Прайзингер влюбился. Нечего и говорить, это была любовь без малейшей надежды на благополучный исход, но тем не менее он чувствовал, что нравится Кларе. Со временем из них могла бы получиться прекрасная пара. Причем связанная священными узами. Муж ее дряхлел на глазах. Тем сильнее расстроился не столько обнадеженный, сколько поощряемый самим ходом вещей Прайзингер, узнав о неизбежной скорой разлуке.
Отреагировал он, однако же, единственным возможным для себя образом. То есть ударился в доморощенную философию честного труженика и огласил результаты своих раздумий в разговоре с Адольфом. Пареньку всего девять, но в уме и любознательности ему не откажешь.
Почему железо такое твердое?начал он с тем, чтобы тут же ответить на собственный вопрос.Потому что у него твердый дух.Он помедлил. Дальнейшее течение разговора сильно зависело от того, как отнесется паренек к тому, что сейчас от него услышит.Каждому материалу присущ особый дух,сказал он.Есть духи твердые, а есть и мягкие.
Юный Адольф молча кивнул. Это был знак Прайзингеру продолжать.
Трава гнется и стелется под малейшим ветерком. Она не противится, если ты втаптываешь ее в землю ногой. А железо наоборот. Но, заметь, железная руда таится в земле, на которой растет трава. А когда эту руду переплавишь, из нее можно выковать косу. А косы куют для того, чтобы косить ими траву.
Интересно получается!с искренним восхищением воскликнул Ади.
Вот именно, интересно. На железо ты не наступишь. Железо изрежет ноги любому, кто вздумает отнестись к нему непочтительно.Прайзингер бурно дышал: и тема ему нравилась, и то, как грамотно он ее излагает.А всё потому, что железная руда, после того как ее закалишь в самом жарком огне, превращается в уникальное вещество!
В уникальное?услышав непонятное слово, переспросил мальчик.
Ни на что не похожее. Это называется «уникальное».
Понятно.Помедлив, Ади задал вопрос, которого не мог не задать:Ну а воля железа или дух Это-то откуда берется?
Прайзингер обрадовался умному вопросу.
Подумай о том, каким жарким должно быть пламя, чтобы пробудить в руде дух железа. Железо тверже всего на свете, кроме духа, который и превращает его в железо. И точно такой же дух, точно такую же волю я чувствую в себе самом!
Ади чрезвычайно разволновался при мысли о том, что ему и самому предстоит выковать железную волю. Позже тем же вечером он даже допустил ошибку, попытавшись пересказать услышанное Анжеле и Эдмунду и тем самым нечаянно доведя его до слуха отца. Тот тут же принялся издеваться над простодушным кузнецом. «Отличительный признак по-настоящему глупого человека,заметил он,заключается в том, что он столь серьезно относится к собственному ремеслу, словно это и впрямь самое важное дело на свете».
Тем не менее рассказ Прайзингера о духе железа и железной воле сильно пригодился Адольфу впоследствии, когда у них с отцом дошло до первого серьезного рукоприкладства. Сдержанности, которую пытался развить в себе Алоис, пришел конец вечером, когда Адольф заигрался в лесу в разведчики и не заметил, что кругом давно стемнело. Как правило, ближе к вечеру Алоису стоило только свистнуть, и Ади взлетал по лестнице на второй этаж из кузницы или прибегал из прилегающего к дому кустарника. Потому что, если он не успевал примчаться, пока в воздухе еще не отзвучало эхо первого свистка, Алоис перебрасывал его через колено и пребольно шлепал по голой попке. ВтайнеАлоис едва ли признался бы в этом самому себеему нравились на ощупь ягодицы Ади.
Этим вечером, однако же, убывающий свет просачивался сквозь ветки деревьев в лесу слишком уж интригующе. Мальчик вернулся домой, лишь когда сгустилась ночная тьма.
