А ты разве боишься? спросил я.
А то нет!
XI
Четыре солдата на носилках несли прапорщика; за ними форштатский солдат вел худую, разбитую лошадь, с навьюченными на нее двумя зелеными ящиками, в которых хранилась фельдшерская принадлежность. Дожидались доктора. Офицеры подъезжали к носилкам и старались ободрить и утешить раненого.
Ну, брат Аланин, не скоро опять можно будет поплясать с ложечками, сказал с улыбкой подъехавший поручик Розенкранц.
Он, должно быть, полагал, что слова эти поддержат бодрость хорошенького прапорщика; но, сколько можно было заметить по холодно-печальному выражению взгляда последнего, слова эти не произвели желанного действия.
Подъехал и капитан. Он пристально посмотрел на раненого, и на всегда равнодушно-холодном лице его выразилось искреннее сожаление.
Что, дорогой мой Анатолий Иваныч? сказал он голосом, звучащим таким нежным участием, какого я не ожидал от него, видно, так богу угодно.
Раненый оглянулся; бледное лицо его оживилось печальной улыбкой.
Да, вас не послушался.
Скажите лучше: так богу угодно, повторил капитан.
Приехавший доктор принял от фельдшера бинты, зонд и другую принадлежность и, засучивая рукава, с ободрительной улыбкой подошел к раненому.
Что, видно, и вам сделали дырочку на целом месте, сказал он шутливо-небрежным тоном, покажите-ка.
Прапорщик повиновался; но в выражении, с которым он взглянул на веселого доктора, были удивление и упрек, которых не заметил этот последний. Он принялся зондировать рану и осматривать ее со всех сторон; но выведенный из терпения раненый с тяжелым стоном отодвинул его руку
Оставьте меня, сказал он чуть слышным голосом, все равно я умру.
С этими словами он упал на спину, и через пять минут, когда я, подходя к группе, образовавшейся возле него, спросил у солдата: «Что прапорщик?», мне отвечали: «Отходит».
XII
Уже было поздно, когда отряд, построившись широкой колонной, с песнями подходил к крепости.
Солнце скрылось за снеговым хребтом и бросало последние розовые лучи на длинное, тонкое облако, остановившееся на ясном, прозрачном горизонте. Снеговые горы начинали скрываться в лиловом тумане; только верхняя; линия их обозначалась с чрезвычайной ясностью на багровом свете заката. Давно взошедший прозрачный месяц начинал белеть на темной лазури. Зелень травы и деревьев чернела и покрывалась росою. Темные массы войск мерно шумели и двигались «по роскошному лугу; в различных сторонах слышались бубны, барабаны и веселые; песни. Подголосок шестой роты звучал изо всех сил, и, исполненные чувства и силы, звуки его чистого грудною тенора далеко разносились по прозрачному вечернему, воздуху.
Записки маркёра
Так часу в третьем было дело. Играли господа: гость большой (так его наши прозвали), князь был (что с ним все ездит), усатый барин тоже был, гусар маленький, Оливер, что в актерах был, Пан были. Народу было порядочно.
Гость большой с князем играли. Только вот я себе с машинкой круг бильярда похаживаю, считаю: девять и сорок восемь, двенадцать и сорок восемь. Известно, наше дело маркёрское: у тебя еще во рту куска не было, и не спал-то ты две ночи, а все знай покрикивай да шары вынимай. Считаю себе, смотрю: новый барин какой-то в дверь вошел, посмотрел, да и сел на диванчик. Хорошо.
«Кто, мол, это такой будет? из каких то есть», думаю про себя.
Одет чисто, уж так чисто, что как с иголочки все платье на нем: брюки триковые, клетчатые, сюртучок модный, коротенький, жилет плюшевый и цепь золотая, а на ней всякие штучки висят.
Одет чисто, а уж из себя еще того чище: тонкий, высокий, волоса завиты наперед, по-модному, и с лица белый, румяный, ну, сказать, молодец.
Оно известно, наше дело такое, что народу всякого видим: и самого что ни есть важного и дряни-то много бывает, так все хотя и маркёл, а к людям приноровишься, то есть в том разе, что в политике-то кое-что смыслишь.
Посмотрел я на барина, вижу, сидит тихо, ни с кем не знаком, и платье-то на нем новехонько; думаю себе: али из иностранцев, англичан будет, али из графов каких приезжих. И даром что молодой, вид имеет в себе. Подле него Оливер сидел, так посторонился даже.
Кончили партию. Большой проиграл, кричит на меня:
Ты, говорит, все врешь: не так считаешь, по сторонам смотришь.
Бранится, кий шваркнул и ушел. Вот поди ты! По вечерам с князем по пятидесяти целковых партию играют, а тут бутылку макону проиграл и сам не в себе. Уж такой характер! Другой раз до двух часов играют с князем, денег в лузу не кладут, и уж знаю, денег нет ни у того, ни у другого, а все форсят.
Идет, говорит, от двадцати пяти угол?
Идет!
Зевни только али шара не так поставьведь не каменный человек! так еще норовит в морду заехать.
