Не выпуская малютку из рук, она присела на корточки и заговорила с цветами.
«Какие же вы красивые, какие же вы замечательные». И теперь они уже и на самом деле потянулись к ней, ошибиться на сей счет было невозможно. «Да, Паула, ты нравишься этим цветам, и я им тоже нравлюсь, потому что мы их любим. Не правда ли, милые?» Она готова была поклясться, что цветы слышат ее, да и с какой стати иначе бы кивали они грациозными головками? «Это ведь самые настоящие дамочки, пусть и маленькие»,пояснила она Пауле и тут же рассмеялась при мысли о том (что за безумие такие мысли!), что не только ей нравятся цветы, но и онацветам. «Ах, я дура!»произнесла она вслух, но пресечь поток «дурости» так и не сумела.
Она по-прежнему была убеждена в том, что цветы слушают ее. Сам воздух был напоен любовьюименно тою любовью, которую она чувствовала к четырехмесячной девочке у себя на руках. Кларе казалось, будто к ней возвращается ее тело. Старое, изношенное и израненное, изрядно поглупевшее за долгие зимние месяцы, прошедшие после рождения Паулы, тело сейчас наполнялось сладкими соками подлинного возрождения. Клара твердила себе, что все дело в весне, потому что весною ликует сама природа. Да и могло ли быть по-иному? Блаженный бальзам разливался в воздухе, Бог был рядом, Он был дуновением, был сиянием, Он был добр, и все кругом дышало покоем. Может быть, Он сам решил почить на лаврах? Что ж, Он этого заслуживает. Чего Он только не заслуживает! Ей захотелось немедленно помолиться
Ему, но у нее не было слов, ей не о чем было просить Его, а простая хвала уместнее прозвучала бы во храме. Там возносят хвалу толпы верующих, и это свидетельствует о подлинном благочестии, а вовсе не о тщеславии, которым охвачена она сейчас, наедине с Паулой и с цветами и, бесспорно, совершенно счастливая. Ей вспомнилось детство, вспомнились те блаженныеи нечастыеминуты, когда мальчики и девочки, беспричинно развеселившись, принимались резвиться, вернее, роитьсяточь-в-точь как пчелы, вылетевшие из улья после долгой холодной зимы, вылетевшие просто поразмяться перед тем, как приступить к исполнению бесконечной трудовой повинности, вылетевшие, пусть и совсем ненадолго, совершенно свободными. Впервые любующиеся солнечным светоми впрямь, как ее Паула.
И Клара подумала о том, какой станет Паула, когда чуть-чуть подрастет, и это заставило ее проникнуться новой любовью к маленькому Эдмунду, который был таким чудным младенчиком, был, строго говоря, единственным ребенком, с которым она не знала никаких хлопот. Анжела была какой-то рассеянной (хотя и послушной), а от Ади и вовсе неизвестно, чего ждать: однажды она увидела, как он украдкой бьет Паулу по лицу, причем так сильно, что маленькая заплакала. Тогда Клара и сама ударила его по попке, ударила сильно и хлестко, но больше она так не поступит, даже сгоряча. Потому что никогда не знаешь В ответ он посмотрел на нее с таким невесть откуда взявшимся высокомерием и с такой страстью во взгляде, что, лишь собрав все силы, она смогла выдержать этот взгляд.
Но день был слишком хорош, чтобы думать о таких пакостях (хотя это и на самом деле пакости), улс лучше возблагодарить Господа за то, что Он одарил ее таким чудесным ребенком, маленькой девочкой, которая, едва подрастет, станет для матери лучшей подругой. Именно это она и произнесла сейчас вслух, обратившись к самой Пауле. «И да услышат ангелы мою мольбу»,прошептала она четырехмесячной дочери, прежде чем повернуть к дому и приступить к исполнению повседневных обязанностей.
