Я забыл.
Забылчто?
Мать вышла из-за стола, порывисто прикоснулась ко лбу Свирида. Отдернула руку, будто ошпарилась.
Лоб нормальный. Что ты городишь, о чем ты забыл? Спать улечься? Забыл, который час?
Да пусть посидит с нами, вмешался военный. Смотри, расстегнул он кобуру и достал пистолет. Небось, подержать хочется?
Свириду не очень хотелось, не до того было; да и оружие он уже держал, отцовское. Но возражать не стоило. Он быстро подошел и взял пистолет обеими руками.
Не заряжен, успокоил военный маму. Он выехал на стуле из-за стола, нагнулся к Свириду, который держал пистолет и не знал, что с ним делать, в другое бы время сообразил, хотя бы повертел в руках, но сейчас ему было неинтересно. Свирид ждал подвоха, не доверяя обманчивой надежности окружения. Военный взъерошил ему волосы и вдруг заметил:Мальчонка-то изрядно оброс. Неплохо бы подстричься Время еще, почитай, военное.
Свирид решил, что мужчина сказал так, потому что во время войны всем полагается выглядеть аккуратными и подтянутыми. Люди воюют, бьют врага, рискуют жизнью, а он разгуливает неряхой и напрашивается в особый уголок стенгазеты, где продергивают и пропесочивают. Он еще ничего не знал о тифе. Да тиф, пожалуй, и в самом деле уже не звучал, ибо война, только закончившаяся, была немного другая, не тифозная. Не та, что велась между своими.
Ты знаешь, кто это? хитро спросил отец.
Свирид помотал головой.
Это товарищ Слотченко. Он служит парикмахером при Доме офицеров.
И не только, усмехнулся товарищ Слотченко, который сразу стал предельно понятным: дорисовался белый халат, взметнулась и свистнула бритва. Еще при Доме писателей.
Свирид осмелел:
А почему же вы тогда в форме?
Слотченко вздохнул:
По-твоему, военную форму носят только солдаты и офицеры, которые сражаются на фронте? Она положена всем. Мы тоже солдаты гигиенического фронта и обязаны ее носить. Ведь война никуда не делась, он сделал широкий жест, она повсюду, она продолжается. Врагов у нас, Свирид, еще ой как много И явных, и тайных. А сила всякого государстваона в ком? В писателях и офицерах. Это соль соли земли, как говорил один великий писатель. Правда, он говорил вообще
Свирид слушал его серьезно, с опущенными глазами.
Слотченко обернулся к остальным, сидевшим за столом:
Да многие ли у нас не носят формы?
Мать покачала головой:
Разве что я
И это упущение! весело воскликнул Слотченко, а отец взялся за графинчик.
Свирька и вправду зарос, заметила мать, провожая графинчик наполовину любовным, наполовину тревожным взглядом.
И все опять воззрились на Свирида. Они с отцом, когда бы не шевелюра младшего, были похожи как две капли воды, как две полярные совыв них было нечто от хищных птиц, но заводить речь о совах уместно было, только если судить по глазам: округлым, с темными ободками. Однако носы их, или клювы, если продолжить сравнение, были совсем не совиныевытянутые, чуть загнутые, с раздвоенной шишечкой на конце.
Вот тебя Николай Володьевич и подстрижет, улыбнулась мать.
Да уж, это теперь решено, согласился Слотченко.
В Доме офицеров? недоверчиво спросил Свирид.
Мне же говорили, что ты будущий писатель? развел руками тот.
Свирид не ответил. Ему вдруг стало стыдно.
Приходи в Дом офицеров, решил Слотченко.
Правильно! гаркнул отец. Пусть там понюхает
Неизвестно, что он имел в виду. Адмирал Водыханов уже захмелел и тяготел к словесным клише. Двое в гражданском не вмешивались в беседу и чинно уплетали всё подряд, граблями гребли. Свирид обратил внимание, что стрижка у обоих была очень короткой. А Слотченко вдруг свернул губы трубочкой и тихо дунул на Свирида.
Тот непонимающе уставился на военного парикмахера. Слотченко повторил, и Свирид прислушался.
«У», произнесенное шепотом, даже не голосомтолько выдохом-дуновением.
Николай Володьевич подмигнул:
Я подарю тебе ножницы.