Не на щепки, говорит, играют, а на деньги. Уж этот пуще всех меня донимает. Ну, хорошо. Только князь и говорит новому барину-то, как большой ушел:
Не угодно ли, говорит, со мной сыграть?
С удовольствием, говорит.
Сидел он, так таким фофаном смотрит, что ну! Куражный то есть из себя; ну, а как встал, подошел к бильярду, и не то: заробел. Заробел не заробел, а видно, что уж не в своем духе. В платье, что ли, в новом неловко, али боится, что смотрят все на него, только уж форцу того нет. Ходит боком как-то, карманом, за лузы цепляет, станет кий мелитьмел уронит. Где бы и сделал шара, так все оглядывается да краснеет. Не то, что князь: тот уж привыкнамелит, намелит себе руку, рукава засучит, да как пойдет садить, так лузы трещат, даром что маленький.
Сыграли две ли три партии, уж не помню, князь кий положил, говорит:
Позвольте узнать, как ваша фамилия?
Нехлюдов, говорит.
Ваш, говорит, батюшка корпусом командовал?
Да, говорит.
Тут по-французски что-то часто заговорили; уж я не понял. Должно, все родство вспоминали,
А ревуар, говорит князь, очень рад с вами познакомиться.
Вымыл руки и ушел кушать; а тот стоит с кием у бильярда, шарики поталкивает.
Наше дело, известно, с новым человеком что грубей быть, то лучше: я взял шары, да и собираю. Он покраснел, говорит:
Можно еще сыграть?
Известно, говорю, на то бильярд стоит, чтоб играть. А сам на него не смотрю, кии уставляю.
Хочешь со мной играть?
Извольте, говорю, сударь!
Шары поставил.
На пролаз угодно?
Что такое значит, говорит, на пролаз?
Да так, я говорю, вы мне полтинничек, а я под бильярд пролезу.
Известно, ничего не видамши, чудно ему показалось, смеется.
Давай, говорит.
Хорошо. Я говорю:
Мне вперед сколько пожалуете?
Разве, говорит, ты хуже меня играешь?
Как можно, я говорю, у нас против вас игроков мало.
Стали играть. Уж он и точно думает, что мастер: стучит так, что беда; а Пан сидит да все приговаривает:
Вот так шар! вот так удар!
А какой!.. ударишка точно был, да расчету ничего не знает. Ну, как водится, проиграл я первую партию: полез, кряхчу. Тут Оливер, Пан с местов пососкочили, киями стучат.
Славно! Еще, говорят, еще!
А уж чего «еще»! Особенно Пан-то за полтинник рад бы не то под бильярд, под Синий мост пролезть. А то туда же, кричит:
Славно, говорит, пыль не всю еще вытер.
Петрушка-маркёл, я чай, всем известен. Тюрин был да
Петрушка-маркёл.
Только игры, известно, не открыл: проиграл другую.
Мне, говорю, с вами, сударь, так и так не сыграть.
Смеется. Потом как выиграл я три партииу них сорок девять было, у меня никого, я положил кий на бильярд, говорю:
Угодно, барин, на всю?
Как на всю? говорит.
Либо три рубля за вами, либо ничего, говорю.
Как, говорит, разве я с тобой на деньги играю? Дурак!
Покраснел даже.
Хорошо. Проиграл он партию.
Довольно, говорит.
Достал бумажник, новенький такой, в аглицком магазине куплен, открыл, уж я вижу, пофорсить хотел. Полнехонек денег, да все сторублевые.
Нет, говорит, тут мелочи нет. Достал из кошелька три рубля.
Тебе, говорит, два, да за партии, а остальное возьми на водку.
Благодарю, мол, покорно. Вижу, барин славный! Для такого можно полазить. Одно жаль: на деньги не хочет играть; а то, думаю, уж я бы изловчился: глядишь, рублей двадцать, а то и сорок потянул бы.
Как Пан увидел деньги у молодого барина-то: «Не угодно ли, говорит, со мной партийку? Вы так отлично играете». Такой лисой подъехал. «Нет, говорит, извините: мне некогда». И ушел.
И черт его знает, кто он такой был, Пан этот. Прозвал его кто-то Паном, так и пошло. День-деньской, бывало, сидит в бильярдной, все смотрит. Уж его и били-то, и ругали, и в игру ни в какую не принимали, все сидит себе, принесет трубку и курит. Да уж и играл чисто бестия!
Хорошо. Пришел Нехлюдов в другой раз, в третий, стал часто ходить. И утром и вечером, бывало, ходит. В три шара, алагер, пирамидкувсе узнал. Смелей стал, познакомился со всеми и играть стал порядочно. Известно, человек молодой, большой фамилии, с деньгами, так уважал каждый. Только с одним с гостем с большим раз как-то повздорил.
И из-за пустяков дело вышло.
Играли алагер князь, гость большой, Нехлюдов, Оливер и еще кто-то. Нехлюдов стоит около печки, говорит с кем-то, а большому играть, он же крепко выпимши был в тот раз. Только шар его и придись как раз против самой печки: тесненько там, да и любит он размахнуться.