Книга восьмая КОРОНАЦИЯ НИКОЛАЯ II
1
Если я и готов прервать повествование вставным эпизодом, связанным с моей поездкой в Россию, то вынужден напомнить читателю, что являюсь не последним персонажем в этой пьесе. Поскольку мне суждено оставаться вожатым Адольфа Гитлера еще долгие десятилетия, дальнейшее развитие его личности будет в существенной мере зависеть от моего личного становления; и могу поклясться, что восемь месяцев, прожитых мною в России с конца 1895 года по начало лета 1896-го, внесли свою лепту в мое творческое самораскрытие в качестве далеко не второстепенного сотрудника Службы Сатаны. Приобретя бесценный русский опыт, я впоследствии научился предвидеть окончательный исход тех или иных крупномасштабных событий, а ведь подобная интуиция, как правило, бывает присуща лишь самым главным бесам. Наверное, излишне добавлять, что в 1930-е годы аналогичные способности сумел развить в себе и сам Гитлер. Хорошенько приглядевшись за восемь месяцев к российским великим князьям, я смог в дальнейшем понять и немецких олигархов. И те и другие бывают подчас куда могущественнее, чем формальные носители верховной власти, но точно так же страдают нарциссизмом; и таланты Адольфа, раскрывшись полностью, не раз позволяли ему сыграть на присущем подобным людям тщеславии.
Я также научился манипулировать народной волей. Или, вернее, слепой волей масс. Грамотно спровоцированная толпа легко впадает в безумие. Надо ли говорить, как пригодилось это впоследствии Адольфу?
Узнал я многое и о силе Господней, а главное, о Его всевозрастающей слабости. В 1942 году, когда встал вопрос о пуске газовых камер в концлагерях, даже в СС заколебались, сам Гиммлер пришел в легкое замешательство, но только не Адольф. У Бога не хватит сил покарать еготак он считал.
И если я вас не убедил, если вы все еще готовы воскликнуть: «Лучше уж я почитаю о том, что происходило в Хафельде!», я отвечу: «Как вам угодно». Просто пропустите книгу восьмую и перейдите сразу к девятой. Повествование об Адольфе Гитлере будет продолжено там.
2
Погожим весенним днем, когда Клара испытывала такое счастье, гуляя с Паулой на руках по цветущему лугу, состоялась коронация Николая II. Совпал не только день, но и час, да и погода в Москве тоже стояла отличная. Такая благодать воцарилась и во всей Европе, поэтому июньские дни, когда я уже возвратился в Хафельд, и события, связанные с коронацией и ее ближайшими последствиями, навсегда слились в моей памяти с чуть ли не круглосуточным сиянием солнца в безоблачном небе.
Как уже было отмечено, именно я подсказал Маэстро, что первоначально запланированная нами атака в ходе самой церемонии лишена шансов на успех. Разумеется, мы могли инициировать множество примечательных инцидентов. Нигде во всей Европе у нас не было столько секретных сотрудников и клиентов, как в России. И часть из них составляли особы весьма высокопоставленные. В нашем распоряжении имелись великий князь (причем не один) и великая княгиня (супруга великого князя) царской крови. Мы внедрились в охранку. В ее рядах у нас водилось куда больше агентов, чем у Наглых. К нашим услугам были прикормленные министры, которые, как известно, ничем не отличаются от прикормленных псов. Мы располагали преданными людьми во всех королевских домах Европы, не говоря уж об аристократических кругах и/или генералитете. Нувориши раздвигали перед нами ноги, как получившие плату вперед девки. Олигархи были для нас особо ценимой и пестуемой клиентурой. Мы обзавелись своими людьми среди анархистов, нигилистов и террористов. Обладая такими, как в нынешние времена принято говорить, акторами, мы понимали, что, если решим не постоять за ценой, сможем устроить грандиозное безобразие прямо в день коронации.
