- Сказать? - Ганна шевельнулась, попросила: - Ты пусти, а то неловко...
- И не думай!.. Ну, так что надо, чтоб ты полюбила?
- Что? Скажу!.. - Она твердо взглянула ему в глаза. - Одно - доброта!
По-хорошему чтоб!
- А-а... А я думал черт знает что! - засмеялся Евхим.
Он сильной ладонью прижал к себе ее голову, хотел поцеловать.
- Люди!.. - ужаснулась она, будто кого-то заметив.
Но Евхим и не оглянулся:
- Ученый! Не проведешь!
Он силой поцеловал ее в щеку. В тот же момент Ганна так рванулась, что Евхим с трудом удержал ее, но все же удержал. Видя, как покраснело от напряжения и злости смуглое лицо ее, он гордо ухмыльнулся: что, попробовала потягаться со мной!..
- Пусти!.. - глянула она на Евхима горячими, полными ненависти глазами.
Когда он увидел этот взгляд, у него ослабли руки. Может, и в самом деле отпустить? Может, правда, лучше по-хорошему с ней? Но кто это в Куренях из хороших, настоящих парней уступал девчатам, делал по-ихнему? Мужчина есть мужчина... Евхим видел, как часто-часто бьется жилка у нее на шее, чувствовал ее плечи, грудь, все ее упругое, сильное, желанное тело, что столько времени неодолимо тревожило, не давало покоя ни днем ни ночью. Он столько бредил этой минутой, и вот наконец Ганна - не во сне, а наяву - в его руках!..
Нет, пусть хоть что, он не отпустит ее! Пусть знает, что такое Евхим, его объятия, может, мягче будет, уважать станет. Опьяненный ее близостью, Евхим жил теперь какой-то дикой яростью, радостным сознанием силы, власти над своей добычей...
- Пусти... Плюну!..
Что она могла еще сделать, чем оградить себя, беспомощную, перед ним? Видя, что он, как и раньше, не ослабляет рук, полная обиды, злости на свое бессилие, на его перевес, Ганна с отчаянием и ненавистью плюнула ему в лицо, прямо в хорьи глаза.
Евхим, будто его ударили, рванулся, гневно прохрипел:
- А, вот как ты!.. - Он изо всей силы яростно согнул ее, бросил на траву. Они упали вместе, - Ганна, горячо дыша, задыхаясь, пробовала вырваться из его объятий, упиралась, как могла, в грудь ему, собирая всю свою силу, старалась отбросить его. Кто бы мог подумать, что она такая сильная, эта гордая Чернушка, - распаленный злостью, ее горячей близостью, Евхим еле мог удержать ее.
Он все больше свирепел от ее близости, от борьбы с ней.
Уже ни о чем не думал, в голове был какой-то жаркий, тяжелый туман. Было одно тупое желание - не дать ей вырваться, не упустить, одолеть...
В запале борьбы, - сам не знает, как это случилось, - на миг отнял руку; почему тогда понадобилось сделать это, он и позднее понять не мог. Может, глаза застилал пот. А может, прядь врлос упала на них, не мог припомнить. Все было как в бреду. Да и как тут вспомнишь, если в следующее мгновенье произошло такое, что сразу забылось все на свете.
Он успел еще заметить, как она ловко выдернула руку из-под него, но опередить ее не смог. Не успел сообразить ничего, как нос хрустнул. От боли аж захватило дыхание.
Евхим невольно отшатнулся - боль ослепила, разламывала переносье, лоб. Торопливо, испуганно пощупал нос, - думал, переломила. Нет, нос был цел, но ведь боль, боль какая!..
Тревожно ощупывая лицо, Евхим почувствовал над губами что-то липкое шла кровь.
"Если б еще немного, искалечила бы, гадюка!" - подумал Евхим, бросая на Ганну злобный взгляд. Она была уже поодаль, сидела на корточках, держала наготове сук. Смотрела настороженно, недоступно, готовая вскочить, отбиваться, готовая на все.
Кофта от плеча до груди была разорвана, и она, перехватив Евхимов взгляд, приложила к смуглой полоске тела руку.
Едва Евхим шевельнулся, Ганна приподнялась, вскинула сук.
