Нет, конечно же, это было бы уже чересчур. Но все равно он не уйдет, не отмстив, иначе никогда не сможет себя уважать. Необходимо отмститьтак или этак. И как можно скорее.
8
За ужином все вели себя тихо, даже крошка Паула, которую Клара держала у себя на груди. У Алоиса-старшего были свои заботы. Сегодня его изрядно покусали пчелыничего серьезного, понятно, но всё же куда сильнее, чем в прошлые дни, когда дело ограничивалось одним-двумя укусами. Да хоть и тремя. Нынче вечером он не только сам был неразговорчив, но и не замечал, что другие тоже помалкивают.
Ему хотелось поскорее улечься в постель. В последнее время Клара научилась обрабатывать пчелиные укусы, и это доставляло ему удовольствие. Она такая ловкая. И такая заботливая. Она никогда не выдергивает пчелиное жало из ранки с ненужной грубостью. Так что ночами ему не приходится страдать от застрявших под кожей колючек. А ведь если жала не выдернешь или выдернешь неумело, ощущение такое, будто тебе в тело воткнули иголку. Ранка едва заметна, но это самая настоящая рана; она может нарывать. Иногда даже кажется, будто она болит нарочноболит и болит, не переставая. А вот Клара умеет не только выдернуть жало, но и приятно помассировать место укуса.
Так что теперь, отходя в постель, он заранее предвкушал процесс исцеления. Однако нынешней ночью дело до этого дошло не сразу. Сначала Кларе приспичило рассказать ему о сегодняшней выходке пасынка: белок, желток, скорлупа Он слушал ее вполуха.
Почему, однако, ты всегда принимаешь сторону Ади?
О чем ты говоришь? Скажи лучше, что нам делать с Ало-исом-младшим?
Нет, послушай-ка меня. Нам надо проявлять объективность. По меньшей мере, стараться ее проявлять. Надо не выказывать предпочтения ни тому мальчику, ни другому, и всё само собой успокоится. В этом-то и секрет.
Воцарилось молчание. На смену ему пришло молчание еще более глубокое.
Что ж, попробую,в конце концов сказала Клара.
Инстинктивно ей хотелось согласиться с мужем. Если она этого не сделает, пропасть, разделяющая их, станет еще шире. Но как ей было поверить в то, что Алоис прав? Его старший сын вел себя точь-в-точь как Фанни. Только раз в десять хуже, чем она. Может быть, сыну передалось материнское проклятие?
С грехом пополам они прожили под общим кровом еще пару-другую дней. Стоял конец июня, и Алоис-младший трудился на ферме достаточно прилежнодостаточно для того, чтобы ему не запретили прогулок верхом на Улане. Выполнял все указания, старательно чистил ульи, знал, когда и куда передвинуть рамки. Он даже научился определять местонахождение пчелиной матки и помещать ее в королевскую клетку, не прибегая к стеклянной трубке. Подобно Старику, он справлялся одними пальцами.
Теперь вечерами, за ужином, молчание Алоиса-младшего было просто-напросто гнетущим. Никто не общался с ним в эти дни, даже отец, которому, однако же, невольно было жаль парня. Какую-то часть сыновней натуры Алоис понимал, может быть, даже чересчур хорошо. Скача верхом на Улане, мальчик казался самому себе ничуть не хуже какого-нибудь гусарского офицера на улицах императорской Вены. Но Алоис-старший слишком хорошо понимал и другое. Это сейчас у парня на первом месте конь, а скоро на смену коню придут девки. Отец осознавал это с такой отчетливостью, как будто избыточные соки юности бродили сейчас в нем самом. Все эти великолепные открытия! Нет ничего лучше того мгновения, когда женщина, впуская тебя, раздвигает ноги. Особенно в первый раз! И, если глаз у тебя наметан, ты узнаёшь о ней вдвое больше, чем можно прочитать на лице. Алоис-старший мог бы в этом поклясться. Вагина! Кто бы ни создал ее именно такой, какова она есть, он наверняка был знатоком своего дела. (Верь Алоис в Творца Всего Сущего, он бы, пожалуй, по этому случаю восславил и Его.) Какое счастливое сочетание слизистых оболочек и чистой плоти, какие изумительныепусть и миниатюрныекрепостные сооружения, все эти арки, пещеры и потайные ловушки! Алоис ни в коем случае не был философом и соответственно не умел рассуждать о Становлении (как о стадии самораскрытия Бытия), но все равно мог бы кое-что подсказать самому Хайдеггеру. Становлениеэто тот самый миг, когда женщина, впуская тебя, раздвигает ноги. Нет, не философом он был, а поэтом. А почему бы и нет? Это были возвышенные поэтические мечтания.
