и можно будет остаться прямо здесь, у них, хотя бы до утракогда начнут ходить троллейбусы и снова станут открыты двери общежития. Все же так ужасно не хотелось снова выйти сейчас на холод! и даже думать об этом было неприятно.
И, в конце концов, спросив у меня время, Катя сказала, что надо ложиться. Я кивнул в ответ
Хочешь у меня, хочешь на Машкинойкак бы между прочим сказала она, когда мы входили в сумрачную комнату, где сразу смутно блеснул темной громоздкой полировкой шкаф. Слева едва светилось окно, задернутое шторами, и почти в половину комнаты стоял развернутый диван, на котором прямо в одежде лежала такая же неясная в деталях фигура спящей Маши. Справа«стенка» с книгами, со стопками тарелок и с хрусталем. Погас позади меня свет, отозвавшись голосом выключателя. Я на секунду подослеп. Катя, прикрыв стеклянные двери, провела меня мимо угла шкафа в следующую комнату, в которой сразу по правую руку вплотную к стене бледным свечением сияла ее постель со сбившимся одеялом; слева такое же, как в большой комнате, окно со светлой вертикальной полосой посередине источало густой коричневатый свет, который падал на плоскость почти пустого стола и, соскальзывая с его краев, абсолютно терялся. Дальше в углу снова чернел шкафблизнец первого; висели напротив него продолговатыми рядами полки; и на стенетемный квадрат какой-то картины, или большой фотографии в светлой раме. Дальше ничего не было, все заканчивалось этой рамкой.
Надо в туалет сходить, сказал я вслух, разворачиваясь обратно.
Давайшепнула она, скидывая в темноте тапочки. Развернувшись, я успел услышать, как она встряхнула одеяло, край которого скользнул по обоям с шорохом, какой получается от нескольких сухих листьев, и совсем мягко опустилсятенистые холмы перестали существовать. Прошел осторожными шажками мимо спящей в коридор, стараясь ничего не задеть, и, быстро отыскав на стене выключатель, мгновенно зажег желтую полоску вокруг двери, которую сразу же нешироко распахнул, обдав себя светом.
Включив воду, я справил нужду прямо в раковину и, вымыв с мылом руки, прополоскал рот. Затем еще несколько секунд рассматривал в зеркале собственные зубы. Умыл лицо и затем приятно увяз в кремовом запахе одного из махровых полотенец. Еще понюхал какой-то флакончик с полочки и еще раз посмотрел на шелковые трусики, висевшие поверху на провисших веревочках. Закрутив вентиль, я прислушался к трепетавшему внутри меня огоньку, который походил на крохотный моторчик, не поддающийся власти ватных отяжелевших покровов, укрывших меня усталостью и даже как будто приглушивших окружающие звуки. Под глазами продолжались тени, однако, как снова казалось, не хотелось спать, и даже какая-то возрастала бодрость в теле. Такое перепутье состоянийбы куда шагнуть? Чувствуя, что выйти из ванной надо решиться, я, постояв, вышел, ощущая на лице свежесть.
Но даже и в тот момент я понимал, что мне вовсе нечего опасаться. Еще я на мгновение задумался о необычайности того, что происходило, ибо темнота, вся эта планировка, мои осторожные шаги и движения, шкаф, бывший разговор и ранний часвсе это было не из моего привычного мира. Это были шаги по пространству другого космоса. Волнительное трепетное предвкушение, владевшее мною теперь, становилось все сильнее, достигая минутами состояния, которое все больше и больше походило на красивое пение, радостный голос которого облепил меня всего с ног до головы и тихо мерцал волшебным светом тысяч сидевших на мне светлячков. Это свечение и смешивалось с телесной усталостью, растворяя во мне всякое воспаление, исцеляя мышцы и расправляя кости; превращая меня в новое, непорочное создание, чудесным образом ободрившееся, но вместе с тем унявшее и умиротворившее собственное сознание.
