Фантастический и реальный мирЭрвина Лазара
У Эрвина Лазара задумчивое лицо крестьянина или мастерового. Крупные черты, глубоко прорезанный поперечными морщинами лоб, густые «мадьярские» усы, печально опускающиеся к углам рта, под тяжелыми бровямибольшие пристальные глаза, глядящие с тем прищуром, какой складывается у иных людей с юных лет, людей, привычных к долгим дорогам под солнцем и ветром, под дождем и снегом. А еще у тех, кто одарен способностью и в самой обыденной обыденности прозревать волшебные миражи, которые не застилают собой реальность мира, но рисуют его в особенной проекции, поражающей воображение, заставляющей мыслить живее и свободнее.
Эрвину Лазару было дано и то и другое, причем с самого раннего детства: и долгие многокилометровые дороги через заснеженные поляс родного хутора в далекую для детских ног школу, и богатая фантазия, буйно распускавшаяся в этих одиноких походах-путешествиях. А было их немало.
«Жили мы на хуторе Алшорацэгреш, писал Э. Лазар. Там прошли мои первые пятнадцать лет. В общем, этот период оказался самым непоседливым в моей жизни: школы на хуторе не было, и меня чуть ли не ежегодно переводили из одной школы в другую. Пальму первенства в этом смысле заслуживает мой четвертый классв тот учебный год я побывал учеником четырех школ: в Фелшёрацэгреше, Мезёсентдёрде, Шарсентлёринце и Эрчи». Скупое перечисление, но оно позволяет угадать многое. Детский страх оказаться одному в незнакомых местах. Счастье узнавания нового. Горечь расставания с только-только приобретенными друзьями. Острое любопытство к постоянно меняющемуся окружению. Чувство одиночества всегдашнего новичка среди сложившейся по своим законам общности. Пылкая жажда дружбы, тяга к людям, доверчивость, возросшая в тепле родного дома. Изумление перед нежданными самыми первыми ударами зла, незащищенность, растерянностьи постепенно накапливающаяся готовность к отпору. Не только и не столько к физическому отпору, но в гораздо большей степени отпору духовному.
В маленькой повести «Воробей в Сердце Иисусовом» это становление личности происходит у нас на глазах. Сложный внутренний мир десяти-, двенадцатилетнего мальчика писатель не раскладывает на формулы, не «рассказывает» его, не объясняет методически, с высоты взрослого знания, причины и следствия поступков ребенкаон как бы снимает с его строящей себя души непроницаемые покровы, и тогда становится видно, как клубятся и бурлят первозданные ее элементы, то сплетаясь, то отталкиваясь друг от друга, как из повседневных и на посторонний взгляд незначительных встреч с Жизнью творится характер, творится человек, всегда неповторимый.
Тот конкретный человек из повестималенький хуторской мальчонка, отданный в городскую гимназию, принадлежавшую суровому монашескому ордену цистерцианцев, носит явные автобиографические черты. У самого порога детского сознания мальчишкитолько что окончившаяся война, вторая мировая война, смутно материализованная в зеленых солдатских открытках с фронта, присылаемых дядей Дюси, а потом, очень скоро, в «похоронке» с его крупными буквами написанным именем. Попав в город из отдаленного венгерского хуторка, мальчик оказывается полностью предоставленным самому себе: родители далеко, монахи-учителя замкнуты и суровы, даже те из них, которые считают необходимым принимать участие в детских играх; они до последнего мгновения стараются отгородить своих учеников от новых социальных веяний в еще не сложившейся как общество, но уже подымающейся из послевоенных руин Венгрии. Лишь случайно выхваченные ухом обрывки «взрослых» речей о новом, справедливом жизнеустройстве проникают в сознание ребенка, находя доверчивый отклик, но пока еще никак не отражаясь в окружающей его действительности или отражаясь, но пугающе искаженно. Здесь, в гимназии, неподалеку от церкви Сердца Иисусова и в самих ее стенах, несправедливость больнее всего бьет мальчика, изначально раскрытого радости и добру. Рожденный любить, он здесь, в самом Сердце Иисусовом, научается ненавидеть. И стойко оберегать от посягновений зла свой внутренний мир, где действительность щедро расшита мечтой, воображение закаляет душу, а фантазия столь же реальна, как плечо верного друга.
Одаренность, предрасположенность к творчеству героя повести очевидны, прочитываются между строкно ведь дети, кто больше, кто меньше, по самой сути своей все таковы. Эрвин Лазар никак и не выделяет с этой стороны своего только-только выходящего в бурное житейское море героя. Писателю важней в нем другое: нравственный стержень, позволяющий при любой погоде оставаться самим собой.
