Так, говорили, продолжалось лет пять.
Нынче же исследования Фридриха привели его на Балеарские острова. Восклицания Прокопьева («Какие еще Балеарские острова! Какие еще виллы!») его не только удивили, но и обидели.
Но это же и морской свинке должно быть понятно, угрюмо произнес Фридрих, что владения вам лучше приобретать на Балеарских островах!
Да нигде я не собираюсь приобретать какие-либо владения! снова воскликнул Прокопьев. И что же вы сами-то не отправитесь на Балеарские острова?
Мной еще не сделан выбор! ответил Фридрих, но в нем тотчас же возникли несомненные подозрения, он взглянул на Прокопьева враждебно-угрожающе.
Успокойтесь, Фридрих, сказал Прокопьев. Мои интересы чрезвычайно далеки от ваших интересов.
И действительно, он думал теперь о девушке с неважной прической, резкими словами оценившей его, Прокопьева, суть. «В чем драма ее жизни? Отчего она расплакалась?» размышлял Прокопьев.
Но при этих его мыслях в закусочную по-хозяйски вошел мужичок лет сорока, в майке, спортивных штанах и шлепанцах на босу ногу. Он прошагал к кассирше Люде (на боку ее кабинки, кстати, был укреплен трафарет: «Касса работает в настоящем режиме цен») и объявил, отчасти радостно:
Опять прилетали! Через форточку и прямо к ней!
Ой, Васек, ой! воскликнула кассирша. И сколько же их было?
Трое. Как и в прошлые разы. И сразу к ней, к стерве!
С кружкой пива и ста граммами «Завалинки» Васек направился к столику Прокопьева.
Можно к вам?
Садись, Васек, садись, Фридрих снова принялся выводить цифирки, теперь уже прямо на глянцевостях журнала.
Я вас, пожалуй, видел, сказал Васек.
Наверное, кивнул Прокопьев. Я сюда захожу иногда
А я из здешнего двора. Вон там, за ихней кухней, и он протянул Прокопьеву руку. Василий Фонарев. Частный извозчик. Водила-бомбила. Сейчас вот мотор распоганился. Я с ним вожусь. Сижу дома с бабьем. Сам-то я из Касимова. Вы в Касимове, небось, бывали.
Нет, сказал Прокопьев. Не бывал.
Ну, как же! Вы в Касимове не бывали? удивился Васек. Я вам из Касимова воду привезу. Трехлитровую банку. В Касимове вода замечательная. От нее все пройдет. Вас как звать-то? Привезу, Сергей, обязательно. И Фридриху я обещал. Ну и что, что не привез? Привезу. И не потому, что вода замечательная, а из уважения. И тебе, Серега, привезу.
Ты, Васек, опять в запое, что ли? поинтересовалась кассирша Люда.
Ни в коем разе, Людмила Васильевна, ответствовал Васек. Но хоть бы и в запое. Но не в запое. А так выпил малость из-за недоумений. Ведь они совсем обнаглели, гуманоиды-то эти! Башки бы им поотрывать! Но у них их нет.
На кого же они, Васек, похожи?
На велосипедные шины. Раздутые. С большими ниппелями. Вот с такими. Правда, когда в форточку влетают, слипаются в колбасу. Но ниппеля у них еще больше становятся. И мимо меня прямо к ней, к полковнику!
Какой у тебя еще полковник? оторвался от расчетов Фридрих.
Ну, жена моя! поморщился Васек. А кто же она, как не полковник? И ведь ждет их, стерва! Сразу троих. Я поднимаю голову, а они уже отряхиваются. Как тут не прийти в недоумение и не выпить?
Ой, Васек, ой! восхитилась кассирша. Какая жизнь у тебя интересная! И сейчас они у тебя?
Нет, улетели. А полковник послала меня за бутылкой. Чтобы энергии в ней восстановились. Побегу в «Красные двери». Ты, Серега, не расстраивайся. Я тебе воду из Касимова привезу. Раз пообещал. Банку трехлитровую. Может и ведро.
И Васек, не теряя шлепанцев, поспешил в бывшую булочную, ныне не знающий покоя и ночами магазин, прозванный в народе «Красными дверями».
А Фридрих достал из кармана куртки калькулятор и, видимо, стал перепроверять результаты изысканий.
Что же ты раньше жалел эту свою машину? поинтересовалась кассирша Люда.
А возьмет и сядет у заразы накопитель энергии, разъяснил Фридрих. А потом, как только дело доходит до восточного побережья Сардинии, цифры в нем начинают дергаться.
