В данный момент Вася Жомуль, человек тридцати трех лет отроду, но выглядевший на все пятьдесят, ритмично перекатывался на полу трамвая 14 в районе средней двери. Всегда при взгляде на него Щавель, даже в состоянии дичайшего похмелья, даже сгорая от стыда за содеянную накануне пьяную глупость, осуждал Васю зану надо же! пьянство. Глядя, как Васина голова при торможении трамвая бьется о ножку сидения, Серега даже сочувственно с интонацией опытного человека, повидавшего жизнь, громко, в расчете на солидарность кондукторши, задал риторический вопрос: «Ну на хрена ж так нажираться?!» Кондукторша никак не отреагировала, с застывшим и безучастным лицом она прошла через весь трамвай, абсолютно не смущаясь переступила через Васю Жомуля и подошла к сидящему Сереге. Последний, не желая выходить из образа человека жизнь видавшего, тем более с раздутой самооценкой после удачных (по собственной версии) романтических приключений, решил проверить уставшую кондукторшу на интеллект:
А вы не знаете, что такое оле-гу-нар-соль-скья-ер?
Серега сам понял свою ошибку. Во-первых, он не так часто тренировал свои вербальные навыки произношением длинных слов, а во-вторых, все сегодняшнее выпитое спиртное стало конкретно сказываться на его речевом аппарате и если начал он фразу довольно бодро, то концовка была скомкана до невозможности и прозвучала как признание собственной нетрезвости, какое-то «оулегнарсыскррр». Кондукторша, не меняя выражения лица, какое-то время просто таращилась на него, надеясь, что он догадается о цели её прибытия, но, не дождавшись, выдала на автомате дежурную фразу:
Передаем за проезд.
Серега кивнул, пробормотал: «ща», и выдал мелкую купюру из семейного бюджета Логуновых. Кондукторша все так же, не меняя выражения, сунула ему сдачу, развернулась и, пройдя через весь трамвай (не забыв в очередной раз переступить через Васю Жомуля), скрылась в кабинке водителя.
Щавель ехал, глядя в окошко, и думал о том, что нужно будет повторить поездку к Вальке, только надо будет её сразу пригласить в какое-то шикарное место типа ресторана. От похода в ресторан ни одна баба не устоит. Только для этого нужны деньги. Где их взять Серега не имел представления, но логично посчитал, что над этой проблемой прямо сейчас думать не стоит. То, что в бутылке еще оставалось немного жидкости, не давало ему покоя. Но при лежащем Васе Жомуле, пускай и в отключке, этого делать не хотелось. А то получалось, как будто он не может себя контролировать, а ведь он может, еще как может! В отличие от этого спившегося валяющегося бомжа.
Поэтому Щавель дождался своей остановки, вышел из трамвая и только тогда достал бутылку, скрутил трясущимися руками пробку, которая упала куда-то в темень, и залпом допил все, что в бутылке оставалось. Рывком отшвырнул бутылку, вытряхнул из пакета на ладонь какие-то крошки, кинул их в рот и уже с чувством полной завершенности двинулся домой. Идти было недалеко, последняя доза еще не успела выключить опорно-двигательный аппарат молодого бетонщика, поэтому Серега без особых сложностей добрался до квартиры.
Дверь не заперта. Мать не запирает её, пока сын не вернется. Он пьяный не всегда может открыть её ключом. Она в такое время, естественно, спала. Она привыкла, что сын возвращается в такое время. Серега даже сумел скинуть тапки, сходить в туалет, дойти до кровати, в одежде завалиться на неё и мгновенно забыться крепким пьяным сном.
Воскресенье
В воскресенье выспаться Сереге Гоменюку не удалось. Рано утром зашуршала, зазвенела звуками бытовой жизнедеятельности на кухне мать. Блин, у неё же сегодня выходной. Она работает по железнодорожному графику: две двенадцатичасовые сменыдва выходных. И сегодня у неё первый выходной. Щавель поморщился, сейчас придется выслушивать очередные упреки за то, что спал одетым и вообще за его образ жизни. А еще нестерпимо хотелось пить. Серега открыл глаза. Картинка слегка плыла, ему пришлось закрыть один глаз, чтобы сфокусироваться на настенных часах и понять, что сейчас около семи утра. Какое-то время он таращился в потолок, рассматривая трещины в штукатурке. Наконец решил, что пора принять вертикальное положение тела и начать день. В голове слегка шумело, немного подташнивало, но не было ни тошнотворно-зеленой ряби в глазах, ни долбанного монаха-буддиста с долбанным колоколом, ни невнятного набора слогов. «Сила любви побеждает похмелье!» подумал Серега. Он встал, сходил в туалет и зашел на кухню. Мать, Гоменюк Лидия Ивановна, невысокая сухонькая женщина в застиранном синем халате, оценивающе оглядела его внешний вид.
Опять в одежде спал? констатировала она очевидный факт.
Поздно пришел, попытался не развивать тему сын, схватил с плиты чайник и прямо из носика долго хлестал воду.
