"Притихнет сразу. Мягче станет... Быть не может, чтобы не помягчела..." - подумал Евхим, вдруг заметив, что подъехал к своему гумну.
Степан открыл ворота, и тяжелый воз начал осторожно вжиматься в пасть гумна. Евхим шел теперь рядом с конем, глядел, как воз протискивается в ворота; на миг надвинулась темнота: воз закрыл свет, бивший со двора. Когда воз остановился посреди гумна, темнота спала - свет снова бил в ворота.
После горячего песка и дорожной пыли приятно было ощущать гладкий и твердый холодок тока, свежую, пропахшую землей и зерном прохладу гумна, которая быстро сушила пот на теле и одежде.
Евхим размотал веревки на возу, бросил их на ток, снял рубель и стал вилами подавать снопы Степану на скирду, что высоко поднималась в засторонке. Снопы лежали ровными рядами уже до половины стрехи, а еще не все было свезено. Евхим с радостью подумал, что поле возле цагельни и в этот год не подвело, уродило всем Куреням на зависть.
"Половину в продажу пустить можно... В этот год, видно, в цене рожь будет - даже в Олешниках не очень уродило...
Если ловко продать, то разжиться можно неплохо! Коня в Юровичах купить на зависть всем можно, телку и еще на лес отложить... Ведь что ни говори, а строиться придется...
Если жениться, то и строиться, не иначе... На свою волю, на свое хозяйство, что б там ни было!.."
А жениться - пора! Хватит, поволочился, погулял - не до седых же волос жеребцом бегать... Может, тогда и зараза эта - Ганна - из головы выйдет... Выйдет, конечно, - в пустом поле всякое лихо растет!..
Когда ехали со Степаном назад, под частый стук грядок Евхим представил, как приедет с женой, молодой, богатой, которую он привезет откуда-то, может, из самых Юровичей, потому что в Куренях под пару ему девушки, конечно, нет, - как поведет ее на крыльцо, под завистливые взгляды куреневских невест... "И чтоб она была при этом, видела мою радость, мою победу!" - снова вспомнил Евхим Ганну.
Но радости он и тут не почувствовал, - что-то не было желания вводить в хату эту неизвестную ему жену. Не радость, а печаль какая-то ложилась на душу, сожаление, словно с этой свадьбой не приобретал, а терял что-то. Как ни хотел, не мог представить свою будущую жену, слышал, видел одну Ганну...
Течение мыслей сразу оборвалось, когда конь вынес подводу к повороту дороги, за которым можно было увидеть Чернушкову полосу. Евхим нетерпеливо, с волнением глялул - как там Ганна, все еще с Дятликом?
Дятлика уже не было на Чернушковой полосе, а Чернушки жали. Евхим увидел, что Ганна вяжет сноп, - и успокоился.
3
Укладывая снопы на воз, Евхим заметил: Ганна отошла от своих и межой направилась к лесу.
"Одна!.. Куда она? - мелькнула мысль. - По малину, что ли?.."
Евхим с минуту следил за ней, как бы ждал разгадки.
Его охватило волнение.
- Ты что? Ослеп? Не видишь? - крикнул Евхиму старый Корч, держа на вилах сноп.
Евхим спохватился, но мысль о том, куда пошла Ганна, уже не оставляла его. Стараясь подхватывать снопы вовремя, Евхим, когда старик отворачивался, чтобы взять сноп, проследил, куда пошла Ганна, - думал, как бы скорее уложить воз и отвязаться от отца, вырваться туда, вслед за нею.
- Ну, хватит! - наконец сказал старый Глушак, и Евхим, подцепив рубель, который ему подал Степан, радостно соскочил на стерню, торопливо стал увязывать воз.
- Еще разок! Еще!.. Г-гах! - командовал Евхим Степану, натягивая веревку так, что горели руки. Дернув веревку в последний раз, Евхим, чтобы не развязалась, несколько раз ловко обмотал конец ее на вытертом до блеска рубеле, хлопнул, брата по плечу. - До самого Мозыря везти можно!..
Он тут же напустил на себя вид покорности и послушания, настороженно взглянул на отца.
