Безусловно на то, чтобы оставить в прошлом все последствия автомобильной аварии, требовался гораздо больший срок, но уже сейчас Кира могла самостоятельно вставать и садиться, преодолевать небольшие расстояния, опираясь на трость, могла какое-то время стоять на месте практически без опоры.
Костя понимал, что через два-три месяца Кира в целом вернется к привычной жизни. Она будет жить в своем доме в горах, заниматься переводами, писать рассказы, тренироваться и восстанавливать ноги. Но что будет делать Константин в высокогорной деревне, вдалеке от цивилизации, среди гор и снега. Как они с Кирой будут общаться? Кем станут друг для друга? Захочет ли Кира, чтобы Костя нарушал привычный уклад ее жизни? Захочет ли быть с ним или уйдет к Марко? И наконец, какой нормальный здравомыслящий человек променяет успешную Московскую карьеру, устроенную жизнь, на проживание в горах в чужом доме, в какой-то непонятной роли?
Чем больше Костя перебирал в голове эти вопросы, тем больше сомневался. Решение уладить дела и вернуться к Кире, такое ясное и простое вначале, вдруг померкло, поблекло, стало неопределенным и размытым. Костя никак не мог освоиться в Москве, не решался улететь в Черногорию и не знал, что делать дальше. Чем дольше он сомневался, тем сложнее было принять решение.
В то же время Кира, словно догадавшись о его сомнениях, начала отстраняться, теперь она совсем не звонила сама, а дожидалась звонков от Кости. О своих достижениях рассказывала спокойно, как-то не весело с легкой самоиронией, и едва различимой горечью в голосе. И чем сдержаннее и холоднее были Кирины рассказы, тем реже и реже звонил Константин в клинику.
Костя сам не заметил, как закончился сентябрь. Понемногу Москва стала дождливее и холоднее, деревья снимали золотые наряды, готовясь к зимнему сну. С каждым днем мужчина все больше привыкал к жизни в большой квартире, к одиночеству и московскому климату. Воспоминания о черногорском лете померкли, и казались теперь странным сном то ли плохим, то ли хорошим, он не знал точно.
Раз в неделю Константин ездил на ужин к матери и каждый раз с содроганием ждал неудобных вопросов о Кире, о планах на будущее. Но мама, казалось, говорит обо всем на свете, но только не о событиях этого лета. "Быть может, поддержи она меня, спроси, что-нибудь, думал Костя, я бы принял-таки какое-то решение".
Он сам ругал себя за эти мысли, за то, что не мог определиться и перекладывал ответственность за свою нерешительность и трусость на окружающих. И все же время шло, Константин позволял работе, заботам и быту затягивать себя все глубже. Московский холод легко развеивался под натиском дорогих, кашемировых свитеров, хорошего коньяка, виски и терпкого табачного дыма. Этими же средствами Костя боролся с одиночеством, апатией и опустошенностью, которые охватывали его холодными вечерами.
В один из таких вечеров в дверь Костиной квартиры позвонили. Он открыл и увидел на пороге Лену.
Я слышала, ты вернулся, она нежно улыбнулась, мог бы и позвонить, рассказать, как тебе жилось в Черногории.
Костя в упор смотрел на бывшую подругу. Она не изменилась за эти месяцы: все такая же картинно-красивая, тонкая, обидчивая, но готовая простить Косте все на свете, она смотрела на него своими детскими синими глазищами и ждала приглашения войти. И то ли от одиночества, от осеннего холода и бессмысленности всего происходящего, то ли по глупости, он неловко отступил назад, впуская ее в квартиру
Глава 2. Возвращение
Кира собралась за 15 минут, сама без посторонней помощи покидала в большую спортивную сумку одежду, несколько книжек и словарей, завязала в хвост длинную черную гриву, в последний раз села на больничную койку и стала ждать. В палате было тихо, только часы на полке мерно тикали отсчитывая секунды и минуты.
Ждать пришлось довольно долго, длинная минутная стрелка не меньше тридцати раз пробежала по кругу, прежде чем дверь палаты открылась, и вошел Драган. В руках он держал толстую папкумедкарту.
Драган смерил Киру внимательным, оценивающим взглядом и покосился на спортивную сумку посреди кровати.
Скажи мне, ты понимаешь, какое это безумие в твоем состоянии ехать в горы? он говорил медленно и апатично, словно повторял давно заученный текст.
