- Эге, возьмите его, Харитонко! - охотно поддержала Даметиха. - Пусть погуляет.
- Только боимся, что он, может, теперь к городским больше приучен! сказал Алеша Губатый, преодолевая робость, видимо стараясь попасть в тон Хоне.
- Там некогда было привыкать! - заявил Миканор.
- А все-таки, наверно, завел какую-нибудь мармазелю? - прицепился Хоня.
- Да нет. Правда, несколько раз гулял по берегу или в парке. И то - с хлопцами, с Морозом, с Киселем...
- Ну да, с Морозом! Рассказывай! Так тебе и поверим!
- С Киселем, говорит, гулял!
- Посмотреть бы на того Киселя!
Василь под эти разговоры, шуточки стал чувствовать себя у Даметиковых свободнее. Уже не хотелось уходить домой, можно было и тут посидеть, послушать; уже почти успокоился, готов был забыть обо всех страхах, как вдруг дверь открылась и в проеме - как злое напоминание, как угроза появилась фигура Грибка. Василь от неожиданности похолодел: больше всего не хотел, боялся встречи с Грибком, и на тебе - лицом к лицу!
Он весь сжался, насторожился в ожидании чего-то недоброго. На миг возникло подозрение - не нарочно ли, не ради ли этой встречи, пригласил его Миканор? Неужто умышленно подстроил все? Но посмотреть на Миканора, проверить подозрение не мог, - не сводя глаз, следил за Грибком.
Ничего страшного как будто не было: Грибок только взглянул на Василя косо и сел на другую лавку. Он ни слова не сказал Василю, но в молчании его сильнее чувствовались неприязнь и упрек. Теперь Василь был словно прикован к стене: если бы и попробовал, не смог бы, кажется, оторваться. Он молча упрекнул себя: дал ведь зарок не ходить ни к кому, не видеться ни с кем, прожил целый день без неприятных встреч. И надо же было прийти сюда!
Он снова услышал в сенях шаги, повел глазами к двери: кого там еще несет?
Вошел Чернушка. Этого еще не хватало тут! Василь, казалось, влип глазами в карточку, но не видел ее, ждал: что будет дальше?
Василь заметил: Чернушка, поздоровавшись, сразу обратил на него внимание, выделил его изо всех.
- И Василь тут! - сказал он, словно обрадовавшись, но Василю от этого легче не стало.
Даметиха отозвалась:
- Зашел по-соседски, спасибо ему!
- Ты не вчера ли вечером прибыл? - не отступал от Василя Чернушка.
- Вчера...
- Вечером? Уже стемнело, как пришел?
- Стемнело... А что?
- Да ничего. Видел я - кто-то в потемках подходил вчера к хате, сказал Чернушка. - Вроде похож на тебя, я аккурат возле хлева был. А сегодня слышу: и в самом деле прибыл... Так я и подумал, что ты...
Василь промолчал.
- Зашел бы. Я тогда ничего не сказал, - не узнал толком. Не поверил, грец его... А то ведь, наверно, ты был!
Василь шевельнул плечом, словно хотел отмахнуться:
- Не-ет...
Разговор, к счастью, пошел о Миканоре. Грибок сказал, что Миканор, чтоб не сглазить, справный с виду, не плохо, видно, на службе было. Миканор засмеялся:
- Да грех сказать, что плохо...
- Отъелся, как бугай! Выгулялся, - похвалил Миканора Хоня.
- Чтоб гулял очень, не сказать. Бывало, после похода, не секрет, иной раз и сам и конь под тобой - как в мыле.
- Когда идешь, нога за ногу цепляется? - захохотал Хоня, а за ним Алеша и Петро.
- Еле дотянешься, бывало. Опять же - если в карауле стоишь. В мороз, на ветру как промерзнешь - так, кажется, душа заходится. Кожух такой до пят тулуп - давали, как на пост идти. Так и тулуп этот не поможет - все равно холод проберет...
- Эге, до печенок доймет!
Старый Даметик начал было говорить: это что, вот в Маньчжурии мороз так мороз, на лету все живое губит, - как в хату ввалилось еще несколько мужикев. Среди них был и Андрей Рудой, аккуратно выбритый, с тоненькими усикамикрылышками огненного цвета, в фасонистой городской шапке, - первый в Куренях политик и оратор.
