от которых мы оба были немного пьяны.
Она весело хохотала, болтая ногами и расцепив вдруг руки, только что обвивавшие мне шею.
Я совсем не боюсь! уносился в свежую темноту ее голос и радостный смех.
Она опиралась лишь на мои ладони и предплечья, размахивая руками по сторонам. Наверное, ей представлялось, что она птица, или что-то в этом роде; она была счастлива и ничего совершенно не замечала. Я держал ее талию и спину, чувствуя живую тяжесть и продольную ложбинку, на дне которой сияли фарфоровые позвоночные бугорки, и не верил Онасловно сильная белая бабочка в клети из пальцев едва удерживающих трепетбалансировала на открытом в ночь окне, ничего не подозревая и, как несмышленый котенок, доверяясь мне. Я склонился, ощутив возможную силу ее бедер, и коснулся кончиком носа ее кожи меж двух маленьких пуговиц, какие бывают на блузках, и протяжно вдохнул аромат, а затем расцепил руки, слушая, как звонкий колокольчик сменился криком, треском сломавшихся кустовых ветвей и тишиной
Падая, она ударила меня ногой по щекеслучайно, расцарапав туфелькой кожу. Кровь закапала мне на воротничок и грудь.
«Насколько это может быть правдоподобно», еще продолжал думать я, едва успев спрятать в стопке среди тетрадей свой дневник, когда вихрем влетели соседи:
Ну ты собираешься!?
Да-да, ответил я и сел на кровать.
Один из них достал бутылку водки и стукнул ею по столу, так что я выглянул из-за шкафа посмотреть.
Мы собрались втроем на дискотеку в «Часы» студенческий бар средней паршивости, достоинство которого заключалось в непосредственной близости к общежитию. Днем там обедали студенты и преподаватели, вечером помещение и столики оказывались во власти ритмов, местных ди-джеев и скачущих по стенам и лицам лучиков света. Праздновали день-рождение моего соседа и мой неделю назад сданный экзамен. Ну а почему бы и нет!?
Первая рюмка теплой водки пошла ужасно противно и нехорошо. Запив апельсиновым соком, выпили по второй, и я ушел курить, соседи остались в комнате меня ждать. Собирались к десяти, теперь была почти половина.
Выпитое вскоре дало о себе знать. Еще по одной и пошли. Становилось хорошо и от этого весело.
При входе на руку каждому поставили светящийся в особом свете штамп, а внутри вполне можно было оглохнуть. Все трое мы сразу сели на длинную скамью вдоль стены, решив немного «отдышаться». Что-то кричали друг другу на ухо, обменивались впечатлениями и вообще вели прекрасный кричащий разговор, который тонул в ритмичном шуме, надрывавшем пожилую акустическую аппаратуру. Кроме нас в зале не было почти никоговстать и танцевать в полном одиночестве мы пока не решались несмотря на приподнятое настроение. В центре зала появились две невысокие девушки, поставили на пол сумочки и принялись извиваться, однако через минут десять пропали.
Но очень быстро стали прибывать люди, заполняя зал и место вокруг нас. Разные , но в общем-то одинаковые. Множество белых блузок, воротников, отворотов Белый цвет вообще бросался в глаза, по причине своего особого отдающего фиолетом свечения, тогда как почти все остальные цвета сливались в одинсумрачный, темный, несущественный. Стали делаться из танцующих кружки, пары. И часто из одного кружка некто рассматривал соседние. Приближался медленный танец, проводник особой романтики, когда же он зазвучал, мы все трое разгоряченные беспорядочными ритмическими движениями ушли во второй залбарный, где, чудом отыскав свободное место почти в самом углу, заказали пиво, а я, пока ждали заказа, стал пробираться к выходу, лавируя среди танцующих пар.
Некоторые из них были особыми созвездиями, живущими в этот миг здесь ярче всех остальных, в поле собственного неповторимого свечения, среди дребезжащей темноты и временных туманностей. Они горели плавно, уверенно, с ничем не нарушаемым спокойствием и тихим истинным наслаждением. Самодостаточно. Их тела привычно льнули друг к другу без малейшего изъяна, гибкие и молодые, сливаясь от нежной привычки, за которой слышалась их личная историяДевичьи руки стройным и совершенным продолжением оплетали его шею, ее волосы струились ниже плеч простые и соблазнительные, и центром всего были их губы. Они целовались, подобно добравшимся до воды жаждущим; словно на их губах был тот самый источник, из которого они и пили и все никак не могли утолиться. Таких пар было всего несколько, но они бросались мне в глаза и были особенно великолепны. Я ощущал их красоту. Их аура казалась неуничтожимой, но во всем своем блеске и притяжении проявлялась она именно сейчас. На мгновение у меня невольно испортилось настроение, и вместе с тем я был взбудоражен ими. Преодолев человеческое сопротивление, я вышел на воздух, где было с десяток людей, встал у стены и закурил, стараясь не наступить на плевки.