Представляю, Кира энергично кивнула. Она встала с кровати и решительно протянула вперед руку.
Драган вздохнул и подал девушке документы.
Береги себя! сказал он задумчиво. И не попадайся мне больше!
Кира с улыбкой кивнула.
***
Вечером того же дня высоко в горах, в паре километров от центра Черногорского города Жабляк, остановился автомобиль. Из него выбежал молодой водитель, оббежал машину, распахнул пассажирскую дверцу и подал руку женщине лет тридцатитридцати пяти, высокой, черноволосой, немного бледной. Кира медленно опустила ноги на землю, встала и не спеша, опираясь на трость, пошла к дому.
В Черногории стояла яркая, цветастая осень. Сад встречал хозяйку самым прекрасным своим убранством, под ногами в желтой, выжженной солнцем траве, виднелись упавшие яблоки. В воздухе угадывался запах костра, сена и свежего хлеба, который пекли где-то неподалеку. Листья, что пожелтели и опали в первую очередь, забились на крыльце под деревянный стол. А дом, дом словно спал в ожидании Киры, уверенный, как всегда, что однажды скрипнет калитка, и она вернется.
Калитка действительно скрипнула, тонко и жалобно. Очень медленно, едва переставляя все еще непослушные ноги, Кира вошла во двор и направилась к дому. По дороге девушка касалась рукой шершавых стволов яблонь, словно обнимая давних друзей, прислушивалась к звукам и запахам вокруг, долго рассматривала дом, задремавший в ожидании хозяйки. Наконец, она добралась до крыльца, осторожно села на нижнюю ступеньку, положила трость, закрыла ладонями лицо и заплакала.
Она плакала почти беззвучно, просто из глаз текли крупные, соленые слезы, смывая воспоминания об аварии, больнице, операциях, о днях и месяцах беспомощного, неподвижного ожидания, о тяжелых тренировках, когда каждый шаг, каждое движение доставалось с таким трудом. Плакала от радости, что все закончилось, что впереди зима, любимый дом, любимая работа, друзья, жизнь, та прекрасная жизнь, ради которой можно совершить любой подвиг. Она плакала и оттого, что в этой чудесной жизни, в этой осени не нашлось места для Кости, что он снова уехал и на этот раз окончательно.
Прошло, наверное, около часа, а Кира все еще сидела на крыльце. Она уже не плакала, а задумчиво смотрела по сторонам, оценивая, сколько всего ей предстоит сделать. В какой-то момент снова скрипнула калитка сада, и к крыльцу решительно подошла Тома.
С возвращением, Тома улыбнулась своей мягкой, умиротворенной улыбкой, скажи ты, что приедешь, мы бы прибрали в саду и в доме, а так все придется делать вместе.
Ничего, Кира с нежностью оглядела сад, мне так больше нравится, ты же знаешь, я не очень люблю порядок.
Тома помогла Кире подняться, открыла дверь, и вместе женщины вошли в спящий дом, разбудили его своими разговорами, шагами, фырканьем закипевшего чайника, звоном посуды.
Не прошло и часа, как в доме стало тепло и уютно. Тома привела всех домашних и каждому дала важное задание. Вук развел огонь в камине, сама Тома завела тесто на пироги с яблоками, ее дочери носились по дому с тряпками и суматошно вытирали пыль, а их младший брат, Дарко, бегал по двору и собирая в корзину упавшие яблоки.
Кира сидела на стуле перед комодом, раскладывала вещи и чуть слышно что-то напевала себе под нос. На душе у нее было легко и спокойно. Все переживания последних месяцев остались там, возле крыльца. Женщина попрощалась с ними и ни одно не взяла с собой в дом.
***
Прошло без малого три недели с тех пор, как Кира приехала в Жабляк. Постепенно жизнь женщины вернулась в привычное русло. Вместе с семьей Томы и Розичами она подготовила дом к зиме, сделала комфортным для себя. Так, в один из самых первых дней выяснилось, что лестница на второй этажтяжелое и опасное испытание для Киры, поэтому спальню и рабочий кабинет пришлось перенести вниз. Тома и Кира выбрали самые нужные книги, которые теперь стояли на небольшом стеллаже возле обеденного стола. Чуть в стороне от стола расположился диван со специальным ортопедическим матрасом.