Есть узел?Да.
Он развязал узел.
А теперь?
Теперь нет.
Вот так и человеческая душа: она есть и ее нет... Тогда я попробовал с другого конца:
Хорошо, помнишь тот опасный горный перевал, который мы совсем недавно преодолевали? Так вот, допустим, ты оступился и упал в пропасть... Будет твоя душа жить дальше или нет?
Я не оступлюсь!
Стремясь быть предельно понятным, я указал на револьвер:
А если я тебя сейчас застрелю, будешь ты жить дальше или нет?
Ты меня не можешь застрелить.
Запросто!
Ну что ж, попробуй.
Э, нет, подумал я, хорошенькая историяостаться в этой бескрайней горной стране без проводника! Он, казалось, угадал мои мысли и усмехнулся. Загнанный в тупик, я некоторое время молчал.
Да ты и не можешь "хотеть",внезапно нарушил он молчание.Твоей волей управляют желания, те, которые ты знаешь, и те, которых ты не знаешь, но и те и другие сильнее тебя.
Ладно, Бог с ними, с желаниями, ты мне лучше ответь, что же такое душа согласно вашему вероучению?спросил я раздраженно.У меня, например, есть душа?
Да.
А если я умру, моя душа будет жить дальше?Нет.
А твоя, ты считаешь, будет?
Будет. Ибо я обладаю... именем.
При чем тут имя? У меня тоже есть имя!
Да, но своего настоящего имени ты не знаешь, да у тебя его и нет. То, что ты принимаешь за свое имя, не более чем пустой звук, придуманный твоими родителями. Стоит тебе заснуть, и ты его не вспомнишь, я же мое имя не забываю и в самом глубоком сне.
Однако после смерти ты ведь его вспомнить не сможешь!возразил я.
Верно. Но мое имя знает майстер, и уж он-то его не забудет. Стоит ему лишь произнести заветные звуки, и я восстану из могилы; но только я, и никто другой, ибо имя мое принадлежит мне одному. Никто другой его не знает. А на то, что ты называешь своим именем, откликнутся еще многие... даже собаки,процедил он презрительно сквозь зубы, но так, чтобы мне не было слышно. И хотя я все прекрасно разобрал, тем не менее виду не подал.
Кого ты называешь "майстером"?как бы между прочим спросил я.
Самтшех митшебат.
Того самого, что здесь неподалеку?
Да, но здесь лишь его отражение; тот же, кем он является в реальности, повсюду. Или нигде, была бы на то его добрая воля.
Итак, он умеет становиться невидимым?невольно усмехнулся я.Ты считаешь, что в какой-то момент он может находиться в пределах пространства, а в какой-товне? Он то здесь, то там?
Так же как имя: произнесешь егои оно здесь, замолчишьи его нет,возразил тибетец.
Ну, а ты, к примеру, можешь стать "майстером"?Да.
Но в таком случае будет уже два "майстера", не так ли?
Внутренне я торжествовалменя, откровенно говоря, раздражала та непринужденность, с которой этот неотесанный парень, словно демонстрируя свое интеллектуальное превосходство, отвечал на мои каверзные вопросы,ну ничего, теперь-то он попался, думал я (мой следующий вопрос звучал бы так: если одному "майстеру" захочется, чтобы светило солнце, а другомучтобы шел дождь, то на чьей стороне будет право?), тем более ошеломил меня тот странный ответ, который он мне дал:
Если уж я "майстер", то и самтшех митшебат тоже я. Или ты полагаешь, что две вещи или два существа, будучи абсолютно подобны друг другу, могут существовать, не являясь одним и тем же?
И тем не менее вас будет двое; скажем, если бы я вас встретил, то увидел перед собой не одного человека, а двух,упорствовал я.
Тибетец нагнулся, выбрал среди множества рассыпанных повсюду кристаллов известкового шпата наиболее прозрачный и насмешливо сказал:
Взгляни-ка сквозь этот камушек вон на то дерево... Оно раздвоилось, не правда ли? Ну и что ты теперь скажешь? Сколько деревьев? Два?
Я сразу не нашелся с ответом, да при моем знании монгольского языка, на котором мы объяснялись, было бы весьма непросто внести привычную, "европейскую" логику в столь запутанную тему; посему последнее слово осталось за моим оппонентом. Про себя же я не переставал дивиться интеллектуальной изворотливости этих полудикарей с раскосыми калмыцкими глазами. Казалось, белому человеку было просто невозможно привыкнуть к тому необъяснимо странному контрасту, который присутствовал в этих обитателях высокогорья: внешне они выглядели почти как звери, но стоило только заговорить с ними о жизни духа, и под заскорузлой от грязи овчиной обнаруживался недюжинный философ.