Рудой подошел последним, поздоровался с Миканором не так, как все, неловко, по-деревенски, а, сняв фасонистую шапку, чинно поклонился. Пожимая руку, поздравил:
- Со счастливым возвращением, Миканор Даметьевич!..
Рады вас, так сказать, видеть снова на нашей куреневской почве...
Мужики не впервые удивлялись деликатности его обхождения, но никто не пробовал подражать ему: не каждому дана такая ловкость.
- Унтер у нас на батарее был, - вспомнил Грибок. - Ну и унтер: кулаки по пуду! Как даст кому - тот сразу с копыт обземь!.. А теперь, правда, не бывает, чтобы кого били?
- Пускай бы ударил какой бы ни был командир. Его бы так проучили, что навек закаялся бы!
- А если, бывает, иной не слушается? - вмешался Хоня. - Командир ему одно, приказывает сделать что-нибудь, а он - не буду и не буду! Не бывает разве таких?
- Бывает всякое. Только все равно не бьют никого. Другим методом берут. Объясняют больше, что к чему. Что значит служба в Красной Армии и кому мы служим.
- А если он все равно не слушается, - не отступал Хоня, - не судят?
- Судят. А только больше - на сознание бьют.
- Слыхал я, что аж под Минском на маневрах быть приходилось? - опередил какой-то новый вопрос надоедливого Грибка Андрей Рудой.
- Был. На окружных ученьях.
Андрей Рудой хотел расспросить об этих ученьях, но тут вмешался Чернушка, перепутал все:
- Как там земля, под Минском?
- Земля как земля, - попробовал было вернуть разговор к ученьям Рудой, однако Миканор возразил:
- Да и не сказать, чтоб такая, как наша. Намного суше... Болота попадаются редко, можно сказать, больше - поля, поля да лес. И лес, можно сказать, другой - чистый сосняк... Очень много холмов. Бывает, как глянешь с какойнибудь горы, так только и видишь: холмы да холмы, поле да лес. На сколько хватает глаз...
Хоня спросил:
- Может, такие, как в Мозыре?
- Поменьше. Таких, как в Мозыре, нет! - Миканор сказал это как бы с гордостью: он служил в Мозыре.
Разговор теперь уже заинтересовал Василя. Никогда за всю жизнь не был он дальше Хвойного, только раз добрался до Мозыря, который показался такой далью, словно там был конец света. А людей вон и дальше заносит, и удивительно - и там земля, и там живут!..
- И как это оно: земля без болота! - будто не поверила Даметиха - Как это может быть, чтоб без болота!
- От баба! В Маньчжурии так не то что болота, а и кусточка на сто верст не увидишь. Голо, как на полу...
- У нас, в Михайловке, тоже земля была! Как масло, грец его! Возьми на хлеб да мажь, - похвалился Чернушка полузабытой Черниговщиной.
- А тут куда ни кинь - болота до болота! - пожалел Губатый Алеша. Кочки да жабы!..
- Без жаб там, видно, скучно. - Хоня, а за ним Алеша и Петро захохотали. - Без таких песен!
- Слышал я, - проговорил Миканор, - один ученый в Мозыре доказывал, приезжал к нам с докладом: на болоте земля, доказывал, - первый сорт. Без навоза родить может! ..
- Только осуши - и сей, - поддержал Андрей Рудой. - Особенно любят эту землю овес, конопля, всякая техническая культура.
- Осуши! Если этим топям конца-краю нет.
- Генерал тут когда-то был вроде, - вспомнил Игнат, отец Хадоськи, которого за привычку к месту и не к месту вставлять слово "вроде" прозвали "Вроде Игнатом".
Андрей Рудой подтвердил:
- Исторический факт! Инфанктерии генерал Жилинский.
Личный друг царя...
- Друг он или не друг, не знаю. А только вроде ученый очень, инженер. Да и то сказать: хоть царя и скинули и генералов вместе с ним, а все ж генерал - это тебе не наш темный лапоть... Все науки прошел!..
- Науки его были не пролетарские! - возразил Рудой.
