Ох, братец. Я так бежал, так бежал язык на плечо.
Куда ж ты бежал, бай Ганю?
Как куда? Ты-то зазевался в своем трактире
Ну и что?
Что! Там, понимаешь, дядька этот у дверей как зазвонит вдруг в колокол, и слышу паровик свистит. Выбежал я, тебе уж не успел сказать, гляжу: поезд наш тронулся Батюшки! Коврик мой! Как пустился я за ним, луплю что есть мочи, просто беда Вдруг вижу, посбавил ходу. Ну, я хоп в вагон. Закричал тут на меня какой-то хеке́-меке́, но я, знаешь, шутить не люблю, поглядел на него этак строго, показал ему коврик, ну, он толковый парень, видать. Засмеялся даже Кто знал, что мы назад вернемся? Венгерская чепуха какая-то!
Я, грешный, от души смеялся над бай Ганевым приключением. Бедный! Поезд маневрировал, его переводили на другую линию, а бай Ганю, несчастный, целых три километра бежал вдогонку: коврик-то его там!
Но ты, бай Ганю, впопыхах забыл заплатить за пиво!
Велика беда! Мало они нас обдирают! безапелляционно возразил бай Ганю.
Я заплатил за тебя.
Деньги некуда девать ну и заплатил. Садись, садись скорей, а то как бы опять не пришлось вприпрыжку за машиной, наставительно промолвил бай Ганю.
Мы вошли в вагон. Бай Ганю присел на корточки перед своими сумками, спиной ко мне, достал полкруга овечьего сыра, отрезал себе тоненький кусочек, отрезал огромный ломоть хлеба и давай уписывать за обе щеки, с аппетитом чавкая и время от времени вытягивая шею, чтобы проглотить черствый кусок хлеба. Наевшись и рыгнув разок-другой, он стряхнул крошки в ладонь, проглотил их и проговорил себе под нос:
Эх, кабы кто поднес стаканчик винца!
Потом сел против меня, добродушно засмеялся и устремил на меня умильный взгляд. Посидев так с минуту, он обратился ко мне с вопросом:
Путешествовал ли ты когда, уважаемый, ездил ли по свету?
Да, поездил довольно, бай Ганю.
И-и-и, а я так, почитай, весь свет исколесил. Це-це-це! Уж не говорю про Эдрене да Царьград, а одну Румынию взять! Веришь ли, Гюргево, Турну-Магурели, Плоешти, Питешти, Браила, Бухарест, Галац постой, как бы не соврать: в Галаце был я или не был?.. Ну, словом, всюду побывал.
До Вены мы доехали без приключений. Я предложил бай Ганю одну из бывших со мной книжек, но он вежливо отказался, объяснив, что в свое время прочел их достаточно, и нашел более практичным подремать. Зачем зря глаза таращить? Ведь железной дороге деньги заплачены, так хоть выспаться. И он заснул, издавая такой рык, что впору африканскому льву.
В Вене мы остановились, как обычно, в гостинице «Лондон». Служители вынули из пролетки мой чемодан и хотели было взять бай Ганевы торбы, но он может, из деликатности, кто его знает, не дал.
Как же можно, братец? Роза ведь это. Не шутка. Запах какой! Вдруг вздумается кому вытащить пузырек. Пойди ищи потом ветра в поле! Знаю я их. Ты не смотри, что они такие л ь с т и в ы е (бай Ганю хотел сказать «учтивые», но слово это слишком недавно появилось в нашем лексиконе и не сразу приходит в голову), не смотри, что увиваются вокруг тебя. Нешто они добра тебе хотят? Айнц, цвай, гут морген а сами все норовят что-нибудь стибрить. А нет, так хоть на чай сорвать! Я почему и стараюсь всегда выбраться из гостиницы втихомолку?.. Попрошайки! Тому крейцер, этому крейцер конца нету!
Так как розовое масло, которое вез бай Ганю, действительно очень ценный товар, то я посоветовал сдать его в камеру хранения.
В камеру? воскликнул бай Ганю, и в голосе его зазвучало сожаление о моей наивности. Чудной народ вы, ученые! Да откуда ты знаешь, какие там типы в этих самых камерах хранения? Приберут твое масло к рукам пиши пропало и крышка! Что тогда делать? Нет, брось. А вот видишь этот пояс? Тут бай Ганю приподнял свой широкий пиджак. Все флаконы туда засуну. Тяжеленько, конечно, зато спокойно.
И бай Ганю, повернувшись ко мне спиной («много разного народу на свете, и этот парень, кто его знает, что за птица»), принялся совать флаконы себе за пояс. Я позвал его обедать.
Куда?
Да вниз, в ресторан.
Спасибо, мне не хочется! А ты ступай закуси. Я тебя здесь подожду.
Уверен, что, оставшись один, бай Ганю тотчас открыл свой погребец. Коли есть провизия, с какой стати тратить деньги на горячую пищу? С голоду так и так не помрешь!