- Орешник высмотрел хороший... Аккурат на обручи... - Евхим слышал, как мать утром просила старика набить новые обручи на бочку.
- Орешник! Нашел время... - пробурчал старик.
- Время не время, да, ненароком, срубят!.. Хорошие очень!..
Старик промолчал, и Евхим понял: хитрость удалась! Можно пойти!
- Бери вожжи, - сказал он Степану все с тем же видом покорного послушания, будто передавал отцов приказ. - Не отвыкай от науки мужицкой, - на всякий случай напомнил он брату постоянный совет отца.
Старик не отозвался на хитрость сына.
- Чтоб не шлялся там очень! Вернешься, огляди тут всё, - может, колосья где остались, подбери!
- Ладно...
Евхим подождал, пока отец приказал ехать, - упершись сзади, нажал на снопы, а когда воз, крякнув, качнулся и тронулся, еще несколько шагов прошел вслед, помогая плечом.
Отстав, Евхим бросил на отца вороватый взгляд и, еле сдерживая нетерпение, быстро пошел к лесу. Шел он не прямо туда, где скрылась Ганна, а ближе к своей полосе, остерегаясь слишком любопытных глаз: думал подобраться к Ганне незаметно, лесом.
Чем ближе подходил к лесу, тем сильнее становились горячее волнение, беспокойство и нетерпение, подгонявшие его - скорее, скорее! У него едва хватило выдержки, чтоб не побежать. Скорее, пока не ушла далеко, не скрылась в зарослях: зайдет, заберется в гущу - век не найдешь!.. Как только добрался до леса, порывисто нырнул в желанную тень: наконец-то можно побежать, не бояться недобрых глаз.
Хотел сразу броситься в заросли - и вдруг отшатнулся, будто наткнулся на дерево: навстречу - так не вовремя - выскочила Хадоська.
- Евхимко! - бросилась Хадоська к нему. Это было так неожиданно и некстати, что Евхим растерялся.
- А-а!.. Ты... ты чего тут?
- Так, зашла вот! Захотелось, сама не знаю почему! Вот и зашла! Как сердце чуяло!.. - Она говорила радостно, но Евхиму слышалась в ее голосе какая-то затаенная печаль. И правда, она сразу пожаловалась: - Я уже скучать начала!
Гублл Хадоськи виновато скривились. С этой печальной, странно застывшей улыбкой она ступила к Евхиму, хотела, видно, прильнуть к нему, но Евхим отшатнулся, повел глазами в стороны.
- Т-ты чего? Людей не стыдно?
- А чего мне люди!.. - ответила она вдруг с отчаянием и какой-то решимостью, насторожившей его.
- Если тебе все равно, то мне - не все равно!..
Евхим заметил, что лицо ее стало бледным, нездоровым, глаза запали, щеки обвисли, - будто не девушка, яблоко наливное, а чахлая падалица. И вся она - как он до сих пор не видел? - была какая-то сморщенная, словно безнадежно больная, без кровинки в лице - непривлекательная, неприятная, даже противная.
Зачем он связался с нею, позволил ходить с ним, липнуть?
Ну, что было тогда в соломе, то было, горевать нечего. Но зачем он потом возился с ней, платил за редкие минуты наслаждения таким большим терпением, выслушивал ее бесконечные страхи, упреки, напоминания, утешал... Вместо того чтобы °сразу отрезать! Видел же, как липнет!.. Так нет же, потом надо было еще в амбар привести ночью! Хорошо, что не видел никто!.. Дурень, дурень!..
- Не ходи за мной! - сказал Евхим строго. - Хватит!
- А разве я хожу?
- И так бабы языки чешут!..
- И никто не чешет!.. Выдумываешь ты!.. Кажется тебе!
Никто ничего не говорит!
- Не ходи!
Давно бы, кажется, пора понять, что не пара ему, что кончено все, - так нет же, бегает, как собака! И глядит, как собака!
- Забудь!
Он хотел идти дальше, но она схватила его за руку, испуганно крикнула:
- Евхимко-о!
- Отойди, сказал!
Евхим хотел отвести руку, она не пустила. Схватила другой за пиджак.
