Глушака прорвало:
- Да если вы говорите, что он батрак, то мне он не надобен! Пускай хоть сейчас бежит домой. Сам обойдусь!
- Тогда должны рассчитаться за все дни, что он работал на вас. По закону.
- Я уже рассчитался.
- А может, не совсем? - снова кольнул Хоня.
- Совсем! Даже с лишком. - Глушак загоревал: - Сколько я потратил на него да сколько перевез его отцу в Мокуть, так он и половины того не заработал!..
- Ничего, дядько. Мы, не секрет, все проверим и сделаем по закону!.. Миканор строго спросил: - А земля правильно у вас записана?
- Земля?
- Земля.
- Власть наделяла, власть и записывала, - сказал безразлично, асам подумал со злостью, с тревогой: "Вот она беда!. "
- Вы на власть не кивайте. Вы говорите прямо.
- Я и говорю, налога насчитали пропасть. Дохнуть невозможно. Копейку нигде не добудешь на корт какой-нибудь...
- Уже ж обедняли!.. - не выдержал Хоня.
- Я не обеднял! Если б вот побойчее был, к начальству подался бы, добился бы своего, пусть бы сняли хоть часть, по справедливости дали...
- Значит, вся земля записана?
- Что ты, ей-богу, прилип, как лисп вся, вся? Была б еще там земля как земля, чтоб столько обиды из-за нее терпеть.
- Вам, дядько, грех жаловаться. Что б всем такую!
- У других была бы лучше, если бы другие гнулись на ней столько. Ни дня, ни ночи не видя. Это людям с кривого глаза кажется, что мне лучшая досталась. От зависти. Людской глаз - завистливый!..
- А все-таки вы, дядько Глушак, так и не сказали прямо все или не все записано?
- Сказал уже...
- Значит, все?
- Все.
- Мы проверим.
- Проверяйте!
Глушак покраснел от злости, но все же сдержался, переборол себя, даже прикинулся ласковым:
- Вот недоверчивые стали все. Хоть оно, к слову сказать, так и надо верить нынешним временем не особенно можно. Всякого теперь наплодилось... Ну, да и вообще - выборные люди, комиссия!.. - Старик виновато покрутил головой, упрекнул себя: - А я, гнилой пень, так расшипелся. Дт еще перед своим сватом. И Миканор, к слову сказать, первый раз в хату заглянул!
Глушак затоптался возле стола.
- Посидим вот немного! Где кому удобнее, там и садитесь! Уважьте сватов да молодых перед свадьбой! Не побрезгуйте, к слову сказать!..
Он хотел уже бежать за угощением, но Миканор твердо заявил:
- Не надо! Не время!
- Время, Миканорко, самое время. Свадьба скоро, сговор отгуляли.
- Попробуй, что мы тут гостям готовим, - засуетилась Глушачиха. - И все пусть попробуют!
- Будешь потом знать, идти или не идти к нам в гости. - Глушак заметил:
некоторые мужики не прочь были посидеть, - оживился: - А времени всегда мало. Управитесь еще.
Забота не волк...
- Волк не волк. Некогда, дядько!
- Так ведь - ради свадьбы, ради молодых. Из уважения к свату моему, избранному в комиссию.
- Все равно! - Не сказав ни слова Глушаку на прощанье, Миканор скомандовал всем: - Пошли! - и сам первый решительно двинулся в сени.
Чернушка, с самого прихода жавшийся к двери, пропустил всех, помялся с минуту, чувствуя неловкость, теребя в руках шапку, виновато подал руку:
- И мне - со всеми - пора...
Когда он вышел вслед за Миканором, Глушак стал суетиться в углу, возиться на припечке, но делал все беспорядочно, бесцельно: переставлял с места на место, разбрасывал.
Сам не знал, что делать, в груди кипела обида и жестокая злость - на Даметикова сопляка, что взял такую власть, на всех, кто помогал ему, на то, что гнулся перед ними, как батрак, на беспомощность свою перед ними. "Проверим!.. Проверим! .." - давила страшная угроза...
Жена, убиравшая со стола несъеденное угощенье, не то пожалела, не то упрекнула:
- Надо было сразу посадить, как вошли...