- Какие они там ни были, а все ж науки, - сказал Вроде Игнат. - Так он вроде двадцать лет бился с болотом, поседел, высох как щепка, а чего добился? Копает, копает, - не он, конечно, а люди приведенные, - а оно, болото, пока в одном месте выкопают, в другом уже ряской заросло.
- Это ж под Загальем покопали тогда, - напомнил Даметик. - Там, видно, и следа нет...
Даметиха поддержала:
- Что бог дал, то один бог и переменить может! А не человек, козявка.
- Это вы напрасно, Халимоновна. Передовые ученые еще при царском режиме, так сказать, о человеке другое учили.
Не говоря о теперешних, о большевиках, учили: человек - не козявка!
- Не знаю, чему они учили, а только козявка был, козявка и есть ..
- Это глядя какой человек! - возразил Хоня. - Один, бывает, - козявка, а другой - герой!
- Человек - существо. Так сказать, он и мошка и он же - властелин, царь природы! Это еще поэт Некрасов учил, а также Толстой, Лев Николаевич!
- Человек - мошка и властелин, это правда, - подхватил Алеша.
Миканор сказал:
- Если он один, как колосок, забытый в поле, он, конечно, - не секрет все равно что мошка или козявка. А если этих мошек полк соберется или дивизия, то эта мошка или козявка свет перевернуть может...
- Так то дивизия, а то - мужики, - подумал вслух Хоня.
- Пусть себе и мужики. Если сорганизоваться всем, дружно взяться, будет все равно что дивизия. Что хочешь одолеет.
- Дружно взяться! Где ж это было видано, чтоб вся деревня дружно что-нибудь делала?
- Тут кто в лес, а кто по дрова! - как бы пожалел Хоня. Мужики поддержали его, согласно закивали головами.
Когда все умолкли, продолжая дымить цигарками, Чернушка промолвил раздумчиво:
- Да оно, сказать, - тут и так, грец его, силы не хватает.
Хоть бы с тем, что в хозяйстве, управиться.
- У других не меньше, чем у нас, забот, - будто не споря, а также рассуждая, с уважением к старшим, сказал Миканор. - А вот же делают и другое, себе к добру!.. - Миканор достал из угла газету, развернул. - Вот пишут: болото осушили - луг сделали.
- Далеко это?
- Да не сказать, чтоб очень: верст пятнадцать, может, за Наровлей. Там близко наши лагеря стояли, так я, можно сказать, знаю те места. Все такое, как и у нас. А разве у нас плохие луга можно было бы за Теремоским лесом сделать?
- Можно-то можно, да вот попробуй... - сказал Хоня.
- Все равно, будто не знаешь наших! - поучительно вставил Грибок.
- Миканорко, не говори чего не следует! - ласково, но твердо сказала и мать. - Пустое все!
- Почему это пустое? - загорячился Миканор. - Другие ж делают, а мы что - хуже всех?
Неизвестно, как пошел бы разговор дальше, если бы Чернушка, больше всего не любивший споров, неожиданно не пошутил:
- Женить тебя, Миканор, видно, грец его, надо!..
Хоня весело подхватил:
- Уж и женить сразу! Дайте хлопцу пока хоть на девок посмотреть, погулять!
- Охоту согнать! - поддержал Алеша.
Хоня проворно, не теряя удобного момента, позвал Миканора на улицу посмотреть, что делается на вечерках, и, возможно, Миканор охотно пошел бы с ним, если бы Даметиха не возразила:
- Негоже это ему, Харитонко! Тут гости, а он - шасть из хаты, будто они не по душе... Пусть в другой раз! - Она, будто ожидая поддержки, взглянула на сына.
Миканор дружески кивнул хлопцам:
- Видно, уж в другой раз посмотрим...
- В другой так в другой! - Хоня встал, сдвинул на затылок шапку, подмигнул приятелям: - А мы - повалим!
Чтоб девок наших не расхватали!
- Да чтоб не повысохли с тоски без нас! - добавил Алеша.
Когда все трое вышли, в хате умолкли, - казалось, слушали оживленный разговор сначала со двора, потом с улицы.