Алоис злился из-за умственно отсталой Паулы: как раз сегодня она попыталась было научиться скакать на месте (разумеется, без скакалки), что, как заверил врач Клару, стало бы положительным сдвигом, однако чуть ли не сразу же отказалась от этой затеи. И, как ни заклинал ее Алоис, не предпринимала новых попыток. В этот миг он и свистнул, призвав Ади. А когда возникшая после этого пауза недопустимо затянулась, Алоис воспринял это как осознанное оскорбление и, прежде чем свистнуть вновь, решил устроить мальчику самую настоящую порку.
Наслушавшись Прайзингера, Ади дал себе клятву. Он будет готов к самым страшным испытаниям. Он закалит свою волю. И вот, когда первый удар ремнем обрушился на него, Ади, закусив губу, преисполнился решимостью не издать в течение всей экзекуций ни звука.
Слезы выступили у него на глазах, но он так и не заплакал в голос. Пока Алоис истязал его, перед мысленным взором мальчика маячили железобетонные бицепсы Прайзингера. Пусть отец расшибется насмерть о его железную волю.
Книга двенадцатаяЭДМУНД, АЛОИС И АДОЛЬФ
1
Поскольку от Леондинга было рукой подать до Линца (километров семь-восемь), Алоису показалось, будто он сможет вновь окунуться в живую жизнь настоящего города, чего ему так недоставало (хотя он и запрещал себе тосковать об этом) сначала в Ха-фельде, а потом в Ламбахе. Кларе, напротив, не больно-то понравилось, что их новый дом стоит через дорогу от городского кладбища. С другой стороны, именно поэтому он и оказался им по карману.
Имелись, впрочем, и положительные моменты. До приходской церкви отсюда буквально пять шагов; в их новое домовладение входил и собственный сад, окруженный живой изгородью из тополей и дубов, ветви которых переплелись друг с дружкой так затейливо, что без Святого Духа здесь явно не обошлось. Во всяком случае, так решила Клара.
Тем не менее переезд в Садовый Домик (так, строго говоря, называлась эта пригородная усадьба) ее пугал. Часть опасений, не сомневаюсь, проистекала из вынужденного разрыва с Прайзингером. Он пробудил в ней чувства, уместные только в законном браке. А теперь, разглядывая прохожих на улицах Леондинга, Клара чувствовала, что многим из них эта предательская сторона жизни прекрасно знакома. Конечно, ей уже доводилось жить и в куда более пафосных местахв той же Вене, где она была экономкой и компаньонкой у старой дамы, в Браунау с Алоисом, а затем и в Пассау,однако Клара еще никогда всерьез не задумывалась ни над чем, кроме своих прямых обязанностей, сперва, по сути дела, служанки, а потомжены и матери. Теперь же она, судя по всему, созрела для чего-то иного. Однако этого категорически нельзя делать! Поэтому до поры до времени ее вылазки в город свелись к визитам в лавку Иосифа Мейрхофера, не только знатного бакалейщика, но и здешнего бургомистра. Сюда она захаживала за овощами и фруктами по два-три раза в неделю, неизменно принарядившись перед выходом на люди. С господином Мейрхо-фером она держалась учтиво, однако предпринимаемые им попытки полюбезничать каждый раз пресекала словами: «Мне уже пора. У меня по дому столько работы!»
Разумеется, она продолжала пребывать в сознании, что продала душу Дьяволу в тот вечер, когда ей показалось, будто ее муж убил Алоиса-младшего. До сих пор ей чудилось, будто мальчик лежит перед ней на земле, а она взывает: «Дьявол, спаси его, и яТвоя!»
Тем не менее Мейрхофер ей нравился. Лощеный господин, не чета Прайзингеруэто-то ее в нем и привлекало. Ей приходилось убеждать себя: «Нельзя, Клара, не губи хорошего человека!»