Мне показалось, что шелк на спинке стула блестит, и, стягивая рукава кофты, я все думал о том, что под одеялом она совершенно без одежды, голая. Быть может, есть только трусики. Я наступил на ее тапочки, то и дело глядя, как она лежит, отвернувшись к стене, тихо, словно уже спит. На мне остались только трусы и отчего-то носки. Отворив край одеяла, я тихо лег в мягкую прохладу, которая покрыла меня нежно, протянувшись по ногам, ублажая в теле до сих пор скрытое напряжение.
Краешек ее спины остался не укрыт, и мне очень захотелось прикоснуться к ней, к ее коже; запах ее был совсем рядом и, словно невидимые руки, увлекал меня придвинуться ближе, но я все сдерживался и не решался
Мягко какпроизнес я вслух и блаженно потянулся. В соседней комнате поворочалась Машасдержанно поскрипели под ее телом диванные пружины, или не пружины вовсе, а что-то совсем другое.
Глядя на ее спину, я ощутил еще одну волну возбуждения. Белье на мне показалось лишним.
Хочешь массаж?М?расслабляющий, прошелестел я, Катя молчала.
Ты спишь уже? спросил я, перестав дышать и разглядывая ее волосы.
Глаза совсем привыкли к темноте, и все вокруг представлялось теперь хотя и затемненным, однако ясным. Я не контролировал себя и при этом после какой-то из множества наступивших минут мне ужасно стал даваться всякий шорох.
Я что-то опьянела, неожиданно отозвалась Катя, словно жаловалась.
Так вот, показана лечебная процедура.
М-м
Ложись на живот. У тебя есть крем? Или молочко
Она была не против массажа, я понял это по тому, как она перемежала молчание с пояснениями. И не только массаж, а всякого прикосновения, как и я.
На полке. Я вылез из постели в том направлении, куда она указала. На полочке у самой дверинестройное косметическое ополчение. Я выбрал из самой серединки белую коробочку-цилиндр невысокого роста, повернул невесомую крышку и на мгновение поднес баночку к лицу, приятный аромат лизнул мне нос, дотянувшись кончиком до самого мозга.
Кокосовый, объявил я, уже успев макнуть подушечки пальцев в эту бесподобную пахучую нежность.
Только немного! поспешила сказать она, привстав на локтях.
Спокойствие! Только спокойствие! решил я вспомнить Карлсона и залез поверх одеяла.
Одной рукой я подвернул его к себе, открывая ей спину, до тех пор, пока не уткнулся в светлый краешек трусиков, который все-таки был. А другая уже заскользила по Катиной спине, пересекла позвоночную ложбинку, ощущая, как плавится, истончаясь, крем, который я все активнее втирал осторожными движениями и которого было мало.
Вначале мои руки были совсем легки. Потом их напор окреп, и они стали повиноваться вовсе не мне, а собственной воле, а я был над ними. Оказалось, что у меня невероятно большие ладони. Они кусались, царапали, щипали и разминалисловно плавали лодками по молоку. Неощутимый уже кокосовый запах был по всей комнате, в каждом уголке. А я ласкал ее кожу, гладил непривычное тепло, проводил линии и делал широкие петли, порою сильно и нежно щипал и надавливал. Временами мне казалось, что я хочу причинить ей боль. Какую-то особую. И вместе с тем слушал, как она дышит, и как порою перестает дышать. Костяшками я утюжил поясницу, думая над тем, чтоб не оставить синяков, затем неспешно поднимался то по одной, то по другой стороне до самой шеи и плеч, иногда поправлял ей волосы
Прямо подо мной, под слоем одеяла были ее ягодицы и бедра.
Порою ей было так хорошо, что в ней пробуждался голос. Я же во сто крат был блаженнее, и все больше мне хотелось непристойности, которая, однако, вовсе таковою не была. Хотелось ее обнять и прижаться к ней крепко, предчувствуя, какая от этого будет во мне радость и мир.
Минут через пятнадцать-двадцать я снова забрался рядом, перед тем чмокнув ее между лопатокв знак окончания сеанса. Она сказала в подушку «спасибо» и что было очень приятно. Спустя еще несколько секунд, повернулась ко мне и в одно мгновение, прижавшись и обвив рукой, стала целовать меня в губы.