Тем не менее я был против такой авантюры. Наглые наверняка ждали нашей атаки в этот день, а значит, и потери могли оказаться тяжелыми. Вот почему я предложил приурочить наше наступление к так называемым народным гуляньям, которые должны были пройти четырьмя днями позже. Когда Маэстро принял мое предложение, наряду с радостью меня охватил и ужас: а что, если я ошибся? Или я уже проникся монументальностью всего происходящего в России? Никогда еще я не чувствовал столь сильного противодействия со стороны Б-на. Мне было совершенно ясно: Господу угодно, чтобы коронация прошла успешно. Именно это и предопределило мою экспертную оценку, не избавив, однако же, от ощущения навалившейся на меня страшной тяжести. Господу угодно, но чем объясняется Его бесконечно живое участие в коронации?
В предшествующие десятилетия Бог сделал инвестиции во множество русских людей и российских дел, во всем их разнообразии. Он уделил внимание монархистам и республиканцам, представителям высшей знати и революционерам, готовым принять жертвенную смерть ради того, чтобы свергнуть иго аристократов. К реализации своих замыслов Он привлек даже папу римского и весь Ватикан (впрочем, точно так же поступили и мы!). Он внимал и взывающим к свободе, и уповающим на сохранение самовластья. Маэстро однажды изволил выразиться так: «Нетрудно понять, как Он думает. А думает Он так: "Я могу в каждом отдельном случае ошибиться, но никогда не оставлю без внимания того, кто возьмет верх. И таким образом выясню, что срабатывает, а чтонет». В конце концов, ради чего предоставил Он мужчинам и женщинам свободу выбора?добавил Маэстро.Ясно, что Ему хочется понять, кого же на самом деле Он создал».
Маэстро, конечно, всегда рад пошутить, но что, если Бог решил, будто Его главной опорой должен отныне стать богопомазанный самодержец в тесном союзе с Русской православной церковью? И не ради этого ли Он споспешествует величественной церемонии, призванной спаять воедино Корону и Крест? Ведомый Им, молодой русский царь сможет, не исключено, обратить во благо беспредельную, пусть и хаотическую энергию, присущую русскому народу.
Честно говоря, такое решение было бы, мягко говоря, парадоксальным. Положиться на Россию, безмерно увязшую в коррупции? Нашпигованную несправедливостью? Именно такое поле для битвы мы бы избрали сами, будь на то наша воля. Несправедливость порождает ненависть, зависть и злобу, приходящие на смену любви. Ибо мало кто из мужчин и женщин не испытывает ощущения, будто с ним (с ней) изо дня в день обходятся на редкость несправедливо. По этой тропинке мы подбираемся к взрослым. Подкрадываемся к плачущему ребенку. Если бы несправедливость, чинимая по отношению к другим, воспринималась бы людьми столь же остро, как несправедливость по отношению к ним самим, наши старания пошли бы прахом.
Взвесив все это, я пришел к выводу, что дело, пожалуй, заключается в личности молодого человека, которому предстояло венчаться на царство. Не было ли в нем чего-нибудь? Я попросил, чтобы Маэстро позволил мне как можно тщательнее изучить Николая. «Сделай все, что в твоих силах!»услышав этот ответ, я так до конца и не понял, подбадривают меня или, наоборот, одергивают.
Как я вскоре выяснил, подступиться к Ники (так его называли близкие, а семейство у них было немалочисленное: красавица мать-датчанка, вдовствующая императрица Мария, четверо великих князей, братьев покойного отца, императора Александра III, в дядьях плюс великое множество братьев, сестер, кузин и кузенов, не говоря уж о свояках; причем на первый взгляд все они были от наследника без ума) оказалось совсем не просто.
Да, далеко не просто. Никогда еще мне не встречался человек, так тщательно оберегаемый целыми ангельскими сонмами. Как правило, я могу подобрать отмычки к душе человека; благо у меня таких отмычек полный набор. Я бы назвал их особо чуткими органами восприятия. Скажем, наблюдая едва вошедшего человека из дальнего конца большой залы, я могу разгадать его характер по какой-нибудь складочке у крыльев носа или по крошечной ямке на мочке уха. Однако я не злоупотребляю своими способностями к чувственному восприятию. Жизнь существа сатанической природы превратилась бы просто в ад, будь мы обязаны в каждую конкретную минуту действовать на высшем из доступных лично нам уровней. Как правило, особо чуткие органы восприятия идут в ход, лишь когда о человеке нужно узнать много и сразу.