Я наблюдал за развитием комедии, зная, что у них ничего не получится. Мейрхофер был столь же порядочен, как и сама Клара. Более того, он уже успел свести довольно тесное знакомство с Алоисом. Последнего, несомненно, привлекал субъект, умный настолько, что сумел стать бургомистром, и вместе с тем достаточно практичный для того, чтобы держать процветающую лавку. Мейрхофер, в свою очередь, уважал Алоиса за долгие годы службы на таможне и в особенностиза успешную карьеру на таможенном поприще. Прошло совсем немного времени, и они уже сидели в пивной за одним столиком.
Однако глубоко завуалированный флирт Мейрхофера с Кларой все же имел место, и я с наслаждением следил за ним, потому что лавочник-бургомистр, будучи (по собственной оценке) человеком чести, старался не выказывать Кларе чрезмерных знаков внимания, не говоря уж о том, что его жена была весьма ревнива. Так что причин пренебречь Кларой у него было целых две. О ревнивой жене лавочника Клара узнала от своего мужа, а тотот самого Мейрхофера. «Все эти женщины, норовящие каждый день заглянуть в лавку, только того и ждут, чтобы броситься тебе на шею»,твердила бургомистру его супруга. Втайне Мейрхофер признался Алоису, что когда-то давным-давно завел интрижку с покупательницей. Одну-единственную. Но жена все вызнала, и с тех пор его жизнь превратилась в нескончаемый кошмар. Алоису, напротив, хватило ума не сообщать новому приятелю о том, что как раз в этом отношении он всю жизнь умел удачно устраиваться.
Поначалу они пили в ближайшей пивной, но вскоре Мейрхофер признался, что ему, как городскому бургомистру, это заведение несколько не по рангу. После некоторых колебаний он пригласил Алоиса принять участие в Burgerabendвечеринке для самых уважаемых представителей городской буржуазии. Такие вечеринки устраивали по четыре раза в неделю; посещать их можно было регулярно или от случая к случаю; причем главный смысл питейных вечеров заключался не в употреблении горячительных напитков, а в обмене мнениями по самым различным вопросам. Вечеринки, пояснил Мейрхофер, проходят в четырех разных кабаках попеременно и сводятся исключительно к душевным разговорам в хорошей компании. Главное, тактично пояснил лавочник, не напиваться и не портить тем самым настроение остальным. Кое-кто, шепнул он, повел себя так, что этих людей больше не приглашают.
Мы проделали это со всей учтивостью, насколько она уместна в сложившихся обстоятельствах, но вот что важно, Алоис: на таких вечерах человек ни в коем случае не должен утрачивать равновесие. Веселье, разумеется, допускается и приветствуется, но хорошие манеры превыше всего.
Согласен,ответил Алоис.Хорошие манерызалог приятного времяпрепровождения в достойной компании.
Так что Алоиса ввели в круг «чистой публики», и он почувствовал себя поначалу несколько не в своей тарелке. Но, разумеется, ни разу не «утратил равновесия» и зачастил на вечеринки ради дальнейшего общения с Мейрхофером, тем более что в ближайшей пивной тот перестал бывать вовсе после того, как его там обхамил какой-то пропойца. Хозяин заведения тут же вышвырнул пьянчугу на улицу, однако ноги бургомистра там все равно больше не было.
Дневные часы Алоис сейчас коротал, работая в саду или возясь с новым ульем. Он обзавелся одним-единственным «лангстроттом» и приобрел весьма скромную колонию пчел. Мейрхоферу Алоис объяснил:
Малость меда для семьи и друзьям подарить, а больше мне и не надо. В Хафельде я слишком много сил отдавал этим крошечным существам, а они ведь буквально пожирают тебя.
Вот и должность бургомистра тоже тебя пожирает,отозвался Мейрхофер.