Глушак бросил с раздражением:
- Сразу или не сразу, один черт!
- Как взяли бы гости чарку да сальца, так смягчилась бы, быть не может!..
- "Смягчились бы"! Эта зараза смягчится!
- Все ж таки-люди! И Даметиков этот - человек,..
- Нашла человека! - Глушак не мог больше сдерживать себя, крикнул яростно: - Не суй носа к"да не следует!
Тут случилось такое, чего Глушак никак не ожидал. Вежливый, пусть и неудачный, неспособный к хозяйству, но все же тихий, послушный Степан, который, пока были незваные гости, слова единого не проронил, неожиданно вскоаил с лавки, стал возле матери.
- Не кричите!
Глушак заморгал глазами.
- Ч-что?
- Не кричите, говорю! На мать! - тихо и строго повторил Степан.
- Т-ты это - мне? Т-ты мне - указ?
- Сами виноваты!.. Не вымещайте злость на других!..
- Я виноват!! Я!! Ты это - батьку?!
- А если - правда!
- Правда? - Глушак налился кровью. - Молчи, щенок!!
- Пусть - щенок!.. А только нужна вам та земля, что под лесом? Все мало! Все мало!
- Ты знаешь, сколько мне надо земли!.. Да ведь, если бы не та земля, если б отец не рвал бы на ней жилы, ты бы давно с голоду опух!
- Хватило бы и без нее... А если уж прибрали к себе, то хотя бы признались, что не вся записана. - Степан задел самое больное: - Все равно найдут!
Глушак задрожал от гнева.
- Замолчи ты! Вошь! Гнида!
- Можете как хотите называть. А только..
Глушак не выдержал, - не помня себя от бешенства, от переполнившей его горячей злобы, ударил сына по лицу. Тот не шевельнулся, слова не сказал, только что-то недоброе, непримиримое вспыхнуло в незнакомо взрослом и самостоятельном взгляде. Но Глушак не хотел видеть этого: ярость, бешеная злоба на сына, осмелившегося возражать, упрекать, учить его, нестерпимо жаждали утоления.
- Гнида! Сопляк! Выучился... Выучился на отцовом хлебе! Выучился да и отблагодарил!.. К черту! Хватит! Навоз будешь возить! Скотину кормить! Может, немного поубавится ума!
Но эти угрозы будто и не действовали на Степана. Он не только не испугался, но и виду не подал, что жалеет о том, что сразу потерял. Глушаку не привелось почувствовать облегчения - гневу не было выхода.
- Вместо батрака будешь работать! Он уедет домой, а ты - за него. Навоз возить! Кормить свиней!..
Старый Глушак еще долго сипел, угрожал, сердито бегая из угла в угол, пока неохрип, не обессилел совсем. Тогда упал на колени, поднял бледное, страдальческое лицо к богу, что смотрел на него с позолоченной иконы. С надеждой задвигал сухими губами, зашептал....
Но и после молитвы успокоения не было. Где бы ни ходил, что ни делал помнил, ни на миг не забывал: там, на его поле, ходят, меряют. Как хозяева, топчут его поле, его добро.
Распоряжаются, не спрашивая. Злость жгла особенно сильно, когда вспоминал столкновение с сыном, молчаливую жену, слова не сказавшую сопляку!..
3
За ужином Евхим сказал:
- Перемерили все наше...
- Пусть им на том свете!.. - засипел старый Глушак, но не закончил, зорко взглянул на Евхима. - Говорил с кем?
- С тестем. С Чернушкой, Три десятины нашли, говорит, незаписанных.
- Нашли! Когда лежала земля век без пользы, так никому не было до нее дела! А как взял, обработал, засеял - так... Отрежут теперь?
- Отрежут. Да и, видно, не три десятины, а все пять.
- Пять? Это почему? Если таТм всего три было?!
- И без того нашли, - лишки у нас были.
- Лишки! Лишки! Всё - лишки! Может, и сам я уже - лишний!.. Чтоб им на том свете, на горячих угольях!..