У меня не было возможности приблизиться к Ники: слишком много Наглых. А значит, вновь пришлось положиться на сведения, почерпнутые русскими бесами у лиц августейшей крови, служащих нашему делу в петербургских дворцах или в соборах и канцеляриях Московского Кремля. Им удалось снять копии с огромного количества писем и дневников. Могло сложиться впечатление, будто каждый представитель каждой европейской династии только тем и занят, что пишет письма родителям, детям, дядюшкам, тетушкам, двоюродным братьям и сестрам и, конечно, любовникам и любовницам. Кроме того, большинство вело дневники. Цесаревич, которому в ближайшее время предстояло стать Николаем II, с детства заносил ежедневные записи в изящный маленький альбом. Ко времени коронации он уже так сблизился с Алике (которая должна была превратиться в императрицу Александру), что буквально не расставался с нею. Во всех смыслах буквально: его дневник был не просто открыт для нее до последней буквыей дозволялось вносить туда собственные добавления.
Я был невольно восхищен. Эти двое молодых людей состояли в близком родстве с самыми могущественными европейскими монархами. Конечно, сама Алике была всего лишь герцогиней Гессенской, но ее мать Алиса доводилась родной дочерью (одной из трех) самой королеве Виктории. Алике было всего семь, когда умерла ее мать, но венценосная бабка часто приглашала ее к себе в Англию.
Имелся также Вильгельм II, которому позднее, в годы Первой мировой, предстояло стать ненавидимым едва ли не всем человечеством кайзером Вильгельмом. Он был сыном старшей дочери королевы Виктории, а значит, доводился Алике двоюродным братом. Принц Уэльский в Англии, позже ставший королем Георгом V, являлся двоюродным братом Ники. Со временем старший сын Георга должен был стать Эдуардом VIII, однако он отрекся от прав на трон, ради того чтобы жениться на Уоллис Симпсон. Эта пара, окруженная нашими агентами, проживет долгие десятилетия под именем герцога и герцогини Виндзор, а Б-н не озаботится тем, чтобы прислать им хотя бы одного-единственного ангела.
Если я перечисляю все эти фамильные узы, то только затем, чтобы подчеркнуть, какие великолепные династические корни были и у Алике, и у самого Ники. Должен добавить, что молодые люди были и влюблены друг в друга, а подобная любовь в династических браках встречается редко и, безусловно, должна рассматриваться как дополнительный бонус.
Свои сомнения были и у Маэстро. Он сказал мне: «Болван презентирует Себя как Всемогущее Воплощение Любви. Он есть Любовь, и те, кто любят Его, полны Любви, а Любовь сама по себе способна разрешить все встающие перед человечеством проблемы. Этими липкими, как слюна, речами Он не только вымазал три четверти населения планетыОн ухитрился изгваздаться и сам. Никто не верит в Любовь так сильно, как сам Болван».
Может быть, этим и объяснялось тогдашнее нашествие (или массовое нисшествие) Наглых. Не вернулся ли Бог к собственным представлениям эпохи Средневековья, согласно которым институт абсолютной монархии служит улучшению нравов и гарантирует идеальное государственное устройство? Неужели Он и впрямь предположил, и предположил всерьез, что, если молодой красавец царь и молодая красавица царица беззаветно полюбят друг друга, искренне веруя при этом в Его бесконечную доброту, то тогда и Ему, Господу, можно будет решиться на совершенно отчаянный эксперимент? Который, в отличие от кое-каких иных Его начинаний, не кончится полным пшиком? В большинстве абсолютных монархий, существовавших ранее, дело до супружеской любви (не говоря уж о всеобщей) как-то не доходило.