День выдался как на заказ. На ласковом, бесконечном просторе неба не было ни одной тучки, только сияло веселое, искристое солнце. Огороды, кочковатый выгон, на котором Хведька Чернушков пас вислоухую свинью, тихие заросли за прудом, поле, выплывавшее из-за зарослей, - все чудесно, празднично лучилось, тоже будто знало, какое сегодня утро.
Все-таки чем ближе подъезжал к гребле и, оглядываясь на хаты, не видел никого позади, настроение портилось.
Когда же проехал цагельню и остановил коня на приболотье, почувствовал себя совсем неловко. Командир без войска!
Правда, на другой стороне, где виднелись на островке олешницкие крыши, тоже не было ни души. Даже Гайлис еще собирался. Миканор заметил, что над трясиной, над ржавой болотной водой, еще дымится пар. Попробовал успокоить себя: рано приехал...
Чтобы не тратить попусту времени, он послал отца возить песок, а сам стал размечать начало гребли. Поставил несколько вешек, проложил канавки, вспомнив, что такие канавки делал в прошлом году, когда показывал, как надо копать окопы. Во время этого занятия увидел двух человек, которые шли к гребле, о чем-то оживленно разговаривая.
Издали узнал Сороку и Зайчика.
Возле Миканора Сорока как бы спохватилась, оглянулась:
- Бежала, боялась - не опоздала б голубка, а прибежала - одна моя юбка!
- Юбка - одна, а штанов - трое! - попробовал поддержать ее шутку Зайчик.
- И юбка одна, и штанов мало - что-то деревня проспала!
Слушая ее веселую болтовню с прибаутками, Миканор заметил: возле цагельни появилась подвода. Уже когда она приблизилась и Миканору ясно стало, что едет Чернушка с дочерью, из-за цагельни вынырнул еще один человек с лопатой. Миканор издали разглядел: Хоня идет.
- Пока порядок в таборе своем навел, - заговорил Хо,ня, как всегда оживленно, бодро, - думал, опоздаю совсем!
Думал, в глаза смотреть стыдно будет! АН нет - хоть ты задаваться начинай, - чуть не первый.
- Если б в армии так тянулись, то командир на такой цугундер взял бы, что не рады были б! - сказал Миканор.
- А ты и тут взял бы, а! - посоветовал Зайчик. - Дал одному штраф, другого - в кутузку! Забегали б небось!
- Кто забегал бы, а кого не очень-то и подогнал бы! - рассудительно проговорил Хоня. - Ученые все! Свобода, знают!
- Дисциплины подбавить неплохо бы, не секрет, - сказал Миканор.
Курили, толковали, - то поглядывали в сторону цагельни, откуда ползли еще телеги да шли, покачивались несколько мужиков, то смотрели на тот берег, где собирались олешниковцы: там тоже людей было не густо.
- А солнце, вишь ты, припекает! Высоко уже взобралось!
- Кто меня вытурил со двора ни свет ни заря! - пожалела Сорока. - Еще могла б и свиньям сварить и дома побыть!
- Всего не переделаете, тетка Авдотья!1 - Кое-что успела б, чем тут торчать без дела!
- А вы б подремали, как некоторые, - со смехом отозвалась Ганна, взглянув на мужиков, разлегшихся на траве.
Хотя людей собралось пока немного, Миканор почувствовал: нельзя больше медлить. Кто пришел, с теми и начинать надо. Пусть привыкают к порядку: и те, кто уже тут, и те, что придут позже. Будут знать, как опаздывать.
- Ну что ж, прохлаждаться некогда! - оживился Миканор. Скука ожидания сразу отступила. - Начнем! - Он взглянул на Чернушку и отца, который привез и ссыпал воз земли - Вы, дядько, и вы, тато, будете возить землю... Тетка Авдотья, вам - копать землю и накидывать на подводы. - Миканор не дал ей слова сказать, повернулся к Андрею Рудому: - Вы, дядько Андрей, Миканор взглянул на бородатого Прокопа, - будете с дядькой Прокопом и дядькой Иваном и Василем мостить греблю, - Миканор встретился глазами с Ганной, уловил насмешку: вишь как раскомандовался!