Злость сменилась обидой, ярость - слабостью. Почувствовал себя несчастным, одиноким, беспомощным, еле удерживался, чтобы не пожаловаться. Да и перед кем было жаловаться: перед глупой старухой, перед этим сопляком, вставшим против отца? После ужина, когда Степан ушел гулять, а старуха - в хлев, сказал Евхиму:
- Рты поразевали... Если б могли - съели б...
- Съесть не съедят, - спокойно, рассудительно проговорил Евхим, - а кусок ляжки, видно, урвут...
- Живое рвут клыками... бога на них нет...
Евхим снова сказал рассудительно, как старший:
- Ничего не сделаете, тато...
- Свободы много дали им!
- Власть им сочувствует...
- Осмелели. - Опять ярость распирала грудь. - Осмелели, как Маслак исчез! Жил бы - небось сидели бы как жабы в корягах! - Искренне, горько вздохнул: - Эх, пропал человек безо времени! Как и не было!..
Помолчали. Потом Евхим многозначительно сказал:
- А может, он и не пропал...
- Кто?
- Он, Маслак...
Глушак рванулся навстречу, горячо дохнул в лицо Евхиму:
- Слыхать что-нибудь?
- Будет слышно...
- Как это - будет слышно?
- А так - возьмет да снова объявится.
- Так это - неправда? - Глушак был так разочарован, что готов был разозлиться.
- А если неправда, то что? Не было правды, так неправда поможет. Лишь бы - помогла...
Умно говорит! Разочарованность сразу исчезла, Глушаком овладела новая забота:
- А если не поверят?
- Поверят... Один не поверит, другой, а многие поверят...
- Дай бог, чтоб поверили. Притихли бы немного!.. - Глушак подумал вслух: - Это правда: есть он, Маслак, или нет, лишь бы о нем слышали, знали. Если будут знать, он будет все равно как живой...
Евхим сказал:
- И тень его пугать будет. Лишь бы она шевелилась.
- Эге, это правда.
Ночью Глушак долго не мог уснуть. Думал, вспоминал, как год за годом, можно сказать - всю жизнь, гнулся, надрывался ради той земли, которую ненасытная голота ни за что хочет обрезать. Сколько изведал горя, страданий, чтобы приобрести то поле, что возле цагелъни. Все добро свое, приданое жены перевез на базар, собирая деньги... Жизнь свою, можно сказать, изуродовал из-за этого: из-за приданого связался с неудачницей Лантуховой Кулиной, Гнилого Лантуха, отца ее, взвалил себе на шею, чтобы прибавить к своим лантуховскпе золотые. Его обманули - золотых оказалось намного меньше, чем думалось. Только удачно продав лантуховскую полоску, смог наконец купить тот заманчивый клин, что возле цагельни. Все делал, жил, можно сказать, ради этой землицы, потом, кровью полил ее всю!.
А та, что возле пруда, разве легко досталась! Один бог знает, сколько добра передал Дятлику одноногому, пока не стал хозяином его полоски. Сколько потом еще сплетен перенес, сколько клеветы разной ни за что...
Все-таки, что бы там ни было в прошлом, на бога грех жаловаться: неплохо дела шли тогда, в начале войны с германцами. И от службы бог избавиться помог. Правая рука не служила как следует, но, видно, не поглядели бы на. нее, если б не подкинул бочонок масла врачу.
Нет, кому как, а ему в ту войну бог помогал, самое бы времечко жить! У других неуправка, а ему удача сама в руки шла! Вскоре после того, как прибрал к рукам землю одноногого, прикупил еще немного у Дятликовой вдовы. Дятлиха не очень торговалась, ей все равно ни к чему была земля, без мужа, без работника... Тогда ее сопляк Василь только и знал, что тянуть за подол да скулить: "Дай есть!" Он дал сопляку, едва тот подрос, немного хлеба, заработок дал - взял пастушонком, хотя какой из него пастух был!.. Спас, можно сказать, а он, войдя в силу, как отблагодарил?..