Достаточно быстро Алоис увлекся Burgerabend как таковыми и даже завел себе книжицу латинских изречений, чтобы произвести впечатление на тамошнюю публику. Заучивание цитат оказалось, однако же, делом хлопотным и коварным. Главной проблемой для Алоиса в эти дни была скука. И вот он обнаружил, что у этой проблемы завелась верная помощницаслабеющая память!
Единственной панацеей от томительно тянущихся предвечерних часов стала для Алоиса возня с Эдмундом. В свои четыре года это было самое прелестное дитя изо всех, кому подарил жизнь Алоис; к тому же малыш Эдмунд так любил хлопотать с отцом возле улья, что Кларе пришлось изготовить для него миниатюрную маску и сшить белый комбинезон, а к немудлинные белые перчатки. Поначалу она даже возроптала: мальчик, мол, для этого слишком мал, но Алоис настоял на своем, благо и сам Эдмунд хотел того же.
Вскоре Алоис вновь влюбилсятрепетно и трогательно, потому что понимал: эта любовь станет для него самой последней. Он был целиком и полностью очарован своим младшим сыном. Не только потому, что малыш оказался такой умничкой, но и потому, что был, вдобавок, нежным и ласковым. «Если бы мне повстречалась женщина столь же безупречных достоинств, я бы не задумываясь женился на ней и вовек не расстался»,шутливо повторял про себя Алоис. Ему всегда нравился юмор на грани непристойности. Сейчас он с удовольствием представлял себе разобиженное лицо Клары, услышь она от него эту шутку, и похохатывал, испытывая нежность к младшему сыну, но и к жене тоже. Ведь в ней столько хорошего (чего он, увы, долго не замечал), и все свои достоинства она ухитрилась передать этому ребенку. У Эдмунда, полагал Алоис, отцовский ум и материнские преданность и благожелательность. Практически идеальное сочетание.
Четырехлетний мальчика ведь как умен! И как любит пчел! Даже не слишком хнычет, когда пчела, случается, залетает ему под защитную перчатку. Однажды такая залетевшая под перчатку пчела даже укусила его, но мальчик все равно не расплакался. Хотел было, но Алоис успел предостеречь его:
Ничего не скажем маме. А то она тебя к улью больше не подпустит.
Нет, папа,ответил Эдмунд.Она поступит так, как ты скажешь.
Может нарывать,сказал Алоис.
Это правда.Эдмунд вздохнул.Уже очень больно. Мне очень хочется плакать.
И тут отец с сыном рассмеялись.
Вернувшись в дом, они начали играть в таможню. Алоис даже облачился в мундир (который, увы, был ему уже тесноват), а Эдмунд изображал злоумышленника, решившего контрабандой перевезти через границу ценную монету.
А почему она такая ценная?поинтересовался мальчик.
Потому что когда-то принадлежала императору Наполеону. Он носил ее в кармане.
Неправда! Ты меня дразнишь!
Ничего не дразню! Мы с тобой играем.
И мне нравится!
Вот и прекрасно! А теперь спрячь ее от меня.
А как же ты получишь ее обратно?
Я тебя защекочу. И тогда ты поневоле сам мне все скажешь.
Не скажу!
Но Эдмунд уже смеялся так, словно его вовсю щекочут. Он забрался в платяной шкаф, чтобы отцу не было видно, куда он прячет монету. Присев на корточки за развешенными пальто, он сунул монету себе в башмачок. Сунул с краю, чтобы не расшнуровывать.
Когда мальчик вылез из шкафа, Алоис смерил его строгим взглядом, как еще не разоблаченного, но уже заподозренного контрабандиста.
Ничего не хочешь сказать мне сам? Эдмунд не без опаски хихикнул.
Очень хорошо. Если ты упорствуешь, я защекочу тебя.
И Алоис принялся щекотать сына под мышками, пока тот не повалился наземь в приступе безудержного веселья.
Не надо, папа! Я сейчас описаюсь! Алоис прекратил щекотать.
Но ты еще не признался!
Потому что мне не в чем! У меня нет контрабанды!