Марк Криницкий - Ангел страха

Марк КриницкийАнгел страха

Ангел страха

Яангел страха. Мне было дано испытание пройти через всю землю из края в край. Я вышел в полночь, а возвратился на утренней заре.

Я видел море, бушующее у берегов, и огромный корабль, наткнувшийся на подводную скалу. Одна за другою были спущены восемь шлюпок. Буря ревела, но и сквозь грохот валов я слышал резкий плач детей. Капитан остался умирать на корабле. На мгновение ветер разорвал черное облако, и выглянувший зловещий диск месяца осветил корпус погибающей громады с четкою надписью: «Надежда». Черная фигурка стояла у борта и хладнокровно курила. Вдали в изрытой волнами поверхности мелькали две шлюпки. Когда месяц выглянул через несколько мгновений опять, от корабля виднелась только верхушка мачты, да море выкинуло деревянные обломки вместе с трупом неизвестного мужчины.

Еще я видел, как под рукою усталого человека в кожаной куртке со стоном повернулись две железные полосы, и, звеня и громыхая, промчался поезд, закованный в железную броню и залитый электрическим светом. Он выбрасывал тучи звезд и тумана; красное зарево бежало за ним по земле. Человек в фуражке с тремя серебряными полосками, держась одною рукою за рукоять механизма, управлявшего движениями чудовища, впивался глазами в черную мглу. Другой был бледен и спешил исполнять какие-то сложные приказания. Чудовище дрогнуло. В это время с откоса навстречу выбежали томные звенящие силуэты огромных цистерн; раскачивая порванными цепями и сшибаясь буферами, они летели по гладким рельсам, развивая вокруг себя дуновение и рев бури Еще мгновение, и вся окрестность потонула в смешанном лязге и грохоте. Наступило молчание: лишь ветер шелестел в кустах, да где-то раздавалось глухое шипение. Вскоре над бесформенной грудой встал коптящий столб воспламенившейся нефти, да вдали по линии двигались с двух противоположных сторон два красных огонька.

Я молча посмотрел на звезды и спешил дальше.

Мне попадались вереницы почерневших могильных крестов, тянувшиеся по холмам, приосененным старыми ветлами. Кругом лежали пустыри и лесистые дебри.

Я видел спящие города. Они лежали, как исполинские муравейники. Груды строительных материалов навалены были по окраинам. Там бесконечно тянулись заборы и постоялые дворы с усталыми, задумчиво вздыхающими клячами. Черные навесы боен ютились возле безмолвных кладбищ, густо обросших акациями, а за ними тянулись свалки нечистот, издавая зловоние. На станциях горели тусклые огни; при однообразном звоне приходили и отходили сонные поезда. Неоконченные насыпи выступали здесь и там. Кое-где с грохотом выбрасывали дым и пар светящиеся фабричные здания. А в середине царили сны. И, притаившись, я стоял на площадях, как неясная, колеблющаяся тень. Я ждал первого мерцания утра, чтобы устремиться вместе с предрассветным ветром. И взоры мои падали глубоко в чрево домов, а слух ловил малейшие колебания звуков.

Я читал сонные грезы по лицам спящих людей и это были большею частью страшные видения, от которых стыла кровь и безумные крики исторгались из груди. Им снились пропасти, измены близких, мучительные болезни, внезапная смерть. Кто из них просыпался,  чувствовал себя счастливым и говорил: «Это был только сон!» И я удивлялся этим несчастливцам, потому что их действительность была не лучше самого страшного кошмара. Там и сям болезнь и смерть совершали среди них втихомолку свое неутомимое дело. Окна аптек горели зловещим, тусклым блеском. Изредка отворялись тяжелые двери домов, и оттуда выходил врач или священник.

Творец сокрыл от меня светлую сторону бытия: всюду мой взор являлся лишь вестникам несчастия. Но я не мог удержать своего любопытства: меня влекла к себе черная бездна человеческого страдания. И чем больше я видел, тем сумрачнее становилось мое сияние и бледнее звезды в небесной вышине.

Изнемогший пал я на заре к дверям рая, с оледеневшим сердцем и потухшим челом.