После того как голоса утихли, Даметиха громко вздохнула, заговорила с печалью и восхищением:
- Вот хлопец! - Хоть она не назвала имени Хони, все поняли, кем восторгается и о ком печалится Даметиха. - Это же надо - беда какая! Матка - как дерево срубленное, с постели не встает, детей - целое стадо на его руках, накорми всех, присмотри!..
- И за батька и за матку один - это правда, грец его!
- А вот вроде и не печалится. Вроде и горя мало!
- Не показывает! В себе, следовательно, прячет!..
Снова помолчали. Потом разговор пошел о том, что теперь особенно беспокоило каждого, - о маслаковцах.
- Откуда они, грец его, повылазили! Повсюду, говорят, тихо стало, а тут - как змеи, шипят и шипят...
- Болото, известно, - отозвался Даметик. - Всякому гаду в болоте - рай!
Может и сами того не замечая, они говорили теперь тише, будто остерегались, как бы не услышал тот, кому не следует.
Грибок слова не выжал из себя, сидел неспокойно, невольно прислушивался к звукам на улице, на которой где-то озоровала, гомонила молодежь.
Василь тоже молчал, как только заговорили про Маслюка, ждал, что не обойдут его, упрекнут. Приготовился, чтобы отрезать, как надлежит, если кто-нибудь зацепит его.
- Из-за границы перебрасывают, из Польши. - Рудой поведал как тайну: Так сказать, агентура.
- Вроде балаховцы всякие...
- Балаховцы или не балаховцы, а вот же, грец его, и через границу прошиваются. Мало того- - еще и тут компанию находят!
- И у нас вот с кем-то снюхались...
- Снюхались...
Дымили цигарками, думали о чем-то своем, но разговора о Маслаке уже не вели: не по душе был разговор этот, рискован, лучше язык за зубами придержать. Ожили, загомонили наперебой, когда пошли воспоминания, суждения про войну, про воинскую службу...
Расходились поздним вечером. Тихий, мягкий снег щекотал щеки, налипал на шапки, кожухи и свитки, казалось, спешил выбелить все. Не только приболотье - огороды за хлевами были прикрыты эаметью.
- Вроде зима уже, - заметил Хадоськин отец.
- Зима! Только грязи лишней, грец его, нагонит!..
- По предсказанью - таять не должно... - донеслось до Миканора и Василя уже с улицы.
Миканор стоял на крыльце в расстегнутой гимнастерке.
Подав Василю руку, вспомнил весело:
- Думал я, что ты сказал у колодца Лучше, мол, быть волком, чем овцой. А по-моему - так лучше быть человеком.
Только, конечно, - Миканор засмеялся, - человеком с зубами!
Василь промолчал. Но, уже лежа на полатях, вспомнил слова Миканора, подумал: "Человеком или не человеком - все равно, а зубы, конечно, надо иметь! Без зубов не уцелеешь нынешним временем. Съедят - и не оглянешься."
Вспомнил, что сказал Миканор о болоте, рассудил, как старший: чудак, осушить, говорит, болото, луг сделать! Такое в Куренях и во сне не приснится, если бы и хотел! Мысли перекинулись к разговорам о маслаковцах, и все внутри у него закипело. "Если б знал, кто их привел бода, задушил бы гада!.. А узнать можно. Курени - не город какой, одна улица, каждая хата, можно сказать, на виду. Хорошенько присмотрись - и заметишь что-нибудь, как бы тот ни крутил. А там только не пожалей времени да не трусь, и до большего, до всего дойдешь! Не укроется!.. Только бы проследить хорошечько1.."
3
Синим снежным вечером Грибок ходил по деревне от окна к окну, звал людей на собрание в Игнатову хату.
Собирались долго, недружно: то ввалится несколько человек одновременно, один за другим, то за целые полчаса хоть бы кто-нибудь простучал сапогами в сенях, звякнул щеколдой. Правда, те, что были уже в хате, таким непорядком не только не возмущались, но будто и не считали его достойным внимания: сойдясь группками, мужики и парни смолили цигарки, беседовали. Беседа и жесты были чаще всего неторопливыми, мирными, и причиной тому была зима: когда и посидеть, поговорить вволю, как не зимой, да еще перед собранием.