Виду не подал, что сконфузился немного, проговорил твердо: - Ганна и Хадоська будут вам помогать!
Миканор мельком заметил, что отец не уезжает, ревниво следит за ним, словно боится, что он, Миканор, в чем-то может ошибиться, или не уверен, что его будут слушать. И вместе с тем - со стороны видно - сияет от счастья: видит сына во главе стольких людей - всех, считай, Куреней!
Миканор указал на две большие вехи, поставленные еще зимой, на рядки мелких вешек, которые воткнул только что.
- Вот так в ширину. Тут - посередине - гребля. Тут - по бокам - канавы для стока воды... - Он всмотрелся в другой берег. - Вон на той стороне стоят вешки Видите? Там - конец гребли. Туда и надо вести. Ровно, как штык! Ясно?
Миканор и сам понимал, что на его долю выпала важная роль. Такое ощущение было у него не впервые, оно возникло еще на собрании, когда его назначили руководить работами, не оставляло и потом, когда он думал о гребле; но теперь дело, о котором раньше он только думал, становилось не только его делом, но и делом многих людей, и важность роли его как бы возрастала. Не на кого другого, а на него, Миканора, глядели люди, ждали его, Миканорова, приказа, куда идти, что делать; от него зависело распределить, поставить всех так, чтобы работа шла хорошо, слаженно И пусть их пока собралось немного, но ведь не один тут такой, что в отцы ему годится по годам, и командовать здесь, что ни говори, труднее, чем отделением, какое бы оно ни было...
За время военной службы Миканор увидел, что мир велик, - но в этом мире сейчас не было для него ничего более важного, чем эта горстка людей, чем гребля, которую ему надлежало проложить через болото.
- Ну вот, - сказал он строго, как бы давая понять, что приказы, которые он только что отдал, есть не что иное, как приказы. - Остальные - копать канавы!
Он отмерил каждому участок, не колеблясь, не закатывая штанов, как бы бросаясь в атаку, ринулся в рыжую с прозеленью топь - погрузился почти по грудь. Чувствуя, как мягко и тепло окутала тело болотная жижа, Миканор почти без нажима вогнал в трясину лопату, поднял на ней блестящую оладью, с которой весело стекала вода, шмякнул наотмашь. В только что вырытой ямке было уже почти полно воды. Миканор рядом с ямкой снова воткнул лопату, снова поднял оладью из рыжей грязи, бросил через плечо.
Вскоре уже не одна, а десяток лопат взлетали, выплескивали черное болотное тесто. Миканор слышал этот плеск, ловил взглядом взмахи лопат, и его охватывало веселье. Он ощущал в себе какую-то особенную крепость. Хотелось померяться с другими силой, ловкостью - работать вперегонки.
Брал и брал болотное тесто, бросал и бросал наотмашь.
Вспомнилось, вот так же копал окопы, только были они либо в сухом ельнике надприпятской гряды, либо в песке среди лозняков. Там, на гряде, прочная воинская лопата часто скрежетала о камни. А тут - мягко, не слышишь, как входит в трясину железо. Болотная жижа оплывает с краев.
Песок тоже сползал...
Как ни увлеченно бросал лопатой, на дорогу от цагельни все же поглядывал - тянулась еще группка куреневцев.
В ней - Ларивон и Евхим Глушак. Увидев их, как обычно, почувствовал досаду не добился суда над Ларивоном и Евхимом за драку! Выкрутились как-то, - Хадоська, говорят, псгмогла: кинулась выручать своего Евхимку. Уговорила глинищанского беднягу - тот сам вступился за них... Ну ничего, теперь небось подумают, прежде чем в драку лезть! А полезут - в другой раз не выкрутятся!
- Поздновато, герои! - встретил их Хоня.
- Ничего, успеем! - Ларивон могучей рукой легко покрутил лопату. - Не очень-то наработал ты без нас, что рот раззявил?
- Сделал кое-что!
Евхим бросил взгляд на Ганну, буркнул строго Ларивону:
- И ты - языком не трепли! - Он спросил Миканора вежливо, послушно: Какой приказ будет?
