Но никакого пакета не принесли. Эстафета поколений не состоялась.
Пили чай; мать хвалила Николая Володьевича за умелую стрижку. Того с ними не было, чаевничали в семейном кругу.
Свирид лег спать, чувствуя себя не то чтобы обманутымскорее разочарованным. Его секрет оказался никаким не секретом, а навыком, которым владеют многие люди; Свирид же предпочитал считать себя исключительным, отличным от многих. Мечты о писательстве в какой-то мере помогали, но страшный секрет неизмеримо усиливал это чувство избранности; теперь Свирида отчасти лишили опоры. Несколько утешало, что он попал в общество людей особенных. В конце концов писателей тоже много, даже великих, и не бывает одного на весь мир писателя.
Но почему он так решил? А если бывает?
Возможно, существует коридор, где в мире живет один-единственный писательвеликий, естественно, и ему имяСвирид Водыханов.
Сон топтался при дверях: не велено пускать; Свирид напрягся, воображая букву. Но что-то произошлоон и прежде нет-нет, да и пробовал вызвать развилку самостоятельно, и у него ничего не получалось, но в животе возникало сосущее ощущение, намекавшее, что он близок к задуманному, только не имеет еще достаточной сноровки. Сегодня же этого ощущения не было. Он сразу вспомнил, как Слотченко сказал, что надо делиться. Часть силы Свирида осталась у Николая Володьевичана простыне, на полу Чем угодно делиться, но только не этим! Свирид решил никогда больше не стричься в Доме офицеров. Если, конечно, ему позволят выбирать.
Выбирать ему, как легко догадаться, не позволиливедь Николай Володьевич так замечательно стрижет, и Свирид посетил Дом офицеров еще не однажды; волосы отрастали быстро, и он побывал там и осенью, и в начале зимы. Слотченко встречал его равнодушно, на беседы не шелнаверное, посмеиваясь про себя над неуклюжими попытками Свирида вызвать его на откровенность. Иногда посмеивался не только внутри: позволял себе хохотнуть и скомандовать: «Отставить!» Скупо пояснял, что не время еще, что онион говорил о себе во множественном числе, имея в виду, конечно, тайное сообщество, дожидаются начала какого-то созревания. «Полового!»значительно уточнял Слотченко и крепко сжимал губы, словно показывая, что и так сказал слишком много, выговорил вообще непозволительную вещьединственно из глубокого уважения к Свириду. Последнему в сказанном слышалось что-то знакомое, удивительным образом перекликающееся с неприличными и не совсем понятными историями, которые он нет-нет, да и слышал от старших мальчишек. Свирид серьезно надувался, изображая из себя понимающего мужчину, каким-то бесом исхитрившегося перескочить через это самое созревание и сразу сделаться зрелым взрослым.
Однако зимой товарищ Мотвин был все-таки явлен Свиридувернее, всё произошло наоборот: Свирида вызвали к директору, посреди урока.
Тот прошел через холодную школу, звонкую строевым эхом, вошел в кабинет. Директор, усатый и тяготеющий к ёрническим шуточкам фронтовик, почему-то не сидел под портретом Сталина, а стоял навытяжку, тогда как посетительименно товарищ Мотвинсидел в кресле, положив ногу на ногу. На плечи Мотвина была наброшена шинель с полковничьими погонами. Он выглядел таким старым, что и звание фельдмаршала не оправдало бы его службы: древний и жуткий дед. Мотвин сосредоточенно дымил махрой, соорудив себе огромныйкак выразились бы десятилетиями позднеекосяк.
Вот, товарищ полковник, заговорил директор, когда Свирид еще только входил в кабинет. Это и есть Водыханов.
Старик медленно повернул голову, будто скрученную узлом из рассохшегося древесного корня; молча смерил Свирида взглядом. Широкий рот Мотвина жадно приоткрывался, выпуская дым. Старик полез в нагрудный карман и вынул очки, оправленные в тончайшую, почти невидимую проволоку. Он долго рассматривал сквозь них Свирида, потом обратился к директору:
Как он учится, товарищ директор?
Голос оказался под стать хозяину: прокуренный, сиплый.
