Роман протекал и в Москве, и в Премухине, и в Шашкине, орловском имении Вееров, друзей Бакуниных. Яркую и страдательную роль играла в нем Татьяна. По духу своего премухинского дома, внесла в него всю силу, восторженность и беззаветность души. «Христос был моей первой любовью. Как часто, стоя на коленях у Его Креста, я плакала и молилась Ему. Вы, мой друг, вы будете моей последней, вечно искренней, вечно святой любовью». Татьяна не могла бы сказать, что любит Тургенева «неполно» или раздвоенно.
Любила всячески и уже тогда чувствовала в нем великого художника. А у него в мае 1842 г. пищала девочка от Авдотьи Ермолаевны. И «душевный» роман с Татьяной еще продолжался. Она все более убеждалась в неравенстве ролей и безнадежности своего положения. Сколько бессонных ночей, слез, мучений! Но уж так полагается в Премухине, да, впрочем, и во всякой большой любви.
«Вчера вечером мне было глубоко, бесконечно грустно я много играла и много и долго думала. Молча стояли мы на крыльце с Alexandrine вечер был так дивно хорош после грозы звезды тихо загорались на небе, и мне казалось, они смотрят мне прямо в душу и хотят, чтобы я надеялась и я как будто прощалась с землей и жизнью и жаль мне было ее жаль мне было вас всех я хотела удержать вас в руках моих мне грустно было оторваться от вас ведь жизнь не повторяется и смерть отнимает не на один миг, а навсегда»
Тургенев уходил от нее, чем далее, тем больше. Тому, кого любила она чуть ли не как Христа, чье предчувствовала огромное назначенье, судьбу блестящую, приходилось ей писать: «Я знаю, вы сами мне сказали, что я вам чужая, что я вам ничто».
Но любовь сдается не сразу. Не так легко сердцу признать свое поражение, смириться. Оно ищет утешиться. Иной раз мелькает для Татьяны это утешение в самоотречении и покорности воле Божией. «И если бы я могла окружить вас всем, что жизнь заключает в себе прекрасного, святого, великого, если бы я могла умолить Бога дать вам все радости, все счастье мне кажется, я бы позабыла тогда требовать для себя самой». А рядом с этим великая горечь «непрошеной», «ненужной» любви, такое унижение любить без ответа Иногда она «готова ненавидеть» его «за ту власть», которой сама же и покорилась.
Все это терзало и раздирало Татьяну не один месяц. В них проходит весь 42-й год. Жизнь Тургенева, видимо, принимает свое, с ней не связанное течение. Человеколюбия в любви не так-то много. Тургенев вряд ли мучился ее страданьями.
Летом 43-го года наступил полный и окончательный разрыв. Внутренно он был готов давно, внешний повод история с деньгами для Мишеля. Михаил Бакунин попал в затруднительное положение с деньгами в Берлине задолжал издателю Руге 2800 талеров. Татьяна просила Тургенева заплатить за брата, обещая, что отдаст ему впоследствии семья. Тургенев просьбу ее исполнил, хотя и с опозданием. Но тут он нечто написал Татьяне, очень ее задевшее. Письмо это не сохранилось. В ответе на него Татьяны говорится о желании Тургенева оскорбить ее, о «сухом и презрительном» тоне письма, чего она никак не ожидала. Уцелело еще одно, прощальное письмо ее, помеченное августом 43-го года. На нем кончаются и переписка, и роман.
Что такое мог написать Тургенев? Ничего особенного. Особенное для нее была прохладность, равнодушие Он уже не взволнован ею. Может быть, даже самая восторженность Татьяны стала ему надоедать. Этого раз появилось скрыть нельзя. Отсюда и тон sec, meprisable она сама определила, приписав холоду презрительность.
Такова генеральная репетиция взрослого Тургенева в любви. Он победил там, где это не было для него важно. Победа не дала ему ни радости, ни счастья. Татьяне принесла страдания.
Роман отозвался в двух-трех его стихотворениях. Потом он помянул его жестко и неудачно в «Татьяне Борисовне и ее племяннике». Напрасно пылала Татьяна! Тургенев несмешно посмеялся над ее восторженностью, над всем «премухинским». Зачем это понадобилось ему? Понять не так легко.