Миканор воткнул в топь лопату, в мокрой, порыжевшей от грязи одежде вылез на дорогу, пошел отводить делянку. Ларивону не хо.телось лезть в болотную жижу: это было хорошо заметно по его жирному хмурому лицу. Евхим же, увидев свою делянку, захохотал:
- Вот это работка! И наработаешься, и накупаешься!
С тем же веселым, беззаботным хохотком он шуганул в топь, озорно позвал Ларивона:
- Лезь, не жмись! Каяться не будешь!.. Ну, лезь же скорей! А то, гляди, сколько другие сделали! Не догонишь!..
Над Ларивоном начали посмеиваться. Он злобно выругался, стал подворачивать штаны.
Медленно, недружно, кто пешком, кто с подводой, куреневцы все же собирались. Миканору не раз приходилось вылезать из болота, отмерять делянки, показывать, где и что делать.
- Э, начальник, отстаешь! - сказал ему Хоня, копавший рядом с ним.
Другие поддержали:
- Не с кого пример брать!
- Не с кого!
- Это еще посмотрим! - задиристо крикнул Миканор, берясь за лопату.
Но только прокопал метра полтора, как снова пришлось вылезать: притащились еще трое.
Как раз въехал на греблю с возом земли Чернушка. Телега подскакивала на бревнах и ветвях, трещавших под колесами. Чернушка обогнул несколько горок, свежо желтевших на гребле, остановил коня и вытянул из-за ручек телеги доски. Часть земли обвалилась. Он взял лопату и стал сбрасывать остальную - начала расти еще одна горка.
Миканор велел тем, что только сейчас подошли, разбрасывать горки, ровнять, утаптывать землю. Он хотел было опять взяться за лопату, как Хоня, выбравшись из канавы, остановил его:
- Постой! Знаешь, что я надумал? Ни к чему это, брат, что ты за лопату хватаешься. Тебе все время людей надо видеть, знать, кто чем занят. Чтоб каждый чувствовал, что он под руководством, под присмотром, значит, а не сам по себе, как овца какая-нибудь. А ты роешься там, как крот, но - не обижайся - того не видишь, как другие копают - глубоко ли, по линейке ли.
- Это - не секрет - я и сам думал, - признался Миканор. - Да говорить будут - гуляю, мол.
- Пусть говорят, кому хочется. А если уж взялся руководить, так руководи!
Еще раньше такой совет давал ему Рудой Андрей, но Миканор и слушать его не стал. Хотелось взяться за самое трудное, чтобы видели, как надо работать. Думал, что всюду управится. Теперь слова не сказал против совета, видел - они были правы: почти не следил за другими, не руководил.
- Докопай тут, дядько, - сказал леснику Мите, - а то я только и делаю, что лезу в канаву да вылезаю...
- А, сдался, - поддел дядька Игнат.
- Сдался...
И кто бы мог подумать: только начали, а уже сколько сделано не так, как требовалось. Оказалось, один суживает канаву, другой взял мелко, третий края повел неровно. Не очень приятно поправлять старших, но ничего не поделаешь, надо: порядок должен быть. Дядьки все-таки видели в нем начальство, почти не спорили, послушно делали то, что он говорил. Только иной раз виновато оправдывались, но слушались, исправляли.
- Мелко! - сказал Миканор, подойдя к Ларивону.
Тот, будто не слыша, лениво швырнул под ноги Миканора грязью.
- Глубже надо! Не меньше чем полтора аршина...
- И так хорошо!.. - Ларивон снова бросил грязь.
- Полтора аршина, не меньше.
- Правильно! Копай, копай, Ларивон! Не ленись! - захохотал Евхим.
Ларивон отрезал:
- И этого хватит!
- А я говорю - мелко! - не уступал Миканор.
Ларивон воткнул лопату в грязь, неуклюже вылез из канавы.
- Сам копай, если мелко!
- Я за тебя копать не буду! А ты - пришел, так делай!
Как положено!
- А не хочешь, так катись отсюда! - поддержал Хоня.
Он весело поддел: - Да мать за себя пришли!