Давайте закончим вот на чем: если бы Алоису вздумалось потолковать со старшим сыном, у него нашлось бы что сказать, и немало. Но говорить на такие темы он не хотел ни в какую. Будучи стражем государственной границы, строго говоря, полицейским, он не доверял никомув том числе и собственным сыновьям. Хорошему полицейскому необходимо быть настороже, как будто в руках у него хрупкая склянка со смертельно опасной кислотою. Настороженность уменьшает риск, на который ему приходится идти. Поделиться сокровенными мыслями с ближним означает, как минимум, спровоцировать его на их разглашение.
И все же если бы он поговорил с Алоисом-младшим, то без обиняков выложил бы ему: нет ничего лучше, нежели молодость и интерес к особам противоположного пола; он, отец, если уж на то пошло, имеет что порассказать на данную тему; «однако, сын мой, я должен тебя предостеречь: девицы и молодые дамочки чрезвычайно опасны. Бывает, они сущие ангелы; пусть и не каждая из них, но попадаются иногда и такие; однако ты должен быть готов иметь дело не только с ними. Даже у этих ангелов есть отцы, у них бывают братья. Порой, откуда ни возьмись, объявляется даже дядюшка. Однажды меня чуть было не избил как раз дядюшка. Я был крупным парнем, но он оказался еще крупнее. Пришлось мне перед ним поюлить, прежде чем он от меня отстал. Ну а взять тебя самого. Совершенно ясно, Алоис, что ты можешь навесить лапшу на уши кому угодно, но такая способность пошла бы тебе впрок в городе, а еще лучшев большом городе. А здесьв Хафельде и Фишльхамелюди смотрят на вещи иначе».
Такую лекцию он мог бы прочитать сыну. Если бы, конечно, они испытывали друг к другу доверие. И от этого Алоису стало грустно. Причем, должен отметить, он сам и был в этом виноват. Что стоило ему укрепить свой родительский авторитет подобной проповеДыо?
Однако на разумно-циничный совет сыну (основанный на личном опыте) он так и не расщедрился. А ведь у него буквально язык чесался сказать: «Пользуй любую бабу, сынок, какая тебе даст, но не забывай о цене, которую, возможно, придется заплатить. Особенно в сельской местности. Послушай-ка, Алоис, деревенщина работать головой не обучена. Жопа у нее крепкая, но какою жизнью живут все эти люди, из года в год одною и тою же! Им скучно. Они устали от собственной скуки. И от нечего делать припоминают нанесенные им обиды. Так что, еще раз говорю тебе: берегись! Смотри не доведи девчонку до беды. Потому что, неровен час, придется доказывать, что не ты ее обрюхатил! А такое далеко не всегда докажешь».
Лежа в постели, Алоис обливался потом. Личная драма сына под его мысленным взглядом перерастала в трагедию. Вот какие слова он теперь беззвучно адресовал Алоису-младшему: «Никогда не сбрасывай со счетов отца девки, с которой валяешься на соломе. Не зли понапрасну мужика-тугодума. Пройдет десять лет, и он, выяснив, где ты живешь, снесет тебе голову из двустволки. Я за свою жизнь таких историй вдоволь понаслушался».
Поскольку бесы умеют отличать человеческий самообман от подлинных движущих мотивов, я вскоре понял, что за всеми этими не произносимыми вслух отеческими наставлениями на самом деле скрывается страх за самого себя: Алоис-старший трепетал так, словно речь зашла о его собственной шкуре.