- Подойди только!
Евхим равнодушно сел.
- Нужна ты мне!..
Он не врал: ему и в самом деле уже не хотелось снова начинать возню с ней. Вдруг пропал всякий интерес к Ганне.
- Как собаке пятая нога, так ты мне нужна!..
- Руки чуть не переломал, боров поганый!.. Вылупил глаза и лезет! Думает, все ему можно!.. Захотелось, так поищи... а ко мне не лезь!.. Евхим и не глядя на нее почувствовал на себе угрожающий взгляд. Промолчал. - Кофту порвал всю!.. В деревню хоть не показывайся!..
- Еще немного - глаз могла бы выбить!
- Могла бы! Не лезь!..
"Чем ударила? - мелькнуло у него в голове. - Сука у нее не было, сук она потом взяла. Локтем, видно... Никогда не думал, что так можно ударить локтем... Все равно как шкворнем!.." Евхим встал, начаЛ отряхивать землю, травинки. Ганна тоже стояла, как и прежде, поодаль, все с тем же суком.
- "Не лезь"! - пренебрежительно скривился Евхим. - За версту не подходи!.. Подумаешь, королева!
- Королева не королева, а не лезь!
- Не таких видал ..
- Так и иди к тем, к лучшим! Чего лезешь?
- И пойду! По тебе, думаешь, сохнуть буду! Эге, жди, дождешься, может, на том свете!
- Вот и хорошо! Хоть раз что-то умное сказал!
Евхима, кажется, мало обрадовала эта похвала. Он пере
стал отряхиваться, вытерев кровь под носом, раздраженно сказал:
- Ну кто вы такие, Чернушки, что нос задираете? Ну что вы перед нами? Ничто, ноль, можно сказать! Голь рваная.. .
- Вот и иди к богатым! Может, и найдешь королеву!
- И пойду! Разрешенья не спрошу! В Глинищи, в Юровичи пойду, куда захочу! Такого цвету по всему свету, и не таких, как ты! Любая на богатство - как муха на огонь! Иди выбирай, была бы только охота!
Ганна не удержалась, съязвила:
- Охота, кажется, есть!
Евхим промолчал, как бы показывая, что на всякую глупость не хочет обращать внимания. И все же кончить разговор на этом ему не хотелось, пусть не смеется, не думает, что взяла верх, что он поддался ей, отступает.
- Захочу - будешь моей! Все равно не выкрутишься!
- Уга! Испугалась! - засмеялась Ганна, но сразу же умолкла, заметив, как грозно взглянул Евхим.
- Смотри! - предупредил он и пошел от нее, тяжело вминая траву.
5
Под вечер мачеха вбежала в гумно возбужденная, взлохмаченная, прямо от ворот бросила:
- Слышал?
Чернушка, подметавший ток, обернулся, спокойно спросил:
- Что?
- Что?! Спрашиваешь!.. Вся деревня гудит! Один ты не знаешь ничего! Сидишь тут, как сова слепая! ..
- Да что такое? Скажи толком!
- Что? Тебе самому знать бы надо! Да мне рассказать, - не моя дочь, твоя!.. Отец! Смотрел бы лучше, так не спрашивал бы!
- Да можешь ты сказать по-людски?
- По-людски? Ой, боже ж! Язык просто не поворачивается! - Мачеха чуть не запричитала. - Евхим Корчов - Ганну ..
- Чего плетешь?
- Плетешь? Кинь метлу да выйди на улицу, послушай!..
Кто где стоит - возле забора, у колодца, - у всех только и разговору!.. Один ты - как тетерев!
Чернушка сразу помрачнел, сгорбился.
- Когда в лес по малину ходила... - пояснила мачеха. - Видел, какая пришла?.. Кофта какая была? ..
Чернушка слушал как немой. Словно в тумане, припомнилось ему, какой странный вид был у Ганны, когда вернулась из лесу. Лицо возбужденное, глаза беспокойные, почему-то отводила их в сторону, старалась держаться поодаль.
Когда вязала сноп, руки будто не слушались, и связала плохо, он сказал ей, чтобы перевязала... И кофта, кофта была порванная, он сам видел. Правда, она сказала, что за сук нечаянно зацепилась, но - разве она не могла соврать?..
