Ваше имя известно во всей стране, и вы определённо будете избраны. В любом случае вы должны выставить свою кандидатуру, профессор. Мы все просим вас.
Пока нет. Внезапно он заторопился.
Если машина уже здесь, я, пожалуй, поеду. У меня сегодня ещё деловое свидание и круглый стол.
Окружающие помогли ему одеть плащ, он водрузил на себя свою шляпу и двинулся к двери. В это время к нему подошёл Кёго и представился.
Моя фамилия Мория. Вы прислали мне письмо в Киото.
Мория? Он уставился на него через свои очки, и его лицо неожиданно приняло изумлённое выражение. Ты!?
Я должен был приехать раньше, но не смог.
Так неожиданно. Я поставлен в затруднительное положение, сказал Тацудзо с раздражением в голосе, но, почувствовав, что на него направлены взоры его поклонников, сказал:
Ну, хорошо. Пошли, поговорим в машине.
С недовольным и напыщенным видом он пошёл прямо по коридору, демонстрируя своими манерами, что Кёго, естественно, должен последовать за ним. Плащ немножко свисал с его костлявых плеч, и его невзрачная фигура хорошо соответствовала образу кабинетного учёного.
Когда они подошли к машине, Оки молча сел первым. Молодой человек в европейском костюме, секретарь Оки или просто сопровождающий, который, судя по всему, должен будет ехать вместе с ними, вежливо пропустил Кёго и, закрыв за ним дверь, сел рядом с водителем. Машина тронулась с места, оставив позади провожающих Оки людей.
Оно, обратился он к сидящему рядом с водителем молодому человеку. Ты говоришь, круглый стол начинается в шесть часов?
Совершенно верно, профессор.
Мне нужно поговорить с этим джентльменом до этого времени. Ты можешь найти нам комнату в вашей компании, где нас не потревожат?
Кёго подумал, что Оно, должно быть, является сотрудником газеты, которого послали привезти Оки на круглый стол.
Вам подойдёт приёмная комната?
Великолепно, коротко ответил Оки и стал молча смотреть в окно.
Уже наступил вечер, и тени деревьев и прохожих вытягивались вдоль тротуаров. Кёго пытался начать беседу.
Я прошу прощения, что я не сообщил о своём приезде, но я увидел в газете объявление о вашей лекции и решил, что смогу встретить вас в аудитории, поэтому и приехал неожиданно.
Ничего, туманно ответил Оки тоном, показывающим, что он не хочет вести здесь беседу.
Мы поговорим, когда приедем в редакцию газеты. Нам ничего не помешает.
Извините, что я приехал, когда вы так заняты.
Кёго всё ещё не мог поверить, что сидящий рядом с ним человек был первым мужем его жены. Он не мог представить их вместе, это было бы слишком невероятно. Однако, как он и ожидал, невозможно противостоять силе реальности. Тацудзо Оки с первого раза произвёл на него впечатление человека, пользующегося влиянием в научном мире. Кёго был незнаком с этим миром, но что его прежде всего поразило, так это его самонадеянная убеждённость в праве навязывать свой авторитет даже за пределами очень ограниченной области, в которой он его завоевал. Его высокомерное молчание, возможно, не было связано с личностью самого Кёго. Оки просто был не в состоянии избавиться от чувства своей важности, которую он приобрёл в своей специальной области, даже тогда, когда он имел дело с людьми, не имеющими к ней никакого отношения.
Кёго не был слишком обижен, ибо в поведении Оки он не нашёл ничего необычного. Когда в Японии были солдаты, они вели себя по-солдатски в любой ситуации, так же как и монахи со своим монашеским поведением. По мнению Кёго, причина этого была в бедности. Если Тацудзо Оки вынужден навязывать свой профессорский авторитет людям, не имеющим отношение к академическому миру, то ничего не остаётся, как снять перед ним шляпу и пропустить его вперёд. Он не был свободен в своих действиях и в этом заслуживал сочувствия.
В приёмной комнате редакции газеты отсутствовали какие-либо украшения за исключением, может быть, грубоватой фарфоровой пепельницы на столе, за который они сели напротив друг друга. От гула работающих прессов слабо вибрировали пол и стены. Теперь они представились друг другу официально.
Похоже, что манера Тацудзо Оки вести беседу была различной в зависимости от того, присутствовало ли на ней третье лицо. Сейчас, когда они были вдвоём, он расслабился и довольно дружелюбно улыбнулся Кёго.
Я хотел поговорить с вами о Томоко.
Кёго покорно склонил голову.
Я могу только лишь попросить прощения.
Как Вы намерены поступить? Что вы думаете по этому поводу? Оки сделал паузу, чтобы закурить сигарету, и продолжал. вы, наверное, собираетесь с ней встретиться?
Кёго показалось, что он ослышался. Значит, Оки не знает, что Томоко ездила в Киото, и это поставило его в тупик, ибо все его помыслы были направлены только на то, чтобы заступиться за Томоко.
Я считаю, что у меня нет прав высказывать мнение о Томоко. Я уже не являюсь её родителем.