* * *
За эти годы не одною, однако, любовью занимался он. В Берлине писал стихи (неуцелевшие), продолжал их писать и в России. Это уже не «Стено» литература, настоящая поэзия. Позднейшее его писание заслонило ту полосу. Обычно знают лишь Тургенева-прозаика. Но уже пора правильно распределить планы, отдать должное его молодости. Стихи исходят, разумеется, из Пушкина. Музыкальны, однако у них есть и свой оттенок некоей медлительности, волнообразной плавности. Будто хорошо плыть ему по спокойной, элегической реке. Тут, конечно, темперамент Тургенева. Это не удивляет. Не удивит и живопись в стихах эти краски, как и манера, хорошо известны по его прозе. Мотив любви тоже Тургенев. Но из-за музыки, живописи и пейзажа выступает, как некогда в «Стено», облик и горький, уязвленный. Совсем нет в тургеневской лирике и юных поэмах прекраснодушия премухинских барышень! Многое он любит, но над многим посмеется, многое осудит. Смиренной восторженности в нем не надо искать. Он бывает холодноват, язвителен. У него срываются иногда тяжкие слова.
Вот говорит он о толпе. Кто из поэтов любил толпу! И Пушкин ее громил. Но не пушкинские строки заключают эту вещь:
И я тяну с усмешкой торопливой
Холодной злости, злости молчаливой,
Хоть горькое, но пьяное вино.
Жизнь, люди, мир это еще должно быть оправдано. А то вот:
Женился на соседке,
Надел халат
И уподобился наседке
Развел цыплят.
Вердер Вердером, Станкевич Станкевичем, и премухинские излияния Татьяны это один фасад, но есть и другой, горестно-иронический. Не зря мальчик, написавший «Стено», воскликнул:
Но я как неба жажду веры!
Она не пришла, как не пришла и полная, осуществленная любовь. Если бы была вера и такая любовь, как у Татьяны (или позже у его же собственной Лизы из «Дворянского гнезда»), не было бы холодной и презрительной тоски. Странно сказать, но молодой Тургенев хорошо чувствовал дьявола вернее, мелкого беса, духа пошлости и середины. Бесплодность, испепеленность сердца оказались ему близки.
В 1843 году он написал поэму «Параша», первую вещь, обратившую на него внимание. В ней есть чудесная помещичья деревня, девушка, первый трепет любви опять все «тургеневское». Есть и герой (сосед-помещик) родственник Онегина, но с несколько иным оттенком. Нет, однако, ни Ленских, ни дуэлей Все благополучно, и все страшно потому, что так благополучно. Поэту и хотелось бы, чтобы была трагедия. Пусть бы коснулась героини «спасительность страданья». Но вот не касается. Что-то мелькнуло прекрасное и поэтическое в их первой прогулке вечером, в помещичьем саду. Будто начало «большого». Но это только кажется. И уже над ними тень насмешки, предвестие будущего.
Что, если б бес печальный и могучий
Над садом тем, на лоне мрачной тучи
Пронесся и над любящей четой
Поник бы вдруг угрюмой головой?
Бесу есть над чем пораздумать. Сосед женился на Параше. Отец «молодым поставил славный дом», племянник Онегина в нем поселился с милою Парашей вероятно, стали они толстеть и разводить индюшек.
Поздравляю
Парашу и судьбе ее вручаю
Подобной жизнью будет жить она,
А кажется, хохочет сатана.
С ранних лет невзлюбил Тургенев брак, семью, «основы». В горечи и пошлости жизни особенно ненавидел «мещанское счастье». Кто знает, если бы женился на Татьяне и развел бы по-бакунински семью, может быть, и сам бы стал иным. Но вот не женился, ни теперь, ни позже Во всех противоречиях его облика есть одна горестно-мудрая, но последовательная черта: одиночество, «не-семейственность».
«Параша» появилась весною 1843 года, когда он попробовал уже (по настоянию матери) службу служил у Даля, известного этнографа и знатока языка, в Министерстве внутренних дел. Служба его не заинтересовала. И ничего из нее не вышло, как и из профессуры. Славный его путь заключался уже в книжечке «Параши».
«Парашу» прочла Варвара Петровна и к удивлению одобрила. Это было первое писание сына, которое она как-то признала. «Без шуток прекрасно. Не читала я критики, но! в Отечественных Записках разбор справедлив и многое прекрасно Сейчас подают мне землянику. Мы, деревенские, все реальное любим. Итак, твоя Параша, твой рассказ, твоя поэма пахнет земляникой».