- Горечко ж, горе, - запричитала тихонько, чтобы не слышали злые люди, Чернушиха. Она, однако, тут же перешла на другой, решительный тон: - Но пусть он не радуется, Корч рыжий! Пусть не думает, что если он богаче, то ему все можно! Море ему по колено! Закается! Закается он - жива я не буду! В суд, в суд его! В тюрьму его, хряка рыжего! В тюрьму!/В Сибирь!
Тимох наконец будто очнулся:
- Где Ганна?
- Ганна? .. Пошла картошки... накопать...
Чернушка бросил в угол метлу, вышел с гумна; быстро, с несвойственной ему торопливостью, направился на загуменье - так, что мачеха едва поспевала за ним. Выйдя за гумно, он на другой стороне огорода возле самой изгороди в теплых сумерках увидел двух женщин, копавших картофель.
Ганна была не одна, рядом стояла Хадоська, но Чернушка будто и не заметил ее. "Все равно, зачем скрывать, если все Курени говорят..." Да если бы в деревне никто об этом и не знал, Чернушка все равно не остановился бы перед тем, что рядом чужой, - он не мог ждать ни минуты.
- Правда это? - грозно встал он перед дочерью, державшей картофельную ботву.
- О чем вы, тато?
- О чем? - Чернушка вдруг обмяк, жалобно скривился.
Губы его обиженно и беспомощно задрожали, - о чем?
Хотел сказать и не мог, вместо слов в горле что-то забулькало.
На помощь пришла мачеха:
- Не знаешь? Деревня вся говорит... что Евхим Корчов тебя... силою...
Ботва выпала из Ганниных рук. Она удивленно взглянула на Хадоську, вдруг мертвенно побелевшую. "Все знают! Вся деревня говорит... - проплыло в голове Ганны. - Силою! .. Но как она побелела, Хадоська!.. Силою, говорят!.."
- Неправда. Сплетни все, - наконец тихо проговорила Ганна.
Отец будто не поверил!
- Сплетни?
- Сплетни. Брешут.
Отцовы губы перестали дрожать, он стал спокойнее.
- Ну, если так...
- А кофту KTQ порвал? - не поверила мачеха.
- Кто бы ни порвал - только того не было. Брешут.
- Не было, значит?
- Брехня, говорю.
- А может, ты боишься? - не сдавалась, как бы пожалела, что все оказалось только сплетней, мачеха. - Может, он пригрозил?.. Так ты не бойся! Теперь не то, что когда-то, теперь - нарушил девку, так женись, не откручивайся!
А нет - передадим в суд. Так припаяют, что на том свете каяться будет!
- Не было, говорю!
- Не было?..
- Вот же! Что ж мне, божиться надо?
- Если не было, то не было! - ответил примирительно, с облегчением отец. Эти слова больше относились не к Ганне, а к мачехе: отец кончал неприятный разговор. - Вот тебе и "вся деревня говорит". Мало что выдумают, когда язык зачешется! .. Идем!
Он пошел по тропке к гумну уже тихо, спокойно. Мачеха брела за ним неохотно, как бы не выяснив всего...
Ганна и Хадоська некоторое время стояли молча. Ганна вспоминала разговор с отцом, с мачехой, не могла успокоиться - надо же, чтоб наговорили на нее такое! Силою!
Охота ведь людям языки чесать!.. Хотел, пробовал, да и теперь, может, свой нос щупает... И все же, хоть и не виновата была, думать, что идет, ползет по деревне такая слава о ней, было обидно. Будто грязью ни за что ни про что облили!
Она вдруг заметила, что лицо у Хадоськи очень взволнованное, несчастное, и ей стало жаль Коноплянку.
- Не было ничего. Правду сказала.
- А я думала - может... отца боишься? .. - виновато сказала Хадоська. Она выдавила: - А кто ж.., кофту порвал? ..
- Он, Корч этот...
- Все-таки... цеплялся?
- Приставал. Только - не добился ничего.
- Приставал!
Хадоська внезапно отвернулась, закрыла лицо руками, затряслась.