- Евхимко, я... я... - Хадоська захлебывалась от слез.
- Пусти!
- Евхимко! Я... Я - тяжелая!
Как ни решительно был настроен Евхим, он вдруг обмяк.
- Что?
Евхим посмотрел на нее, понял: говорит правду. Глаза, покрасневшие от слез, искривленный болью рот, мокрые, дрожащие, как студень, щеки - все говорило о большой беде.
Она вся корчилась, дрожала от горя, от муки. Вот, значит, почему у нее такой больной вид!
Добегался, доигрался! Докрутился так, что дальше некуда! Как и выкрутиться - неизвестно! Хорошо, что никто не видел, как в амбар ходили! Увидят, все увидят!.. Не отстал вовремя, дурень!
Как же теперь быть? Что делать?
- Нагуляла, значит?.. Теперь виноватых ищешь?
- Евхимко! - застонала Хадоська. - Побойся бога!
Разве ж я еще с кем, кроме тебя? ..
- А кто знает! Только - от меня не могло!
- Евхимко!
Но Евхим уже не хотел слушать. Пройдя несколько шагов, он, однако, вскоре остановился, вернулся, - она лежала, уткнув голову в траву, захлебываясь от отчаяния, - проговорил мягче:
- Вот что! Возьмись за ум, если не хочешь, чтоб люди смеялись! - Он подождал, пока Хадоська утихнет, но понял, что не дождется, оглянулся, сказал нетерпеливо: - В Глинищах есть знахарка...
Хадоська, похоже, и слушать не хотела его совета. Вот и желай ей добра, попробуй помочь этой плаксе! Все же со злостью договорил:
- Она это моментом!.. Выкинет!.. Слышишь? .
Хадоська в ответ только простонала. Евхим постоял немного, потом, как-бы увидев, что возиться с ней дальше бесполезно, пошел своей дорогой. "Вот черт, - думал он, продираясь сквозь кустарник. - Надо ж, чтоб так стряслось! Было бы что особенное, любовь там какая или что. Хоть бы сох, как по этой, по Ганне! Так нет же - баловство одно... А теперь вот думай! Жди, чем кончится!.."
Настроение было теперь совсем не такое, как до встречи с Хадоськой, испорчено было настроение, - Евхим вскоре остановился в зарослях, задумался: идти или не идти искать Ганну? Словно и не было недавнего нетерпения и легкости, - мелькнула беспокойная мысль: "Не расплакалась бы эта плакса перед Ганной.. Они ж как-никак подружки..."
Но думал, тревожился Евхим недолго. Хадоська - одно, а Ганна - совсем другое. Что ж ему теперь - и глядеть ли на кого нельзя? Монахом стать в молодые свои годы? Оттого, что какая-то дуреха к нему прилипла?
И вообще, разве это мужское дело - за девку думать?
Сама нагуляла, сама пусть и думает, как сбыть!..
Евхим полез дальше сквозь заросли, оглянулся, прислушался: где она, неотвязчивая Чернушка?
4
Ганна, увидев Евхима, не удивилась, не испугалась - взглянула безразлично и снова стала искать малину. Кусты были темные, густые - она разводила листву, срывала ягоду за ягодой, собирала в горсть. Евхим постоял, чувствуя в себе непонятную робость, подошел к Ганне, сказал приветливо:
- Помочь, может?
- А мне и самой не трудно! - ответила Ганна, понимая его нехитрый ход. Она даже не глянула на него - по-прежнему искала, собирала малину.
Евхим рядом с ней тоже потянулся за ягодами.
- Все-таки с помощником лучше!
- Смотря какой помощник!..
- А разве - плохой? - попробовал он пошутить.
- Хороший, значит?.. Любит ржаная каша сама себя хвалить!
- А почему бы и не похвалить себя, если другие не хвалят? Может, и есть за что?
- Уга! - только и сказала она с насмешкой.
Евхиму бросилась в глаза, под рваной ниже плеча холщовой кофтой, полоска смуглой кожи, и горло перехватила горячая ревность.
- Дятлик твой, может, лучше?