Миканор видел, как злобно покраснел Ларивон: допекло все-таки! Только и нашелся Бугай, что выругался в ответ, но Миканор уже кончил спор, шел дальше. Уже за собой услышал веселый хохоток Евхима.
Остановился среди тех, кто мостил греблю. Их теперь было намного больше, чем вначале. Миканор намеренно не назначил тут старшего, - знал, что и без того руководить дядьками будет Андрей Рудой. И верно, еще из канавы Миканор видел, как Рудой хлопотал, бегал, командовал... Вот и теперь хмурый Прокоп обрубал топором ветви с ольхи, а Рудой суетливо, горячо что-то доказывал ему. Но Прокоп, казалось, и слушать не хотел, отвернулся. Андрей забежал на другую сторону, наперед.
- О чем спор?
- Да вот, та-скать, ветки не обрубает, - бросился за поддержкой к Миканору Рудой. - Те, что торчат вниз или вверх, обрубает. Они, та-скать, мешают уложить дерево на землю, торчат. Он, следовательно, срубает их и правильно, что срубает.
Прокоп уже стоял, хмуро сжимал волосатой рукой топорище, молчал. Миканор перебил Рудого:
- Так о чем же спор?
- Да о том, что он не все ветки счищает. Те, что сверху и снизу, срубает/ а те, которые по бокам, та-скать, обрубать не хочет! Думает, следовательно, - можно мостить на них другие бревна и слеги. Что, та-скать, совсем неправильно!
- Почему неправильно?
- Так по ним потом будешь ехать как на пружинах! Подкидывать будет!
Прокоп пренебрежительно сплюнул. Было видно: то, что сказал Рудой, он считал глупостью, не стоящей внимания.
Миканор стоял между ними и чувствовал, что оба ждут его слова, оба уверены в своей правоте. Ему никогда не приходилось мостить греблю, но то, что говорил Рудой, казалось и ему пустой выдумкой. Почему нельзя оставлять ветви, если с ними деревья будут лучше цепляться одно за другое?
"Жить не может, чтобы не намудрить чего-нибудь!" - подумал он о Рудом.
- Я думаю, что вы, дядько Андрей, напрасно беспокоитесь, - твердо заявил Миканор.
Рудой загорелся:
- Я - напрасно? Вся новая наука, та-скать, этой мысли придерживается. А то, что делает Прокоп, это - вредное заблуждение!
Миканор какое-то время работал с ними. Пока он был рядом, оба сдерживались, но Миканор чувствовал, что, как только он отойдет, споры и нелады начнутся снова.
Надо было как-то развести их, поставить тут кого-то старшим.
К Андрею у Миканора было больше доверия - работает от души; Прокоп же в глаза никогда прямо не взглянет, - кажется, таит что-то про себя. И все же Миканор выбрал старшим Прокопа: этого будут слушаться! Этот наведет порядок
Еще раньше заметил Миканор, что земля с боков гребли осыпается в канаву, и подумал, что надо бы сплести и поставить там плетень.
- Работа есть у меня для вас, дядько Андрей, - сказал Рудому. Важнецкая, аккуратная!..
4
Василь был среди тех, кто мостил греблю. Он держался Прокопа и, заметно было, старался угодить ему. Любо было глядеть, как парень старался. Будто и не он хотел отвертеться, прислать деда вместо себя. Но вскоре Миканору бросилось в глаза, что Прокоп сердито взглянул на своего помощника Дятлик будто не видел того, что делал. Тут Миканор и понял, - хоть Василь и суетился возле старика, но не столько помогал ему, сколько мешал. Куда больше, чем за Прокопом, глаза Василя следили за Ганнои Чернушковои.
Иной раз, кажется, только ее одну и видел.
Хитрил, таился и тут: смотрел исподлобья, воровато, будто боялся, что кто-то позарится, обворует его. Непросто было скрывать это: он весь горел то неудержимым любопытством, то нетерпеливым ожиданием. Ждал не напрасно, нередко она встречалась с ним глазами, веселыми, приветливыми, - и тогда лицо Василя сияло счастьем. Только миг можно было видеть это счастье, он тут же опять опасливо опускал голову...