Лишь в эту секунду Свирид обнаружил, что всё еще держит в руках незаряженный пистолет.
4
Дом офицеров находился неподалекудве остановки трамваем. Нужно было свернуть с набережной в маленький переулок, дойти до перекрестка, и там останавливался двадцатый номер. Свирида отпустили одного: настоял отец, хотя домашние твердили ему о страшных бандах, расплодившихся в городе после войны, которые ловят именно детей, и как раз свиридов.
А потомна базар, конечно, саркастически усмехнулся отец. Менять на крупу.
Он выдал сыну деньги на билет в оба конца и строго-настрого наказал нигде не задерживаться и никуда не ходить помимо парикмахерской.
Тебе повезло, что ты познакомился с товарищем Слотченко, значительно добавил адмирал Водыханов. Ты знаешь, кого он стриг и брил? То-то же.
Он так и не уточнил, кого же стриг Слотченко, очевидно, припомнил, что некоторых клиентов последнего не следует называть вслух, тем более при ребенке, ибо их имена уже истерты из учебников и старательно изглаживаются из народной памяти.
Но Свирид и не просил уточнений.
«Наверно, Ленина», решил он и больше об этом не думал. Кандидатура Сталина не пришла ему в голову, ибо Сталина не мог стричь никто.
Свирид, приодетый наилучшим образом, вприпрыжку спустился по лестнице и выбежал на свежий воздух. Осень надвинулась на него с кокетством перезрелой матроны из примадонн, приветствовала сентиментальной сыростью мостовой с остатками грима в виде разлапистых кленовых листьев; дворники трудились исправно, но за природой не поспевали. «Еще недавно было лето, промелькнуло в голове у Свирида. Буквально вчера. Как же так?» Внезапно он понял, что лето и вправду было, оно заканчивалось, но было не с ним, оно было с личностью, воспоминание о которой ощутилось до того неприятным, что Свирид моментально забыл о погоде и устремился за угол. Эта личность навечно осталась стоять в коричневатом коридоре, с недоуменным и укоризненным видом.
Трамвай номер двадцать довез его до монументального здания с колоннами, занимавшего два квартала. Парикмахерская располагалась с торца, и это немного разочаровало Свирида, вообразившего, как он с осознанным правом поднимается по величественной парадной лестнице. Но дверь ничем не уступала дверям, которые принято содержать в местах государственного пользования: двух или трехметровая (невысокому Свириду почудилось, что пяти), цвета насыщенной подозрительности, с толстой ручкой, за которую пришлось взяться двумя руками, и сразу запахло крепчайшим одеколоном.
Посетителей не было. Слотченко, набросив поверх гимнастерки белый халат, сидел в кресле, предназначенном для клиентов, смотрелся в зеркало и курил папиросу. Любоваться ему было особенно нечем: изжелта-темное лицо с деталями, разбросанными так себе, довольно беспорядочнонос туда, губы сюда. Про такие лица иногда говорят: высечено из камня, но Слотченко, пожалуй, никто и не вытесывал; черты его содержались в этом камне от природы, а сам камень валялся где-нибудь в придорожной пыли, был подобран скучающим Создателем и по-хозяйски положен в карман небесных штанов. Возможно, это был редкий каменьнапример, метеорит, явившийся из мировой пустоты.
Позади Слотченко к стенке было присобачено радио, которое назидательно зачитывало некий бесконечный доклад о положении дел в области их планирования и в случае их невыполнения.
При виде Свирида, робко остановившегося на пороге, Николай Володьевич оживился и проворно вскочил.
Свирид замешкался и дальше не шел. Что-то замаячило перед ним: как будто очередная буква? Но Слотченко юмористически нахмурился, погрозил ему пальцем, и видение отступило.
Желаете подстричься, молодой человек? Николай Володьевич стал быстро застегивать на себе халат.
Так точно! выпалил Свирид. Он почему-то решил, что парикмахеру понравится именно такой ответ. Ведь они как-никак находятся в Доме офицеров. Подстригаясь, Свирид выполнит почетную воинскую обязанность.
Под ноль? прищурился тот, берясь за кресло.
Здесь уже Свирид не знал, что ответить. Можно и под ноль. Всех стригут под ноль, сплошь и рядом. Ему, правда, хотелось чего-то особенного, но он не имел понятия, как это назвать.