За нашей ротой идут еще три другие, а четыре уже пришли до нас, да еще будут полуказенные столовки для санитаров, писарей, ездовых, ординарцев и других; казенные столовки для унтер-офицеров и что там еще?.. Все эти люди сильней простых рядовых; у них больше свободы действий и возможностей; они могут заблаговременно осуществить свои замыслы. И пока мы еще шагаем по четверо в ряд к сараю, отведенному для нашего взвода, на завоеванных порогах уже стоят эти волшебники и хлопочут по хозяйству.
Тирет блеет и рычит.
Вот и хлев!
Довольно большой сарай. Рубленая солома; наши шаги поднимают облако пыли; пахнет нужником. Но этоболее или менее закрытое помещение. Мы садимся и снимаем с себя ношу.
Те, кто лишний раз мечтал о каком-то рае, лишний раз остаются с носом.
Послушай, да ведь здесь так же паршиво, как везде.
Один черт.
Ну да!
Ясное дело
Но нельзя терять время на разговоры. Предстоит выкручиваться и опередить других; это называется «система В» (выкручивания). Изо всех сил и как можно скорей! Мы спешим. Хотя поясницу ломит и ноги разбиты, мы делаем последнее неистовое усилие, от которого будет зависеть наше благополучие в течение целой недели.
Наш отряд разделяется на два патруля: они выходят рысцой, один направо, другой налево, на улицу, уже запруженную озабоченными, ищущими солдатами; все эти кучки следят одна за другой и торопятся. Кое-где даже сталкиваются и переругиваются.
Начнем с того конца! Сейчас же! Иначе мы прозеваем!..
Все это представляется мне каким-то отчаянным сражением между всеми солдатами на улицах только что занятой деревни.
Нам, говорит Мартро, все приходится брать с бою, все!
* * *
Мы обходим дома, стучим в каждую дверь, робко здороваемся, предлагаем себя, как ненужный товар. Раздается чей-то голос:
Мадам, нет ли у вас уголка для солдатиков? Мы заплатим.
Нет, у меня стоят офицеры! или:Унтер-офицеры, или:Здесь столовка для музыкантов, для писарей, для почтарей, для господ санитаров из лазарета и т. д.
Сколько хлопот! Перед нами закрываются все приоткрывшиеся двери, а мы по ту сторону порога переглядываемся, и в наших глазах все меньше надежды.
Господи! Вот увидишь, мы не найдем ничего, ворчит Барк. Слишком много разной швали успело устроиться до нас! Вот дерьмо!
Толпа повсюду растет. Все три улицы начинают чернеть и наполняться по закону сообщающихся сосудов. По дороге нам попадаются жители: старики, или уродливые скрюченные мужчины, или заморыши с перекошенной рожей, или молодые люди, от которых веет тайной скрытых болезней и политических связей. Много старух в нижних юбках и девушек, тучных, пухлощеких, покачивающихся, как белые гусыни.
Вдруг, между двумя домами, на какой-то улочке, мне является видение: в темноте мелькает женщина
Это Эдокси! Эдокси, женщина-лань; это ее на равнине преследовал, как фавн, Ламюз в то утро, когда мы вели раненого Вольпата и Фуйяда и она появилась перед нами на опушке леса, как бы соединенная с Фарфадэ улыбкой.
Она-то и озарила, словно неожиданное сияние, эту улочку. Но вдруг исчезла за выступом стены, и все опять погрузилось во мрак Она здесь? Уже? Значит, она следовала за нами в нашем долгом, мучительном странствовании?.. Ее тянет к нам
Да, это бросается в глаза: я видел ее только минуту, в светлом уборе ее волос, но заметил, что она задумчива и озабочена.
Ламюз идет вслед за мной и ее не замечает. Я ему о ней не говорю. Он еще успеет заметить это прекрасное пламя, он рвется всем существом к этой женщине, но она убегает от него, как блуждающий огонек. Впрочем, пока мы слишком заняты делами. Надо во что бы то ни стало завоевать желанный угол. С настойчивостью отчаявшихся людей мы опять идем на поиски. Нас увлекает за собой Барк. Он принял это дело близко к сердцу. Он весь трепещет, его обсыпанный пылью хохолок тоже дрожит. Он нас ведет, принюхиваясь к воздуху. Он предлагает нам попытаться проникнуть в эту желтую дверь. Вперед!
У желтой двери показывается согбенная фигура: поставив ногу на дорожный столб, Блер очищает ножом заскорузлый сапог и сдирает с него слой известки Он словно занимается лепкой.
У тебя никогда не было таких белых ног, поддразнивает его Барк.
Ладно, шутки в сторону, говорит Блер, ты не знаешь, где эта повозка?