И сказал мне Пославший:

 Я сотворил вселенную словом уст. Кто ты, чтобы судить меня? Кто измерит число Моих мыслей и укажет их круг? Я возлюбил дрозда и копчика. Я возрастил анчар и лилию. Яжизнь и тление!

И взял Он меня и положил в храме Своем у Святых врат.

Объятый ужасом, лежал я пред алтарем без мысли и движения. Я видел трепетный свет гаснущих лампад. За окнами, в сумрачных нишах начинался день, зажигая розовым блеском стекло и хрусталь.

Где-то загремел засов. Вошли люди. Они не видели меня, но смутно чуяли мое присутствие, полное таинственного содрогания, и говорили тихо, вполголоса, еле слышно ступая ногами среди жуткого молчания святилища.

Вдруг гулко ударил колокол Звук его спустился глубоко в подземелье и, опершись, вышел и понесся в неизмеримую даль. Мне показалось, что он ударил в моем собственном сердце.

Я встал и крикнул.

Я видел, как закачались люстры и дрогнули цепи лампад. Прильнув к стеклам купола, я крикнул еще и еще. Я видел, как закружились ласточки, испуганные резкими звуками моего голоса

О, как мне было отрадно кричать! Я чувствовал, как мой крик, крик, исторгшийся изо всего моего светлого состава, возмущенного зрелищем бытия, поднялся и встал до самого небесного купола, сплетенный с рыданием меди и сотрясая тучи.

И я видел, как люди останавливались в поле и на дорогах и прислушивались ко мне: они удивлялись тому, что простая медь заставляет дрожать в них сердце. О, как странно было для них веянье райской скорби!

И, словно очарованные, собирались на мой крик безмолвные, задумчивые толпы. Я видел стариков, которые, казалось, не шли, а ползли, опираясь на клюку. Я видел женщин, печальных, с опущенным взором, которые носили в своих утробах младенцев. Улыбка замирала на устах юношей и дев, когда они переступали через церковный порог, слизанный временем и сотрясенный звуками моего голоса. И только дети беспечно улыбались друг другу и собственным грезам, потому что они могли улыбаться и на смертном одре.

Скоро все арки и переходы храма наполнились молящимися. Скорбь и важность были написаны на их угрюмых и сосредоточенных лицах. Я видел, как раскрывались их сердечные раны. Я слышал их скорби, как биение глубокого источника, скрытого под землею.

И снова, охваченный мыслью о безысходности страдания, я ощутил прилив черного отчаяния и, дерзко обращаясь мыслью к Пославшему, я начал вопрошать Его.

И вот Святитель взял чашу, стоявшую на алтаре, и, протянув ее к бледным, потемневшим от страдания лицам, сказал:

 Пейте от нее все: этокровь Моя, которую Я пролил за вас

Где-то высоко в небе прощебетали, ласточки.

 Кто измерит число Моих мыслей и укажет их круг?  вспомнил я слова Пославшего и безмолвно, подавленный величием Божественной скорби, простерся пред алтарем.

* * *

Я обвеян его святыми трепетными крыльями. Я верю, что этомой ангел-хранитель, который ведет меня уверенною стопою над безмолвными, ничего не возвращающими безднами. Тернист мой путь, и несколько раз в сомнении отступал я перед ним. Но каждый раз ободрял он меня своею суровою и вместе ласковой рукою. Друг мой, этот путь страшен только для того, кто думает, что жизньигрушка!

Тайна барсука

Володя Бубнов, естественник второго курса, вернулся из летней поездки по Крыму и Кавказу, откуда привез с собою добрую дюжину банок и баночек с заспиртованными морскими животными и целый ящик птичьих шкурок. Он загорел и сильно возмужал.

Целый день после Володиного приезда в имение, его трофеи были предметом всеобщего внимания; особенно восхищались его младшие братья и сестры. Они спрашивали:

 А эта где живет?

 Эта живет в море, на весьма большой глубине.

 Она кусается?

 Ну, нет, эта не кусается.

 Что ж она делает?

 Она засасывает все, что ей попадается: слизняков, инфузорий

 А эту ты застрелил?

 Застрелил. Прицелился ипаф!

 Она кусалась?

 Что у вас все «кусалась» да «кусалась»?

 А зачем ты убил?

 Разве не видишь? Для коллекции. Какой глупый!