«Где же сейчас печальная девушка Нина? опять обеспокоился Прокопьев. Не издеваются ли над ней сейчас какие-либо изверги? Жива ли она?»
Не произнеся этикетно-общепитовских слов, на свободные у столика стулья слева от Прокопьева и Фридриха Малоротова опустились двое мужчин средних лет с как будто бы знакомыми Прокопьеву лицами. Один был вроде бы актер. Лицо другого, сообразил Прокопьев, не раз дергалось перед ним на экране телевизора. Он всегда о ком-то вспоминал. Да, да, именно вспоминал. Юбилеи, похороны и он непременно возникал на экране, и выходило так, что он был первейшим другом юбиляра или только что почившего. Высоцкий, Даль, Тарковский, Галич и вовсе удаленные от нас годами мастера Пришвин, Пастернак и даже Михаил Афанасьевич Булгаков. Вот о ком он говорил. А на вид первейшему другу и воспоминателю более сорока пяти лет дать было никак нельзя.
Да врешь ты, Шура! громко произнес, по мнению Прокопьева актер, отвлекаясь от горшочка с жарким. Врешь! Не мог ты этого видеть!
Не конфузь ты меня, братец Коленька, перед людьми, милейше улыбнулся братцу Коленьке воспоминатель Шура («Мельников! сейчас же явилось Прокопьеву. Александр Мельников!»), а то ведь черт-те что могут обо мне подумать Сейчас же перепроверим мои слова у людей незаинтересованных Вы, молодой человек, кто по профессии?
Я? растерялся Прокопьев.
Да. Вы.
Какой же я молодой человек?
Неважно, капризно махнул рукой Мельников. Вы, похоже, имеете отношение к искусству
Да что вы! чуть ли не испугался Прокопьев. Я ремесленник.
И каково ваше ремесло?
Яя Прокопьев совершенно смутился. Я мастер по перетягиванию пружин
Каких пружин? удивился Мельников.
Самых обычных! Прокопьеву захотелось сейчас же разъяснить Мельникову свой случай, чтобы не затруднять головоломкой человека, и так содержавшего в сусеках памяти множество воспоминаний и мыслей. В матрасах. В диванах. В креслах. И вам, небось, приходилось испытывать неудобства от покареженных пружин в лежанках.
Вероятный актер Коля расхохотался, а первейший друг знаменитых и великих нахмурился.
Откуда вам ведомо о моих неудобствах? спросил Мельников чуть ли не с вызовом.
Я догадываюсь, скромно сказал Прокопьев.
А актер Коля хохотал и повторял: «В самое яблочко! В самую десятку!»
Прекрати, Николай! На нас и так все смотрят! сердито заявил Мельников. Ты радуешься тому, что пружинных дел мастер не знает, по всей видимости, биографию Василия Ивановича Качалова и не сможет оценить мою историю.
Но вдруг он знаменитый пружинный мастер! Вдруг он перетягивает золотые пружины!
Да что вы! воскликнул Прокопьев. Какие золотые! Вы можете мне не поверить, но иногда я добываю материал для починки диванов и кресел на помойках и в мусорных баках.
Ваше счастье, что на помойках! обрадовался Николай. А то ведь он, якобы наблюдавший ребенком прогулку Качалова, Есенина и собаки, тотчас же бы принялся ожидать вашей кончины и на поминках выступил бы с воспоминаниями.
Ты невыносимый пошляк, Николай! трагически произнес Мельников, вскочил, пальцы его стали теребить черную бабочку под кадыком, будто его душил гнев, а бабочка сдавливала дыхательные пути. Но тут, видимо, вспомнив о чем-то, присел. Так, так, так. Это замечательно, что вы сегодня обнаружились. Это знак судьбы. А мне ведь надо починить пружины в диване и двух креслах. В них память о таких людях! Вы не откажетесь от услуги? У вас есть телефон? Продиктуйте, пожалуйста, его номер, с вашего позволения через два дня я вам позвоню.
Приятели обменялись еще несколькими колкостями и покинули закусочную, призвав пружинных дел мастера не забывать о несовершенствах домашнего быта маэстро Александра Мельникова. При этом Николай опять принялся подхохатывать.
«Он, этот Мельников-то, вспоминал Прокопьев, вроде бы и режиссер, и критик, и передачи на Культуре временами ведет с министром на равных. Возвышенный человек! А тоже мается из-за ослабших пружин. Где-то я видел недавно Николая? В каком-то фильме Криминальном, что ли»
Остается еще пройти западное побережье Крита, вздохнул Фридрих. Но там обычно цены заламывают безобразные.