Где-то месяц назад в местной пивной прозвучали слова, которыми Алоис поначалу пренебрег, как ничего не значащими. Ему рассказали о человеке, живущем в нескольких километрах от Фишльхама, в противоположной от Хафельда стороне. По свидетельству двух очевидцев, этот человек знал Алоиса и высказывался о нем без малейшей симпатии. Оба свидетеля настойчиво втолковывали собутыльнику:
Он тебя знает, это уж как пить дать! И ты ему не нравишься.И оба, твердя это, посмеивались.
Уверяю вас,со всем набранным в округе авторитетом возразил Алоис,я его знать не знаю. А если и знал когда-то, забыл. Его имя для меня пустой звук.
И впрямь дело обстояло именно такпо крайней мере, до одной бессонной ночи в июне. Алоис поднялся из супружеской постели, выглянул в окно, полюбовался залитыми лунным светом огородами и подумал о том, как возблагодарила бы его эта земля, не изнури он ее посадкой раннего картофеля, тянущего из нее последние соки. Тут он поглядел на полную лунуи это была промашка, потому что луна напомнила ему (а значит, заставила вспомнить) лицо того самого человека, который отзывался об Алоисе Гитлере с крайним неодобрением.
Господи! Это же контрабандист, которого он однажды взял с поличным в Линце. Да, теперь он вспомнил. Этот идиот пытался провезти в Германию трубочку опиума. Алоис вспомнил, с какой ненавистью смотрел на него пойманный за руку преступник. Смотрел так вызывающе, что у Алоиса возникло желание ударить его, хотя подобный поступок был бы, разумеется, ниже его достоинства. На службе он никого не билуже долгие годы никого.
Так, может быть, полная лунаэто волшебное зеркало, воскрешающее воспоминания? Вся тогдашняя сценка разыгралась сейчас перед его мысленным взором с поразительной четкостью. Нет, он не ударил парня, но позволил себе посмеяться над ним.
«Сердишься на меня?спросил Алоис.Сердись на себя. Это же надо быть таким идиотом. Спрятать стеклянную трубочку с опиумом в копченый окорок! Да я бы тебя поймал и в тот день, когда впервые, восемнадцатилетним парнем, вышел на службу!»
А если вспомнить хорошенько, то разве контрабандист не взглянул на него с ненавистью только после того, как Алоис принялся над ним издеваться? Потому что вообще-то контрабандисты не злятся на таможенников, когда их поймаешь; это входит в неписаные правила, по которым играют и те и другие. Вот только издеваться над ними не надо. Разве не сам Алоис многажды наставлял молодых офицеров: «Разозли плохого парня, и он никогда не простит тебя»?
Всю ночь Алоис протрясся от страха. Тот контрабандист сел в тюрьму на год. А сейчас он вышел на волю! Так толком и не выспавшись, Алоис к утру понял, что не ведать ему отныне ни сна, ни покоя, пока не обзаведется он новым псоммолодым, свирепым и сильным. На старого Лютера надежды уже никакой: воет себе на луну, не обращая внимания на то, что происходит на земле. Алоису нужен пес, способный перегрызть горло любому, кто подкрадется огородами, пылая жаждой отмщения.
9
Получилось так, что искомый пес сразу же нашелся. Знакомый фермер продавал полугодовалого кобеля, немецкую овчарку.
«Он лучший во всем помете, вот почему я держал и кормил его все эти месяцы. А жрать он здоров. Вы готовы работать сверхурочно? Потому что вам придется кормить эту зверюгу, а сытой она не бывает. Иначе бы я не продавал ее за такие гроши. Меня он уже, считайте, разорил, теперь ваша очередь. Я тогда посмеюсь, а вы заплачете».
Нормальный мужской разговор за пивком. Алоис решил купить пса.