Трое из бывших здесь были особенно пьяны, громко говорили, смеялись. Крепость их тел в потертых куртках, вкупе со все более отстраняющимся от спиртного разумом, еще скрыто, но с каждой минутой все более явно, таили неприятность. Помутневшие глаза, словно покрытые слизью, сочились жестоким примитивным безумием и были безобразны. Я отвел взгляд. Быть может сегодня случатся предчувствиянехорошая тревога, охватившая меня несколько дней назад так необъяснимо сильно. Я опять скользнул по троице взором и вернулся обратно в зал, пропустив при входе несколько только подошедших и показав охране свой светящийся на запястье кружок-пропуск. Ощущая, как охладела рубаха
В среду вечером зашел мой одногруппникнеряшливый длинноволосый юноша в очкахпоздравил со сдачей экзамена и между делом сообщил, что один из профессоров не допускает меня до своих занятий. «Завистливый неряха-человек с гнилыми амбициями и такими же трухлявыми мозгами!» примерно так я о нем подумал тогда. Моя злость на него не затерялась и поныне. Вот уж кто никогда не поймет того, как уродлив!
Отложив учебник с непокорявшейся темой, я посмотрел на времяпочти два ночии спустя еще полчаса лег, абсолютно ясно осознавая, что не выучил в итоге ничего, что мог бы уже сегодня днем предъявить на учебных парах. Учебный прахна парах. И еще спустя время я только смог заснуть, выставив у самой головы огромный циферблат будильника, зная наперед, что увижу красочные сны.
Надо заметить, что в тот период своей жизни я их скрупулезно толковал, видя символы, за которыми скрывалось будущее. Я ими, своими снами, особым образом дорожил, как словами мудрого человека, этими мирами, в которые каждый день проваливался, как в реальность, но только еще предстоящую, окутанный одеялом, теплом и покоем. В том мире мне было хорошо. Перед тем, как уснуть я часто думал, что хорошо бы ухватить жирный кусок какого-нибудь сновидения в том каком-нибудь духе, что мне нравится. Порою неповторимость их и необычайность заставляли меня вспоминать сновидения долгое время спустя, и я даже записывал их. Во снах было руководство и просто отдохновение.
Однажды, например, я был на земле за считанные часы до сотворения Жизни. Удивительное чувство. Я видел большие черные «балки»-бревна, отчего-то похожие на огромные шпалы железных дорог, заброшенные, но абсолютно рукотворно сложенные в подобие каких-то колодцев, как-будто оставленных на этом месте уже давно, заросших кустами и молодыми деревьями, которые сплошной зеленой стеной обступали меня. Всех их колыхал неслышный ветер И не то чтобы стояла вокруг тишина, хотя и не было многих привычных звуков и трелей, а просто в сознании сидела непреклонно эта мысль, что жизни еще пока нет, и Мир до нее был именно таким. В этом и была вся суть. В одном только этом знании. Душу охватывало необычное, завораживающее и трепетное ощущение, отголосками хранимое мною до сих пор. Привычный как-будто леснемного берез, хвоя, но и толькони единого жука, ни комариного писка. Казалось, я пробыл там час, не больше, если конечно сонные часы равны хоть в чем то бодрствующим. И потом наяву до меня все доносилось это выходившее из идеального мира чувство, похожее для моей восприимчивой души на откровение.
Но в этот раз мне снилось сочащееся мясоогромный сырой кусок ростом с меня, сбежавшая с него лужею кровь и уже во снепонимание жуткой неотвратимости. И было там рядом что-то еще угрожающее: какой-то совершенно чуждый человек или двое, грязное ножевое лезвие и моя невозможность сопротивляться. Все вместе было настолько гнетущим, что я проснулся, словно выбираясь из ваты. А из сна тревога перетянулась в явь, и на сердце стало неспокойно.