Вы не намерены встретиться с ней? Оки посмотрел на него сквозь свои очки. Я принял решение, что настало время отдать её назад вам, если вы и она этого пожелаете.
Кёго был поражён и смог ответить только спустя некоторое время.
Подобная мысль никогда не приходила мне в голову.
Вы её отец, и эта мысль никогда не приходила вам в голову? Для меня это просто непостижимо.
Я не думаю о ней, как о моём ребёнке, и сомневаюсь, что Томоко думает обо мне, как о своём отце. Я не знаю, известны ли вам все обстоятельства, но моё положение настолько сомнительно, что я уже не могу считаться живым. Поэтому, может, это и малодушно с моей стороны, но я уверен, что Томоко будет больше всего счастлива, если она продолжит жить со своей матерью.
Значит, так, странным тоном произнёс Оки и, замолчав, уставился неподвижным взглядом в окно. Я, конечно, полюбил её за все эти годы, но сейчас было бы самым правильным отдать её назад Вам.
Кёго промолчал.
Я не знаю, желает ли этого Томоко, но коль скоро вы вернулись в Японию, разве это возможно, чтобы она продолжала жить в моём доме?
По-моему, здесь нет никакого повода для беспокойства.
А почему нет? спросил Оки холодным, пронзительным голосом.
Я занимаюсь воспитанием молодёжи, господин Мория, и не хочу, чтобы в моём доме произрастали зёрна скандала. Конечно, если бы вас не было в Японии, то всё выглядело бы по-иному. Я просто подобрал несчастного ребёнка на улице и позаботился о нём. Но сейчас вы здесь, и дело приобретает другой оборот. Разве вы не понимаете этого?
Внешне Кёго продолжал сохранять спокойствие. Он хорошо понял истинный смысл высказываний Оки и испытал невидимую пощёчину, хотя выражение его лица не изменилось. Оскорбление только придало ему силы, и он держал свои чувства и слова под жёстким контролем.
Оки рассмеялся со сдержанным дружелюбием.
В этом всё дело, господин Мория. Вам не кажется, что вы вели себя безответственно?
«Должен ли он извиняться?»спросил сам себя Кёго и уныло склонил голову.
Вы говорите правильно. Мне нечего сказать в своё оправдание.
Ты опять пытаешься убежать. Это непростительно с твоей стороны. Если бы ты любил свою дочь, то не подумал бы возвращаться. Разве не так? На твоём месте я бы поступил только так! Как бы я ни хотел вернуться, я бы не сделал этого.
Оки всё больше распалялся. В стремлении подавить Кёго его голос незаметно для него самого приобретал всё более внушительный и презрительный тон, характерный также и для его научных диспутов, которые он вёл со своими противниками.
В нынешних условиях Япония, потерпев поражение в войне, не может воспрепятствовать возвращению различного рода беженцев, и они с триумфом возвращаются. У меня нет возражений против коммунистов и пацифистов, которые имеют свою идеологию и доктрины, за которые и пострадали. А что касается вас Вы назвали себя умершим человеком, но это не даёт вам никаких привилегий в послевоенной Японии.
Господин Оки, Кёго впервые заговорил после долгого молчания. Он был бледный, но спокойный. Вы совершенно правы.
В таком случае возникает вопрос, что вы собираетесь делать? Вы что, вернулись для того, чтобы внести свой бесценный вклад в восстановление нашей разрушенной страны?
Его голос был полон насмешки.
Ничего подобного. Я не обладаю подобным преувеличенным самомнением. Я абсолютно бесполезный человек. Не говоря уже о стране, нет в мире человека, который бы сожалел, если бы меня не было. Да, это так.
Действительно, так. Однако вы сказали, что я наношу вред репутации профессора Оки Этого я не сознавал. В самом деле, я значит, не только бесполезный, но и вредный человек. Но что я всегда делаю, так это проявляю осторожность, чтобы не навредить и не помешать другим. Я избегаю дневного света, не показываюсь в общественных местах и особенно не встречаюсь с людьми, которые знают меня как Кёго Мория. В этом вы можете доверять мне.
Однако
Подождите. Голос Кёго был громче. Я покойник. Труп приносит несчастье тем, кто к нему приближается. И зная это, как вы можете послать Томоко ко мне? Вам её совершенно не жаль?
Но разве она не твоя дочь? жестоко и резко сказал Оки.
Кёго пристально и, не моргая, смотрел на него. Оки сбросил свою маску и показал своё нутро. Он не любил Томоко. То, что он сейчас сказал, ясно говорило об этом. У него не было перед ней обязательств, так как она была не его дочь. Но Кёго об этом так не думал. Его одинокая жизнь сделала в его глазах различие между его детьми и детьми других менее резкой. Эти мысли неожиданно вызвали в нём вспышку родительской любви к Томоко и, хотя внешне он сохранял самообладание, внутри у него всё бурлило.
Её мать не отпустит её, сказал он, насколько мог, спокойно. Вы обсудили с её матерью то, что сейчас говорите?