Пес оказался что надо, Алоис понял это сразу. Он вообще отлично разбирался в собаках. Он глядел прямо в глаза разъяренному псу, и глядел не без симпатии, поэтому тот, как правило, ему подчинялся. Кроме того, Алоис умел с собаками разговаривать. Когда на него принимался рычать чужой пес, Алоис говорил: «Дружок, а почему бы нам не побеседовать по-мужски, красавец ты этакий. Давай-ка, милый, с тобой подружимся!» После чего бесстрашно протягивал руку и брал пса за подбородок. И его ни разу не наказали за такую наглость. Изредкапримерно в одном случае из стапес был настолько зол, что мог и впрямь укусить, но Алоис, чувствуя это заранее, делал ему «козу» двумя пальцами, поднося их прямо к глазам, и на животное это воздействовало парализующе.
Так что Алоису приглянулся этот полугодовалый переросток, носящий королевскую кличку Фридрих. Пес обещал стать по-настоящему злым. Больше того, он был явно из тех, что признают только одного хозяина. Пусть дети привыкают. Пусть Клара ворчит. Пусть Алоис-младший не лезет куда не надо. Кормить Фридриха будет лишь сам Алоис. И даст ему другую кличку. Потому что, как Алоису доводилось слышать, у прусского короля Фридриха Великого вместо фаворитки имелся фаворит. А значит, был он далеко не таким Великим, как принято думать. Не говоря уж о том, что Фридрих был немцем. Так что чтить его нечего, да и не за что. А своего пса Алоис назовет Спартанцем. Пусть вырастет настоящим воином. И бывший контрабандист ни за что не сунется на ферму под покровом ночи, ни за что не решится, потому что здесь теперь будут сразу два пса. Лютера можно подманить шматом мяса и усыпить тряпкой, смоченной хлороформом, но Спартанец тебе спуску не даст.
Какое удовольствие испытал Алоис на обратном пути! Он чуть ли не сразу спустил пса с поводка, принялся бросать палки, чтобы тот приносил их новому повелителю, обучил командам «Стоп!» и «Сидеть!»Спартанец схватывал всё на лету; наверняка его уже кое-чему обучили. В любом случае, пес был загляденье. Алоис пришел в такое прекрасное настроение, что чуть было не начал возиться с ним, одернув себя лишь в самый последний миг: время для шутливой борьбы со Спартанцем еще не пришло. Но все равно замечательно. Мгновенно достигнутое взаимопонимание между псом и хозяином ничем не уступает мимолетным любовным радостям, подумал Алоис.
Животное лыбилось не переставая; его всезнающий и вездесущий язык вываливался то из одного угла рта, то из другого, пока вдали не показалась ферма. И тут же Спартанец стремительно, чересчур стремительно понял, что там, прямо возле дома, его поджидает подлежащая устранению проблема.
Ну, разумеется, это был Лютер. Алоис от досады чуть по лбу себя не хлопнул: что за непростительную слепоту он проявил, не подумав заранее о том, понравятся ли друг дружке кобели при первой встрече!
Они и не понравились. Поначалу оба пса пришли в ужас. Каждый испугался другого, и обоим стало из-за этого невероятно стыдно. Оскалив зубы, они принялись выщелкивать блох, причем даже тех, до которых явно не могли дотянуться; они зарычали сначала на пчел, а потом и на бабочек; они стали бегать кругами, один в стороне от другого, помечая мочой свою территорию.
Лютер, пусть и старик, был крупнее Спартанца, причем значительно крупнее. Однако он допустил ошибку: пропаниковав слишком долго, он дал щенку почуять, что тот может взять верх.
Неизбежная схватка произошла через два часа после первой встречи. Вся семья Гитлер выскочила во двор, когда два пса, сцепившись, покатились по земле; челюсти у обоих были грозными, как акулий зев, морды и бока залиты кровью.
Алоис, очутившийся в этот миг дальше всех, прибыл к месту схватки последним. И первым (и единственным) бросился разнимать дерущихся псов. Он не боялся ни Лютера, ни Спартанца; он был слишком зол для этого. Как осмелились они начать совместную жизнь с такого безобразия? Еще час назад он велел Лютеру заткнуться и сидеть на месте. Непослушания он не потерпит.