В том, что эта способность оставаться самим собой есть фундамент таланта, непременное условие для развития творческой личности, дает себе честный, но, увы, запоздалый отчет герой большой новеллы Эрвина Лазара «Если ты мудр, как змея», скульптор, достигший «положения», ставший «фигурой» ценою утери собственного творческого «я». В своей излюбленной манере временных совмещений Лазар высвечивает долгую череду компромиссов в жизни героя, лживую змеиную гибкость приспособленца, конъюнктурщика, который, сам не заметив, как с ним такое случилось, оказался способным ради сиюминутной потребы дня (именуемой, разумеется, «требованиями эпохи»!), ради мелочного успеха предать и учителя, и друга, и любовь. В конечном же счетесебя, самую душу свою, которая когда-то так ярко светилась, обещала так много
Писатель Эрвин Лазар протестует против «змеиной мудрости» всем своим творчеством, всей своей красочной и разноликой прозой, обращенной с великим доверием и к взрослым, и к детям. Его героям внятно всякое чудо, кипучая творческая фантазия для них есть просто форма существования, зеркально верное отражение бытия. Эти герои самим своим умениемили, лучше сказать, даром?! увидеть в собственной квартире синюю лошадь, да так ярко увидеть, что даже строгий «следователь из важного учреждения» почует лошадиный дух, протянет руку, чтобы ухватить ее мелькнувшую на стене синюю гриву, эти герои противостоят бездуховному миру прагматиков, людей-роботов, неспособных взлететь мечтою над буднями, увидеть просторы и дали, хотя бы просто удивиться.
Неспособность удивляться в глазах Э. Лазара есть не маленькая слабость или недостаток, это великая беда, несчастье, сравнимое разве что со смертью. Ибо не удивляться каждодневно чуду жизни, солнцу, цветам, всему нерукотворному и рукотворному в мире означает уже по сути и не жить. Это означает, что полнота жизни, ее восторги и ужасы мало-помалу тускнеют в привычной рутине, человек теряет себя, перестает ощущать самое природу («Пять, шесть, семь»).
Обычно Эрвин Лазар пишет о таких людях без сарказма, он даже улыбается им лукаво, и жалеет их, и очень хотел бы открыть им глаза. Капкан, сотворенный воображением мальчугана посреди корчмы, становится пробным камнем для взрослых: кто способен вернуться в детство, «попасться» в капкан, тот жив душою и светел, но кто перешагнет его равнодушно, не заметив, не обрадовавшись да, этого можно разве что пожалеть («Капкан»). Только в рассказе «Фокусник» писатель закипает истинным гневом против чванливой, упоенной своим эфемерным всезнайством, равнодушно-самоуверенной толпы. Она видит чудесные превращения, совершаемые у нее на глазах, заранее согласная быть обманутой, одураченной, и единственная ее «мечта»выведать пружины обмана, увериться собственными глазами, что обман он обман и есть, тут уж она и за денежками не постоит. Но тихий и скромный сосредоточенный человек на сцене, вдруг обидясь на пошлость этих тупых вымогателей тайн, предлагает безвозмездно показать свое мастерство, все как есть: не трюк, не обмансвое умение. Он-то знает: умениевысшее чудо. Но толпа обижена и разочарована: она хочет быть обманутой! Так незатейливая эксцентрическая сценка оборачивается притчей, зовет поразмышлять о многом. Сказкаложь, да в ней намек
Горечью и печалью написана эта маленькая красноречивая новелла. Писателя не оставляет тревога: слишком часто приходится видеть, как слепота и глухота окружающих губят, сбивают с ног талант, бескорыстно ставящий себя на службу людям. Эта тема, сливаясь с темой вольного полета человеческой фантазии как некоей движущей силы, часто возникает в творчестве писателя. Она отчетливо слышна в рассказах «Большая птица», «Полоумный колодезник», во многих других. То поверженные, то побеждающие, фантасты и мечтатели Эрвина Лазара оказываются вовсе не чудаками не от мира сегоименно они болеют за «сей мир» всей своей открытой душой, именно они, не жалея себя, всегда готовы подставить плечо, твердо веря, что только усилие каждого, сколь бы ни было оно малым в отдельности, способно уберечь самое жизнь на земле. Не смейтесь же над «странными» людьми, окрыленными мечтой, говорит Эрвин Лазар своими рассказами-притчами, ведь это они приоткрывают завесу над завтрашним днем человечества, они, спотыкаясь не раз и не два о непонимание, равнодушие, эгоизм, вновь и вновь находят в себе силы служить людямне таков ли и Прометей из рассказа «Огонь»?