- Ну, чего, чего ты? Не было ж ничего... Ей-богу, не было... Ревнуешь? Вот чудачка!.. Не нужен он мне! Подумаешь, добро какое!.. Бери его себе!..
Ганна уже не знала, что сказать; Хадоська не слушала, зашлась в плаче. Со слезами она вдруг и пошла от Ганны, не разбирая дороги, спотыкаясь на картофельнике, перелезла через забор и тенью поплелась по полю. "И надо ж было вякнуть, что приставал он!" - пожалела Ганна, с тревогой следя за Хадоськой...
Стряхивая землю, обдирая картофелины с нитей-корней, она то думала о том, какая непутевая эта Хадоськина любовь, то - больше всего - о неприятной сплетне. Было или не было, а грязь этой сплетни, чувствовала она, надолго пристанет, не скоро и не все поверят, что ничего не было, что Евхим не добился своего. Попробуй докажи, что неправда, - будут гадко посмеиваться, обзывать будут, смотреть как на замаранную. Не сама замаралась, другие замарали, а грязь на тебе. И будешь с нею. И не смоешь. Кто поверит, тот поверит, а кто нет - тот нет!..
И пусть не верит, кто не хочет! Что она - жить не сможет, если о ней будут думать плохо! Не жить ей, что ли, из-за глупой сплетни? Как люди к ней, так и она к ним! Хорошо - так хорошо, а нет - так нет! У нее своя гордость есть!..
Ганна взяла лозовую корзину, забросила за плечи и твердо пошла тропинкой к гумну, к хате. Да, горевать попусту она не будет! Не будет горевать невиноватая, не дура!
А люди - как кто к ней, так и она к ним! Печалиться она не будет. Не из таких!
Все же, как она ни храбрилась, тревога не покидала ее, заставляла смотреть вперед с беспокойством, с опасливой настороженностью. Уже не так просто, как до сих пор, не легко и не беззаботно думалось о том, что если вдруг кто-то встретится, как посмотрит на нее, как она - на него? Раньше об этом она вообще не думала, а теперь, подходя к дороге за гумнами, замедлила шаг, - услышала: кто-то едет на лошади.
Издали узнала - надо же так случиться - ехал на Гузе Василь. Волнуясь, вышла на дорогу, подождала, пока не подъедет. Встречи с Василем и ждала и боялась: знала, какой ревнивый, особенно к Евхиму. И вот, свесив босые ноги, в белой рубашке, как раз ехал Василь.
Слышал он или не слышал-? А если слышал - поверил ли? Неужели мог поверить?.. "Мог, - ревнивый, недоверчивый!" - встревожила Ганну беспокойная мысль. Но вторая сразу же возразила: "Нет, не мог, не должен верить другим".
Ей - одной - верить должен! Если не поверит, не успокоит он, кто же тогда?
Видела, что и он заметил ее, забеспокоился, в первый момент от неожиданности приостановил коня. Потом строго толкнул коня в бок ногой, хмуро, не глядя на нее, стал приближаться.
Ганна насторожилась.
Когда Василь подъехал, Ганна увидела, что он не собирается останавливать коня - говорить даже не хочет! Она ступила наперерез коню, остановила.
Василь, как и прежде, не глядел на нее. Молчал. Помолчала и она, обиженная, оскорбленная.
- Слышал? - спросила наконец с вызовом.
- Слышал...
- Значит, знаешь все? ..
- Знаю... - - Поверил?
- Дыма без огня не бывает...
- Ага, значит, было?
- А может, нет? - он не спрашивал, он был уверен.
- Так ты лучше знаешь!
- Лучше не лучше. Другие видели - сказали...
- Кто - другие? Кто - видел?
- А не все ли равно? Кто видел, тот видел...
Ганна не нашлась что сказать. От обиды, от злости на него в груди жгло, мысли путались.
- Так, может, уже и не придешь? - спросила как бы с насмешкой.
Он немного помолчал.
- А чего ходить? .. Пусть другие теперь ходят!.. - Он скривился с обидой и, заметила она, с отвращением. - Богатейка!
Корчиха!..
- Дурень!!
- Конечно, дурень. Все бедные - глупые. Корч - умный!..
- Умнее! В сто, в тысячу раз!
- То-то и крутилась возле него! И докрутилась!