Раздражение пробежало по лицу Оки.
Нет, сказал он без дальнейших объяснений.
Значит, это ваше собственное
Конечно. Это моё собственное мнение. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь дома будет возражать.
Однако
Никаких однако. Это моё решение. Я это я, и я выполняю миссию воспитания человечества. Я уже не преподаю в школе, но моя последняя работа это воспитание общества.
Понимаю, резко сказал Кёго. Но Томоко об этом ничего не знает. Она невиновна. Конечно
Мория, к тебе ещё не приходили странные люди? Ты говорил о трупах и несчастьях, которые они приносят. А ты не замечал, что есть люди, которые притаились и ждут, когда всё это можно разоблачить?
Ничего подобного!
Из этого получится великолепная газетная сенсация. Бывший офицер военно-морских сил, который растратил служебные деньги и, заметая следы, исчез за границей, спустя десять лет после окончания войны вернулся в Японию. Если журналисту удастся получить интервью у этого человека, оно будет помещено на самом видном месте в газете.
Один из них недавно был в моём доме. Он слышал, что ты якобы вернулся и хотел узнать, где тебя можно найти. У меня есть друг в руководстве этой газеты, и я смог замять эту историю. Но если какая-нибудь скандальная второсортная или третьесортная газетёнка разнюхает это, то даже я не смогу что-нибудь сделать. Невозможно предсказать, когда и где эта история может просочиться. Если я вдруг случайно проговорюсь сегодня и в газете узнают, что это с тобой я говорил в их приёмной комнате, то даже тебя они не отпустят. С журналистской точки зрения ты имеешь все данные для того, чтобы из тебя сделать современного героя. И их будет интересовать не только твоё экстраординарное прошлое, но также твои оценки Тихоокеанской войны и твои взгляды вообще по вопросам войны и мира. Читатели любят подобные истории. Это глупо, отвратительно и достойно презрения, но японскому народу это нравится. Это будет великолепно. Сбежавший Кёго Мория станет героем нашего времени.
Возбуждение Оки росло с каждой воображаемой им подробностью. Затем он отвернулся и воскликнул:
Я попал в беду. Я в отчаянии.
Я вас понял, с сочувствием сказал Кёго, однако выражение его лица постепенно становилось всё более уверенным. Он почти улыбнулся последним, видимо, спонтанно произнесённым словам Оки «Я попал в беду. Я в отчаянии». Они выдали его как эгоиста, который мог говорить и думать только о себе, и именно для него присутствие Кёго в Японии было тревожным и нежелательным. Томоко и Сэцуко не имели к этому никакого отношения.
Я, действительно, настолько хорошо известен?
Ты что, смеёшься! Казалось, что Оки был готов броситься на него. Ты думаешь, что я это всё выдумываю?
Оки пришёл в сильное душевное волнение. Перескакивание от одной идеи к другой, что обычно оживляло его статьи, происходило сейчас с ним самим. Создав в пылу спора опасность возникновения газетной шумихи, он сейчас был вынужден довести её до логической крайности. Чисто воображаемая угроза уже казалась ему абсолютно реальной и неизбежной.
Этот газетчик приходил ко мне несколько раз. Странно, что он не был у тебя.
Если бы он и пришёл, то ничего бы у меня не узнал. По крайней мере, то, что вас так беспокоит, спокойно сказал Кёго и затем разразился смехом.
Их что может интересовать моё мнение о войне на Тихом океане и вообще, о пацифизме? Я нахожу это смешным. Это абсурд.
При написании статьи они обычно вставляют подобные вещи, чтобы показать в доброжелательном свете того, о ком они пишут. Это своего рода любезность.
Серьёзно? Любезность? Я не буду плясать под эту дудку.
Тем не менее
Господин Оки, я думаю, вам не о чем беспокоиться. Абсолютно не о чем. Я обещаю вам. Я до сих пор оставался в тени и не появлялся в общественных местах. Я так и буду продолжать.
Ты недооцениваешь журналистов.
Вы хотите сказать, что я не смогу вечно скрываться? Однако Улыбка так и вырвалась у него изнутри. Мне всё равно, даже если они найдут меня.
Ему нечего было бояться. Это Тацудзо Оки дрожал и был в ужасе, ибо его приучило к этому японское общество. Он никогда не смог бы обрести в нём свой теперешний авторитет, если бы не стремился добиться одобрения со стороны других и утвердиться в глазах общественности. Кёго поднял голову. Жизнь скитальца настолько закалила его, что ему некого было бояться, кроме самого себя. Но сейчас он был в замешательстве, ибо его одиночество было под угрозой. Была Томоко. Была Сэцуко. Он хотел бы остаться один, но он не мог не учитывать, что он оказывает влияние на жизни других. Его мощные крылья ослабли, и это случилось только потому, что он вернулся в Японию.
Он взглянул на Тацудзо Оки, который пытался сохранить своё достоинство, и ему показалось, что перед ним сидит маленький истощённый человек, заслуживающий сочувствия, хотя, в действительности, это был Кёго, который был вынужден отступить.