Слыхали, что выкинули на днях ваши белые профессора? Вышли на демонстрацию против феминитивов. Видите ли, они дряхлыми запигменченными ручишками цепляются за угнетающие «интеграл», «корень» и «х», хотя комитет равенства приказал использовать политкорректные названия: «интегралья», «коренесса» и «иксесса!». Раздавить танками протест, залить боевым хлором, запечатать рты плавленым свинцом! бушевал редактор. Впрочем, отпив негазированной воды, он через минуту вновь был в форме:
Но данная мерзость в нашу редакцию не просочится никогда, уж я вам обещаю. Посмотрите на творение чудесного Шемужлэхъ-Амсьиж-Бья-Бъю-836 с островов Принсипала, чей отец бежал в Тунис и был оскоплен, а мать после героиновых обстяг совокупилась с гориллами в дождевых лесах Мьянмы, он опубликовал в том номере блистательный стих:
Убирайтесь из Европы, белые
Обратно к себе откуда
Прибыли вы сюда
И немедля пока
Мы не велели
Вам
Ша!
Разве может тупоумный колонизаторский ум создать хоть что-то приближенное к этому виртуозному виршу? Так нас, так!
Редактор с сожалением вздохнул:
Я не обвиняю вас в косности, милый друг, вы лишь жертва той нездоровой ситуации, сложившейся в мире в последние века, при которой белые мужчины владеют всеми богатствами, ущемляя как женщинесс, так и африканских рабочих и рабочесс. Видимо, вы просто слабо знакомы с нашим левым дискурсом.
Редактор вытянулся со стула и приблизился к лицу публициста так близко, что его галстук повис над столом отвесно, а венки на лбу надулись от напряжения:
Понимаете, милый друг, как только конголезец властной рукою нагибает ваш стан, приговаривая густым басом: «aandag, aandag», как только своей изумительной лилово-эбонитовой залупой проводит по вашему сузившемуся от предвестия расплаты за столетия угнетения малых народов сфинктеру, так только в то мгновение вы начинаете улавливать предначальную суть левого толку. До этого вы правый реакционер, шовинист, сексист, и дыхание ваше смрадит мизогинией! Тьфу на вас! вдруг плюнул редактор на ботинок автору чистейшей спермой! И сам тому изумившись, тут же повторил:
Тьфу! плевок пошел в штанину брук. Тьфу! в дверь.
Тьфу-тьфу! в окно и на стол резной работы! Тьфу-тьфу-тьфу-тьфу! не унимался редактор, пока не заплевал спермой помещение так густо, что глазок, сквозь который мы наблюдали сию репризу, не оказался нагусто залеплен известной субстанцией. А раз видно ничего не стало, так какого же, простите, рожна мы тут сидим, погоды какие нынче, дождик кончился и пора нестись во двор с мячом, судя по звукам, ребята затеяли там игру в триста, и есть риск не успеть к первому удару!
РАССКАЗ-САТИРА
Интервью с главным редактором газеты «Русское неизъяснимое» Владленом Сорокиным, обширным сибаритом с холеными беленькими членами о шляпе, комбинезоне, галстуке и трости, со взглядом, полным обиды и одновременно победоносного чувства.
Журналистке, вертлявой краткоюбочной студентке, хочется эксклюзиву, потому она глядит лисой и вьется, как полевая юркая змейка после июльского дождя:
Скажите, а бытует мнение среди вас, националистов, что якобы, дескать, иными словами, украинцы, как бы то ни было, вроде как являются русскими. Разделяете?
Разделяем-с и одобряем-с всеполностью. Украинцы всенепременно русские все до одного, кроме Порошенко. (Тут Сорокин порыскал глазами, куда бы сплюнуть, да не нашел в опрятной комнатушке лофта такого угла.)
А вот как бы уточнить, не перегибая, через двоечку не перегнувшись, восьмерочкой не подавившись, о другую двоечку не самоубившись, белорусы тоже наши, тык скыть, русские граждане?
И они, все разумеется, тоже русские, все до одного, кроме
Понимаю, перебила журналистка, почуяв манящее амбре эксклюзива. Перегибается через стол: А вот, с вашего позволения, немцы
Все до последнего ребятенка русичи светлоглазые, с головы до пят, рубанул рукою в воздухе Владлен Элеунорович.
Ах! И французы?
И француз теперь весь наш, посконный славянин, генетики, знаете ли, скрывают многое прелюбопытное
И американцы?