Он поясняет:
Хочу разыскать зубоврачебную повозку, чтобы мне вырвали последние старые костяшки и вставили челюсть. Говорят, эта повозка зубодера стоит здесь.
Он складывает нож, прячет его в карман и идет вдоль стены, поглощенный мыслью о воскрешении своей челюсти
Лишний раз мы клянчим, как нищие, повторяя все те же словечки:
Здравствуйте, мадам! Нет ли у вас уголка для еды? Мы заплатим, мы заплатим, ясное дело
Нет
При свете низкого оконца, как в аквариуме, показывается странное плоское лицо старика, перерезанное морщинами, похожее на страницу старой рукописи.
У тебя ведь есть сарайчик?
В сарайчике тоже нет места: там стирают белье
Барк подхватывает эти слова на лету.
Все-таки, может быть, подойдет. Можно взглянуть?
Там стирают, бормочет женщина, продолжая подметать пол.
Знаете, скорчив любезную мину, говорит Барк, мы ведь не какие-нибудь буяны, что напьются и скандалят. Можно взглянуть, а?
Баба перестает мести. Она худая и плоская. Кофта висит на ней, как на вешалке. У нее невыразительное, застывшее, словно картонное лицо. Она смотрит на нас и нерешительно, нехотя ведет нас в темную-темную глинобитную конуру, заваленную грязным бельем.
Великолепно! искренне восклицает Ламюз.
Славная девчурка! говорит Барк и треплет по щеке пухлую, румяную девочку, которая разглядывает нас, задрав грязный носик. Мадам, это ваша?
А этот? решается спросить Мартро, показывая на откормленного ребенка, с тугими, как пузырь, щечками, вымазанными в варенье и пыли.
Мартро робко пытается приласкать чумазого, липкого малыша.
Женщина не удостаивает ответом.
Мы топчемся, юлим, хихикаем, словно нищие, мольбы которых еще не услышаны.
Хоть бы эта старая стерва согласилась! с тревогой шепчет мне на ухо Ламюз. Здесь отлично, а везде уже занято.
Стола нет, наконец говорит женщина.
О столе не беспокойтесь! восклицает Барк. Да вот в углу стоит старая дверь. Она будет нам столом.
Нет, вы мне тут все разбросаете и перевернете вверх дном! недоверчиво отвечает картонная женщина, явно жалея, что сразу же не прогнала нас.
Право, не беспокойтесь! Да сейчас увидите сами! Эй, Ламюз, подсоби мне, друг!
Мы кладем старую дверь на две бочки. Карга недовольно смотрит.
Немножко подчистить ее, и все будет отлично, говорю я.
Да, мамаша, хорошенько провести метлой: это будет лучше всякой скатерти!
Она не знает, что ответить, и смотрит на нас с ненавистью.
У меня только два табурета, а вас-то сколько?
Около дюжины.
Дюжина! Господи Иисусе!
Ничего! Устроимся! Вот здесь есть доска; вот и скамья готова. Верно, Ламюз?
Ну, ясное дело! отвечает Ламюз.
Эта доска мне нужна, заявляет женщина. У меня до вас стояли солдаты, они уже пробовали ее взять.
Да мы ведь не жулики, сдержанно замечает Ламюз, чтоб не рассердить женщину, от которой зависит все наше благополучие.
Я о вас не говорю, но, знаете, солдаты портят все. Беда с этой войной!
Значит, сколько это выйдет, за стол напрокат и за то, чтоб что-нибудь разогреть на плите?
Двадцать су в день, нехотя бурчит хозяйка, словно мы у нее вымогаем эту сумму.
Дороговато! говорит Ламюз.
Так платили другие, что стояли до вас. И какие были славные люди: давали нам свои харчи! Я знаю, что для солдат это нетрудно. Если, по-вашему, это дорого, я сейчас же найду других охотников на эту комнату, на этот стол и печь. Их будет меньше двенадцати. Ко мне все время ходят и заплатят подороже, если мы захотим. Подумайте, двенадцать человек!
Я сказал: «Дороговато!», но в конце концов ладно! спешит прибавить Ламюз. Как, ребята?
Он задал этот вопрос только для проформы. Мы соглашаемся.
Выпить бы! говорит Ламюз. Продаете винцо?
Нет, отвечает баба.
И голосом, дрожащим от гнева, прибавляет:
Вы понимаете, военные власти заставляют нас продавать вино не дороже пятнадцати су! Пятнадцать су! Беда с этой проклятой войной! На ней теряешь деньги! Подумайте: пятнадцать су! Так вот я и не продаю вина. У меня, конечно, есть вино, но только для себя. Конечно, иногда, чтоб услужить, я уступаю его знакомым, людям толковым, но, вы сами понимаете, не по пятнадцати су!