Ганна ответила спокойно:
- Как для кого.....
На загоревшей до черноты шее под темными блестящими волосами, повязанными ситцевым платочком, вился легкий, удивительно светлый пушок.
- Ни к чему все это! - проговорил он как мог весело, беззаботно.
- Что - ни к чему?
- Выдумываешь сама не знаешь что! Все равно не выкрутишься!
- От тебя?
- От меня.
- Уга! Напугал! - Ганна засмеялась, и смех этот распалил в нем упрямство.
- А что ты такое особенное? Не девка разве?
- Девка-то девка. Да и куры, говорят, не все рябые. Не одинаковые... Не одинаковые, может, и девки?.. Не все же, может, как... Хадоська?!
Евхим от неожиданности онемел. "Знает? Знает уже? Почему она вспомнила? Плакса эта рассказала?"
Надо было что-то делать, выбираться из западни. Может, она это просто так, нечаянно, сказала? Может, она не знает всего?
- Хадоська - что? - проговорил он осторожно. - Хадоська, конечно... девка... неплохая... Не прочь... Только - не по душе...
- Уже не по душе?
- А когда она была по душе? Просто липла ко мне, а обижать жалко было... Не отгонял... Пусть липнет, мне что?
Ганна взглянула на него, будто хотела увидеть - правду или неправду он говорит, но не промолвила ни слова, и Евхим успокоился: не знает.
Некоторое время рвали малину молча. Как и Ганна, он набирал полную горсть, ссыпал в кувшин, стоявший возле нее в траве. Она не хвалила его, не возражала, будто и не замечала. Иногда руки- их сталкивались, и, хотя она сразу же отнимала свои, словно прикоснувшись к чему-то неприятному, Евхим чувствовал, как в нем горячо, нетерпеливо дрожит все внутри, сохнет в горле. Она была так близко, такая влекущая, такая желанная даже в своем холщовом наряде.
Чем больше Евхим украдкой смотрел на нее, тем больше сохло в горле, труднее было снова завязать разговор.
- Ты вот - не такая... Другая!.. - выдавил он, стараясь говорить полушутя. - И что в тебе такое, чем ты меня присушила?
- Видать, что высох! Одни скулы!
- А то нет?.. Ты, видно, у глинищанской знахарки зелья такого взяла!
- Плетешь неведомо что!
- Я плету? Сказала!..
Евхим вдруг обхватил ее одной рукой за плечи, другой - за шею, горячо зашептал:
- Ганна! Ганнуля!..
Он хотел притянуть ее к себе, но Ганна уперлась локтем ему в грудь.
- Ты - чего это? Постой!
- Нет, теперь уже не проведешь! - Он попробовал улыбнуться, но улыбка вышла невеселая, кривая.
- А зачем мне обманывать? - Она поморщилась, как от боли. - Не жми!.. Дохнуть не могу!.. Чуешь?!
- Все равно - не пущу...
- Дурной ты, смотрю я, - проговорила она, тяжело дыша. - Ей-богу!.. С виду - голова, не кочан... а разума - как у ребенка.
- Занимать не стану... Хватит с меня...
Она сразу ухватилась за его слова:
- Маловато... Не вредно бы и занять... Вырос до неба, а как к девке подойти - не знаешь... Думаешь, силою все можно...
- А чего ж, если сила есть.-..
Евхим потянулся поцеловать ее, но она. откинула голову - не достать.
- "Чего, чего", - насмешливо передразнила она. - То-то и видно, что ума чересчур много...
Как ни тяжело было думать Евхиму, он заметил, что говорит она не потому, что ей хочется говорить это, что за ее словами скрывается непонятная хитрость. С толку сбить хочет, что ли?
- Ну, ну,- хватит! Поздно учить!..
- Не мешало бы! - снова подхватила она и уколола: - Видно, другие не научили?.. Хочешь, научу?..
- Зря стараешься! - сказал он тоном победителя, вовремя разгадавшего хитрость противника.
- Хочешь, скажу, как... ко мне подступиться? ..
- К тебе?
Хотя Евхиму показалось, что и тут скрывается какой-то подвох, слова эти заинтересовали его.