Я вернулся к исходному пункту нашего разговора:
Итак, ты уверяешь, что дугпа не станет брать на себя ответственность, демонстрируя мне свое искусство?
Нет, конечно нет.
Ну, а если эту ответственность возьму на себя я?
Впервые за время нашего знакомства я увидел своего проводника в растерянности. Эмоции, с которыми он, как ни старался, не мог совладать, явственно читались на его лице: выражение дикой, непонятной мне жестокости поминутно сменялось гримасой коварного ликования. За многие месяцы нашего совместного путешествия нам частенько приходилось смотреть смерти в глаза: мы преодолевали захватывающие дух бездны по узким, шатким бамбуковым мостикам, таким хрупким, что у меня от ужаса замирало сердце, пересекали пустыни, едва не погибая от жажды, но ни разу, ни на одну минуту он не потерял самообладания. И вот вдруг сейчас, без всякой видимой причины, такая бурная реакция! Он был буквально вне себя, я видел по нему, какие страшные мысли проносились в его мозгу.
Проводи меня к дугпе, и плата моя будет самой щедрой,пылко воскликнул я.
Надо подумать,ответил он после долгой паузы.
Стояла глухая ночь, когда он вошел в мою палатку, разбудил меня и сказал, что готов.
Оседлав двух косматых монгольских лошадокпредставители этой редкой породы едва ли выше крупной собаки,мы исчезли во мгле.
Люди из моего каравана спали глубоким сном вокруг дотлевающего костра.
Шли часы, а мы молча, без единого слова, продолжали путь; особый мускусный аромат, который тибетские степи источают в июльские ночи, и монотонный шелест дрока, цепляющегося за ноги наших лошадей, почти убаюкали меня, тогда, чтобы не заснуть, я принялся смотреть на звездыв этом диком высокогорном крае они пылали подобно клочкам бумаги, так же неровно и трепетно, то вспыхивая, то угасая... Что-то беспокойное, возбуждающее исходило от них, и сердце мое преисполнилось тревоги.
Но вот первые солнечные лучи добрались до горных вершин, тут только я заметил неестественно широко открытые, немигающие глаза тибетца; закатив зрачкивидны были одни белки, жутко поблескивающие опаловой белизной,проводник смотрел куда-то вверх, в одну точку. Я понял, что он в трансе.
Неужели ему так хорошо известно место пребывания дугпы, если он даже не считает нужным следить за дорогой, спросил я его пару раз. Однако ответа не получил.
Он притягивает меня, как магнит железо,едва ворочая языком, пробормотал он словно во сне через некоторое время, будто только сейчас расслышал мой вопрос.
За целый день мы ни разу не остановились на привал, вновь и вновь, не говоря ни слова, погонял он свою лошадку. Пришлось утолить голод прямо в седленесколько кусков вяленой козлятины помогли мне восстановить иссякающие силы.
Ближе к вечеру, обогнув подножие какого-то голого кургана, мы остановились неподалеку от одной из тех фантастических юрт, которые можно встретить только в Бутане. Черное пирамидальное сооружение с правильным шестиугольником в основании, укрепленное на высоченных жердях; летом, когда нижние края отогнуты вверх, оно издали напоминает гигантского паука со свисающим до земли брюхом.
Я ожидал увидеть грязного шамана с сальными волосами и жидкой бороденкой, одно из тех полусумасшедших, подверженных припадкам эпилепсии созданий, которых среди монголов и тунгусов встречаешь на каждом шагуопившись отваром из красного мухомора, они впадают в галлюциноз и начинают выкрикивать невразумительные пророчества; однако передо мной стоял человек добрых шести футов роста, очень худой, безбородый, лицо его отливало оливковой зеленьютакого цвета кожи мне еще видеть не доводилосьраскосые, неестественно широко поставленные глаза и губы... Губы выделялись даже на этом начисто лишенном морщин, словно фарфоровом лике: гладкие, без единой трещинки, они были такого кроваво-алого цвета, так бритвенно тонки и изогнутыособенно уголки, вздернутые какой-то нечеловечески жестокой, ледяной усмешкой,что казались нарисованными.