Все потом пошло вверх тормашками, все, что до тех пор будто бы сулило счастье. За что, за какие грехи всемогущий боже пустил на землю эту страшную кару, нашествие - революцию, которая все перевернула, перепутала, дала волю разной ненасытной голи? Будто и не было, ушла твердая земля из-под ног. Неустойчивой стала жизнь! То бойся, как бы после пана озверевшая от гнева голота и на тебя не нгбросшгась, не вцепилась клыками, то бойся немца-приблуды, то дурня поляка остерегайся. Немец-то еще туда-сюда, с немцем поладить можно было, а вот балаховцы - те, как припекли их большевики, сами чуть не укокошили его, когда хотел уберечь от обоза коня, не посмотрели, что не голодранец, а хозяин.
Земля под ногами была как трясина, в любую минуту могла прорваться, проглотить его вместе со всем добром. Насмотревшись всякого, надрожавшись, уже не очень верил, когда стала понемногу утихать, налаживаться жизнь. Но год от года шло все ровнее, легче стало дышать, опять как будто поправляться начал, силу набирать, веселее смотреть вокруг, и вот на тебе - боже, за какие грехи! - эта беда, новый передел земли!
Снова вспомнилась комиссия, как держался и что говорил Миканор, - и злость закипела сильнее. Землю приобретать не смей, даже к той, которая без пользы лежит, под лозняками и травой, не прикасайся! Не то лишки будут! Потому что у других меньше! Потому что другим, голытьбе гулящей, глаза колет!.. Мало того, что к земле, так еще и к батраку прицепиться надо. Батрака им жалко! Батраку плати, как пану!
А может, еще и работать за него, за батрака, прикажут!..
Все глаза колет, во все влезть готовы с копытами! Будто не ты, а они на твоем дворе, на твоей земле - хозяева-властелины, голодранцы вшивые!.. Особенно эта зараза рябая, Даметиков приблуда! Без него, может, и тихо было бы, так нет, принесло заразу, приперло гада подколодного! Чтоб ему на том и на этом свете, как гадюке на рожне, вертеться!..
Мысли о земле, о Миканоре перемежались мыслями о сыновьях, о жене, и тогда снова оживала обида и гнев на Степана. Давно заметил, что надежды большой на младшего иметь не приходится, неповоротливый, бестолковый в хозяйстве, но думал, утешал себя, что, может, наукой полезен будет. И вот тебе, дождался пользы! Выучился сынок, нечего сказать! Выучился - на отца гаркать!.. И то подумать: очень надо было верить нынешним учителям, которые только для большевиков стараются, с богом не считаются. Надо было надеяться; что они доброму научат!.. Но не только их тут вина. Немало, видно, и жена виновата - жалела, нежила, нянчилась. И донянчилась вырастила яблочко!
А Евхим, слава богу, кажется, за ум взялся. Если бы не связался с этой голодранкой, так можно было бы только радоваться, глядя на такое дитя. Но, может, еще выправится, может, эта болезнь-любовь не высушит все мозги... Глушак подумал, что болезнь-любовь передалась ему не иначе как от матери у нее смолоду и позднее в голове много глупостей всяких бродило. Однако думал о глупостях этих не с таким недовольством, как прежде, новые горести глушили старую обиду, к тому же от разговора с Евхимом в этот вечер в душе был какой-то просвет. Один Евхим понимал его, один был надежным помощником...
"С Маслаком это неплохо придумано. Если припугнуть хорошенько, может, вся затея Миканора и сойдет на нет..."
Злость на Миканора все же не проходила, жгла нестерпимо: "Гад, ну и гад!.. И все гады - голытьба ненасытная!.."
4
Евхим так ловко пустил слух, что к полудню в Куренях не было человека, который не знал бы, что Маслак - жив и здоров, объявился снова и что в любой удобный момент может оказаться лицом к лицу. Знали в Куренях, что Маслак опять не один, а с бандой, о силе которой ходили самые разноречивые слухи. Одни говорили, что в,ней полтора десятка, другие - что более сотни бандитов. В том, что Маслак и в самом деле объявился, почти никто не сомневался, - уж очень хорошо помнили его по недавним временам, когда его тоже не все видели, но все чувствовали. К тому же теперь называли деревни, возле которых он был, и людей, которые натыкались на него, причем описывали до мелочей обстоятельства этих встреч.