Мать хмыкнула. Видимо, это означало, что она прекрасно понимаетсынок в очередной раз нажрался, но продолжать тему с переходом на лекцию о вреде алкоголизма не стала. Таких лекций за свою жизнь она рассказала Сереге великое множество, но тот, осознав свое призвание, пропускал их мимо ушей, и постепенно мать стала привыкать к тому, что сынок у неё вот такой и ничего с этим не поделаешь.
Есть будешь? задала резонный вопрос женщина. По ответу сына она обычно определяла степень выпитого накануне. Частенько отравленный некачественным спиртом организм молодого бетонщика отказывался принимать любую пищу до обеда или даже до вечера.
Давай, без особого энтузиазма ответил Серега.
Мать этот ответ удовлетворил, значит, не сильно еще сынок вчера разошелся. Она пожарила яичницы с помидорами себе и отпрыску, и вдвоем приступили к трапезе.
Ма, а дай денег, вяло ковыряя желток, попросил Щавель. Просьба была обоснованная. Зная за сыном абсолютное неумение пользоваться финансами, Лидия Ивановна отобрала у него банковскую карточку, на которую ему перечислялись зарплата и аванс, и самостоятельно вела все финансовые расходы семьи Гоменюков. Время от времени она выдавала сыну определенные суммы на карманные расходы, но, как правило, все эти деньги были спущены в одном и том же направлении.
Зачем тебе? Лидия Ивановна не была деспотом, но и легковерной слабохарактерной дурочкой тоже не быладля выдачи денег нужно было предъявить разумное основание, желательно правдивое.
Девочку в кафе сводить надо, не поднимая глаз на мать, признался Серега.
Она внимательно посмотрела на сына и как-то даже посветлела. Аргумент Лидии Ивановне понравился: в очередной раз у неё забрезжила надежда, что сын встанет на путь исправления. Она знала много историй (правда, в основном из мира кино и сериалов), когда люди менялись к лучшему из-за любви.
Я бы дала, но зарплата только во вторник, сам понимаешь, сочувственно сказала мать. Зарплата на банковские карточки приходила в течение трех рабочих дней всему заводу в зависимости от важности цехов. Сначала основным цехам, таким как доменный, мартен, аглофабрика, прокатные станы, потом ремонтным цехам, затем приходила очередь обслуживающих завод организаций.
Вот блин, сокрушено вздохнул Серега, повесив нос.
А ты позвони Трипперу. Он в пятницу искал людей, чтобы ему картошку выкопали. Обещал заплатить, подсказала выход из ситуации мать.
Триппером называли Петра Петровича Петряковскогосорока шестилетнего мастера цеха, в котором работал Щавель. Кличку свою он получил за тройное «П» в инициалах, а также за свой характер. Петряковский человек не большого ума, но большого теларостом под два метра и весом за сто двадцать килограмм, был абсолютно глух к потребностям и желаниям других людей. Как дурная болезнь он цеплялся ко всем людям, кто был ниже его по заводскому статусу на работе, и ко всем, кто был слабее его физически в быту. Для него было нормой не уступить беременной место в трамвае или, перемещая свою тушу из точки А в точку Б, толкнуть на ходу старушку, а то и человека на костылях. Также нормой было орать. Голос он имел грубый и зычный. Повышать его по поводу и без негобыло особенной чертой Петра Петровича. В цеху его, естественно, никто не любил. Триппер, несмотря на занимаемую должность, абсолютно не умел читать чертежи, не разбирался в особенностях технологических процессов, путал ригели с кронштейнами и швеллер с монорельсом, не различал гнутый и катаный уголок, не знал, какое напряжение нужно сварщикам и сколько керосина нужно резчикам. Но начальство держало и ценило его за одно качество, которое на заводе было неписаным, но главным приоритетом: рабочие не должны простаивать. И никогда у Триппера рабочие не простаивали. Даже если не приехал кран, который должен монтировать узлы и детали, отключена подача тока и сварщики не могут варить, сломался компрессор и бетонщики не могут рубить бетон, не завезли уголки, швеллера, листовой металл и не из чего производить ремонтные работывсе равно люди не сидели без дела. Триппер, давящий своим голосом, ростом и массой, заставлял людей делать абсолютно бессмысленную, никому не нужную работу. Например, перенести кучу песка, гравия, а то и тяжеленных металлических заготовок или рельсов из одного угла рабочего участка в другой. Также достоинством в глазах начальства было то, что Триппер, известный своим громким и хамским поведением по отношению к рабочим, был абсолютно тих и робок, общаясь с мало-мальски вышестоящим руководством. Была у Триппера женанеприметная апатичная блондинка, ничем особым не выделяющаяся, но получившая в народе прозвище Хламидия исключительно в виде наказания «жены декабриста». А также десятилетний сын, унаследовавший от отца толстые губы, толстые щеки, фамилию, имя и отчество (воображение не было сильной чертой семейства Петряковских) и как следствиекличку Триппер, но с оговоркой «младший».