Я отвел бай Ганю в контору к одному болгарскому торговцу, а сам сел в трамвай и поехал в Шенбрунн. Подымался на арку, любовался Веной и ее окрестностями, походил по аллеям, по зоологическому саду, целый час смотрел на обезьян, а к вечеру вернулся в гостиницу. Бай Ганю был в комнате. Он хотел было скрыть свое занятие, да не успел, и я заметил, что он пришивает карман к внутренней стороне своей безрукавки. Человек искушенный, он и в летнее время носил под европейским костюмом безрукавку. «Зимой хлеб запасай, а летом одежу», говорят старики, и бай Ганю руководился этим правилом.
Вот кое-что починить надо, сконфуженно промолвил он.
Ты карман себе пришиваешь? Видно, деньгу зашиб на розовом масле, пошутил я.
Кто? Я? Да что ты!.. На что мне здесь карман? Карманов мно-о-го, да класть нечего Не карман, нет, а распоролась одежонка, ну, заплату поставил Ты где был? Гулял, верно? Молодец.
А ты, бай Ганю, не ходил гулять, Вену посмотреть?
Да чего ее смотреть, Вену-то? Город как город: народ, дома, роскошь всякая. И куда ни пойдешь, всюду гут морген, все денег просят. А с какой стати я буду денежки немцам раздавать? У нас у самих найдутся до них охотники.
II. Бай Ганю в опере
Я уговорил бай Ганю пройтись со мной до театра и взять на вечер билеты. Давали балет «Puppenfee» и, не помню, еще что-то. Миновав греческую кофейню, мы повернули к кофейне Менделя, где собираются болгары, и направились к церкви св. Стефана. Тут, на площади, я предложил своему спутнику зайти в кондитерскую, не ожидая, что под обличьем бай Ганю могла скрываться натура донжуана. Но каких чудес не творит цивилизация! Надо вам сказать, что я тогда учился в Вене и теперь, возвращаясь туда обратно после каникул, в дороге познакомился с бай Ганю, В этой кондитерской я бывал часто и хорошо знал тамошнюю кассиршу, веселую, хорошенькую девушку веселую, но строгую, не допускавшую вольностей. И представьте себе, господа: входим мы с бай Ганю в кондитерскую, подходим к буфету, девушка весело поздравляет меня с приездом, я отвечаю какой-то любезной шуткой и начинаю выбирать себе пирожное, как вдруг на всю комнату раздается крик негодования.
Что такое, бай Ганю? Это ты ей что-нибудь сделал? тревожно и сердито воскликнул я.
Ничего я не делал, братец, ей-богу, ничего, дрожащим голосом сбивчиво отвечал бай Ганю.
Девушка, вся красная, вне себя, стала громко объяснять мне, что бай Ганю оскорбил ее действием: стал ее лапать, да не просто лапать, а еще и щипать, стиснув зубы. Она хотела позвать полицейского. Скандал!
Уходи скорей отсюда, бай Ганю. Если тебя застанет полицейский плохо твое дело. Ступай, я тебя догоню, сказал я с притворным возмущением, но в действительности чуть не смеясь при виде трагикомической фигуры бай Ганю.
Чего она воображает! храбро промолвил бай Ганю, направляясь к выходу. Какая честная выискалась. Знаю я здешних баб. Покажи ей кошелек сейчас же: гут морген. Не на таковского напала!..
Впечатления этого дня должны были завершиться еще одним маленьким эпизодом, героем которого был опять-таки бай Ганю. В театре, как я уже сказал, давали балет «Puppenfee». Мы взяли места в партере. Зал был полон. На общем фоне темных костюмов светло-серое бай Ганево одеяние бросалось в глаза резким контрастом. Занавес поднялся. Мертвая тишина. Все вперили взгляд в фантастические декорации на сцене. Чувствую, справа от меня бай Ганю что-то возится, пыхтит, но не могу оторвать глаза от сцены: там, по взмаху магической палочки, одна картина сменяет другую, отдельные группы балерин появляются и исчезают; то воцаряется полный мрак, то всю сцену заливает одноцветное либо разноцветное освещение феерия! Вот от общей группы балерин отделяется одна, быстрыми мелкими шажками выбегает на авансцену, останавливается и, подпрыгнув, плывет в воздухе, опираясь на один только носок В этот самый момент у меня за спиной истерическое «ха-ха-ха!» раскалывает воздух. Поворачиваюсь налево: все сидящие позади хохочут и показывают куда-то вправо от меня. Я почуял недоброе. Поворачиваюсь к бай Ганю О господи! Что же я вижу?! Бай Ганю снял пиджак, расстегнул жилетку, ставшую ему тесной из-за напиханных за пояс флаконов, а капельдинер держит его двумя пальцами за рукав и делает ему головой совершенно недвусмысленный знак, предлагая выйти из зала. Бай Ганю, выпучив глаза, отвечает ему тоже знаком: «Не больно, мол, испугал!» Именно эта молодецкая сшибка вызвала истерический хохот у одной юной девушки позади нас, а за ней захохотал весь театр. Картина! И представьте себе, господа: поглядел я, сгорая от стыда, словно принуждаемый какой-то силой, на ложи, и взгляд мой встречается с устремленными на меня взглядами одного знакомого немецкого семейства, где я всегда был очень хорошо принят, причем в глазах их я прочел искреннее сочувствие моему отчаянному положению.