И они-с. Нация разделена океаном, как говорится, навечно через Берингов деды брели, и звонкая песня им в том сопутствовала
И турки, персы, камбоджийцы и даже заморские чувэки?
Все они как один. И скарб их: кони, хлеба, мыши и хижины все русское добро, ждет своего хозяина.
И негр африканский дикий с бумерангом на зебре верхом тоже соратник наш?
Выходит, так, вдруг густо залился краской редактор.
Журналистка приосанилась, будто готовясь метнуть некое ментальное копье, как кухулин в славные добрые времена:
А что ж, Владлен Элеунорович, есть ли вообще на свете не русские люди?
Есть. Но они еще не прилетели, впрочем, полагаю, не присоединиться к русскому делу причин у них тоже не найдется, уточнил главред и бросил мимолетный взгляд куда-то по диагонали наверх, впрочем, жеста своего застеснялся и тут же скомкался, замельтешил, заторопыжничал, интервью закончил и журналистке наговорил цветистых комплиментов невиданных. Если бы твоей женщине такие кто сказал тотчас в постелю бы побежала резвиться, тебя позабыв.
Весь в новехоньком одеянии шел Павел перед людьми.
И вдруг остановился, обратившись к худощавому миниатюрному старцу:
Ты, Владимир, человек божий. Дела твои архиелейны, слово кремень, поступки сверкают благородством, а мысли до чего велики! Я хочу тебя, Владимир, крестным своим детям, а народу своему генерал-губернатором. Когда помрешь, мы, Владимир, отстроим такую домовину, что покроет Русь с запада на восток тенью, невиданной с испепеления идолов древних богов. А покуда вот тебе вещь с мово тела.
Владимир воссиял, задрав голову к небу.
Павел резко развернулся и с двух шагов подошел к кутающемуся в рванье мужичонке.
А ты, Егорка, плут и говно! Что скажешь язык выворачивает блевать, на вид сморчок, а по делам гнойная плешь на теле родины нашей. Тебя бы обоссать, да мочи жалко! Жену твою волки в буераке попортили. Дети твои у осы сосали. Родители твои, тебя зачавши, Отче Наш задом наперед читали. Мысли лукавы, слог кос, а сам ты лишенец, горазд только народ баламутить.
Тут Павел резко сплюнул на рваный кафтан, в том месте, где было видно через дыру исподнее, отчего слюна тотчас улизнула вовнутрь Егорова одеяния. Но того показалось мало: Павел сафьяновым сапогом нанес поражение в область икры и замахнулся на второй удар, однако Егорка ловко, как мангуст, увернулся и отбежал на пару метров, сосредоточенно облизывая губы и поглядывая на ясновельможную угрозу оттуда.
Павел отвернулся. Помолчал с минуту, потом вновь воссиял и быстрым чеканным шагом полетел вперед.
Как-то раз собрался Серега Комаров помирать. На последнем издыхании его и застал Вова Лягушкин.
Что, брат, помирать вздумал? наклонился Вова к бледному впалому лицу Сереги.
Да всё уж, братишка. Отхожу. Глаза Сереги закатились еще глубже под лоб, отчего стало наглядно видно и вправду костлявая недалече.
Помолчали с минуту.
Ну ты, брат, и пожил уже, конечно. Не то что дети там, в пропасть срываются на автобусах, знаешь, или рак саркомы идет по стране сейчас
Пожил, эхом откликнулся Серега, но ведь и еще хотелось, ан нет срок вышел, видать
Да каждому гаду, брат, хочется век свой продлить, вон динозавры помирали, думаешь, хотели? Тоже кричали небось. Или вон жука даже ногтем давишь, тот корячится «дай пожить, падло!» Тут Вовик наскоро изобразил раскоряченного жука и звонко рассмеялся. Впрочем, вспомнив, что находится у смертного одра, быстро убрал веселье с лица и протянул: Да дела помирать уж
Ох, Вова, больно помирать-то ходуном организм пошел
То не помирать больно, Сережа, а жить больно тебе. Вот ложись, глаза закрывай и потихоньку умирай. Тебя укачает и само унесет, как стружку по воде.
Вова, а что после смерти будет? попытался заглянуть ему в лицо Серега.
Да ничего, брат, не будет. Сейчас полежишь, глаза закроешь да и помрешь. Покрутит, повертит тебя, да перестанешь.