Вот он, не видал, что ли, Нехлюдова, али нарочито, как размахнется в шара, да Нехлюдова в грудь турником ка-ак стукнет! Охнул даже сердечный. Так что ж? Нет того, чтоб извинитьсягрубый такой! пошел себе дальше, на него и не посмотрел; да еще бормочет: «Чего, говорит, тут суются? От этого шара не сделал. Разве нет места?»
Тот подошел к нему, побледнел весь, а говорит как ни в чем не был, учтиво так:
Вы бы прежде, сударь, должны извиниться: вы меня толкнули, говорит.
Не до извинений мне теперь: я бы, говорит, должен выиграть, а теперь, говорит, вот моего шара сделают.
Тот ему опять говорит:
Вы должны, говорит, извиниться.
Убирайтесь вы, говорит. Вот пристал! А сам все на своего шара смотрит.
Нехлюдов подошел к нему еще ближе да за руку его.
Вы невежа, говорит, милостивый государь!
Даром что тоненький, молоденький, как девушка красная, а какой задорный: глазенки горят, вот так съесть его хочет. Большой-то гость мужчина здоровый, высокийкуда Нехлюдову!
Что-о? говорит, я невежа!
Да как закричит, да как замахнется на него. Тут подскочили, кто был, за руки их поймали обоих, растащили.
Тары да бары, Нехлюдов говорит:
Пусть он мне удовлетворенье даст, он меня оскорбил, дескать, то есть дуэль хотел с ним иметь. Известно, господа: уж у них такое заведение нельзя!.. ну, одно слово, господа!
Никакого, говорит, удовлетворения знать не хочу! Он мальчишка, больше ничего. Я его за уши выдеру.
Ежели вы, говорит, не хотите драться, так вы не благородный человек.
А сам чуть не плачет.
А ты, говорит, мальчишка: я от тебя ничем не обижусь.
Ну, развели их, как водится, по разным комнатам. Нехлюдов с князем дружны были.
Поди, говорит, ради бога, уговори его, чтобы он, то есть, на дуэль согласие сделал. Он, говорит, пьян был; может, он опомнится. Нельзя, говорит, этому так кончиться.
Пошел князь. Большой говорит:
Я, говорит, и на дуэли, и на войне дрался. Не стану, говорит, с мальчишкой драться. Не хочу, да и шабаш.
Что ж, поговорили, поговорили, да и замолчали; только гость большой перестал к нам ездить.
Насчет этого, то есть конфузу, какой петушок был, амбиционный был то есть Нехлюдов-то а уж что касается чего другого прочего, так вовсе не смыслил. Помню раз.
Кто у тебя здесь есть? говорит князь Нехлюдову-то.
Никого, говорит.
Как же, говорит, никого?
Зачем? говорит.
Как зачем?
Я, говорит, до сих пор так жил, так отчего же нельзя?
Как: так жил? Не может быть!
И заливается-хохочет, и усатый барин тоже хохочет. Совсем на смех подняли.
Так никогда? говорят.
Никогда.
Помирают со смеху. Я, известно, сейчас понял, что они так над ним смеются. Смотрю: что, мол, будет из него?
Поедем, говорит князь, сейчас.
Нет, ни за что! говорит.
Ну, полно! Это смешно, говорит. Выпей для куражу, да и поедем.
Принес я им бутылку шампанского. Выпили, повезли молодчика.
Приехали часу в первом. Сели ужинать, и собралось их много, что ни есть самые лучшие господа: Атанов, князь Разин, граф Шустах, Мирцов. И все Нехлюдова поздравляют, смеются. Меня позвали. Вижувеселы порядочно.
Поздравляй, говорят, барина.
С чем? говорю.
Как бишь он сказал? с посвещением ли, с просвещением ли, не помню уж хорошенько.
Честь имею, говорю, поздравить.
А он красный сидит; улыбается только. То-то смеху-то было!
Хорошо. Приходят потом в бильярдную, веселы все, а уж Нехлюдов на себя не похож; глаза посоловели, губами водит, икает все и уж слова не может сказать хорошенько. Известно, ничего не видамши, его и сшибло. Подошел он к бильярду, облокотился, да и говорит:
Вам, говорит, смешно, а мне грустно. Зачем, говорит, я это сделал; и тебе, говорит, князь, и себе в жизнь свою этого не прощу.
Да как зальется, заплачет. Известно, выпил: сам не знает, что говорит. Подошел к нему князь, улыбается сам.
Полно, говорит, пустяки! Поедем домой, Анатолий.
Никуда, говорит, не поеду. Зачем я это сделал? А сам-то заливается. Нейдет от бильярда, да и шабаш.
Что значит человек молодой, непривычный.
Таким-то родом езжал он к нам часто. Приезжают раз с князем и с усатым господином, который все с князем ходил. Из чиновников или из отставных каких он был, бог его знает, только Федоткой его все господа звали, Скуластый, дурной такой, а ходил чисто и в карете езжал. За что его господа так любили, бог их ведает, Федотка, Федотка, а глядишьего и кормят, и поят, и деньги за него платят. Да уж и шельма же был! проиграетне платит; а выиграет, так небось! Уж его и ругали-то, и бил в глазах моих гость большой, и на дуэль вызывал все с князем под ручку ходит.