Прилично, товарищ полковник. По всему видностарается. Конечно, не без греха
Мотвин неожиданно рассмеялся и заговорил о чем-то своем, без всякой связи с вопросом:
Твердишь им сотню разнадо брать их, когда еще сосунки Нет, они предпочитают дожидаться, когда взорвется обмен веществ. А потом понаделают дыр, с молодецкой-то удалью потому и последствия такие страшные. Он замолчал надолго, директор и Свирид смиренно ждали. У тебя, небось, на девок уже встает, правильно?
Покраснел не Свирид, покраснел директор. Свирид сообразил, о чем идет речь, и понял, что при таком интересе он просто обязан смутиться, ибо его спросили о гадкой, ужасной вещи, спросили запросто, как спрашивает уличная шпана. Однако он не почувствовал смущения. Он только знал, что отвечать, скорее всего, нельзя, и не ответил.
Подойди сюда, приказал Мотвин.
Свирид, изображая нечто вроде строевого шага, приблизился к креслу. Тогда полковник заглянул ему в глаза, и Свирида парализовало. Он не мог уклониться, не мог моргнуть; между ним и стариком образовались невидимые тяжи.
Двояка, пробурчал Мотвин.
Он хорошист, осмелился вмешаться директор.
Я не о том. Полковник раздраженно отмахнулся. Будешь учиться у нас? В свободное от основных занятий время.
Будет, товарищ полковник, заверил его директор.
Молчать, негромко посоветовал ему Мотвин. И вновь принялся за Свирида:Так будешь или нет?
Буду, ответил Свирид, не видя для себя иного выхода, хотя в животе уже начинала расти знакомая буква, так что иной выход мог и наметиться.
А ведь не хочешь, усмехнулся полковник и выпустил в лицо Свириду такую струю махорочного дыма, что разом увяла не только зарождавшаяся буква «У», но и другие буквы, которые не обладали волшебными свойствами и складывались в обычные трясущиеся слова.
Водыханов! не выдержал директор. Он решил, что Свирид для него, директора, незаметно подал полковнику какой-то недопустимый знак, обнаружил строптивость. Тебя приглашают в органы, а ты еще смеешь
Нет, ну какой же все-таки дурак, пробормотал Мотвин. И громко сказал, умышленно разбивая и подчеркивая слова так, что речь его зазвучала на шутовской манер:Да, именно, Водыханов, тебя приглашают на специальные курсы, учиться на органы, а ты почему-то не хочешь!
Свирид окончательно растерялся.
Я хочу, промямлил он, догадываясь, что ничего от этого не выиграет и не потеряет.
Директор вынул из кармана платок и промокнул лоб.
Осчастливил, буркнул он с облегчением. Еще не понял, как тебе повезло. Отец-то как будет гордиться
На лице Мотвина изобразилось такое тоскливое отвращение, что Свирид вдруг испытал к нему признательность и симпатию. Он не любил директорамало кто любит начальство. А этот старик не боялся держаться с ним свысока и не скрывал своих чувств.
Директор, обрадованный тем, что дело худо-бедно идет на лад, всё больше оживлялся и располагался к болтовне:
Стрелять научишься! Шифры узнаешь разные секретные, потайные ходы
Вам ведь было приказано молчать, устало перебил его полковник и встал. Поправил шинель. Сделал движение, как будто хотел погладить Свирида по голове, или потрепать по щеке, или, возможно, почесать за ухом, но рука, непривычная к подобным манипуляциям, остановилась на полпути и замерла в воздухе, как змея, прикинувшаяся сухой веткой. Завтра после уроков придет машина. Быть в полной готовности. Вопросы есть?
Теперь Свирид душевно объединился с директором. Оба вытянулись и помотали головами. Оба, сами того не сознавая, ждали, что старик на прощание отколет какой-нибудь презрительный номер, барский и хамский одновременно: сплюнет на ковер, выпустит газы, выйдет не попрощавшись. Мотвин ничего такого не сделалпрощаться, правда, и в самом деле не стал, если не считать прощанием еле заметного, неопределенного жеста, сотворенного ожившей вдруг рукой. Он вышел, а директор предложил Свириду воды. Тот согласно кивнул, и директор налил ему полный стакан из большого казенного графина.
6
Занятия начались страшно.
В скором времени Свирид понял, что это было залогом их успешности, необходимым условием. Но до недавнего времени он совершенно иначе представлял себе внеклассные занятия. Перед глазами сразу возникала картина, которую Свирид частенько наблюдал в окно: незнакомый мальчишка, опаздывающий на урок, тащит огромный музыкальный инструмент в допотопном футляре.