Я протиснулся вперед. С потолка лился все тот же безжалостный свет. О, это была ошибка, что его не смягчили. Вихрь девушек в их прозрачных чулках и коротких тканях, с их белыми и черными косами на девической спине, наконец, сам он, этот усталый и разбитый человек, глаза которого теперь потухли, который подымался с пола в изнеможении и, казалось, скрытой тоске, вопияли громко о человеческом позоре и непобедимом рабстве плоти.
И в этом горьком презрении, которое вызвало во мне зрелище инсценированного сладострастия, я вспоминал собственное рабство, сознание которого не уничтожало страшной власти мгновения.
Оно придет, и стоит только забыться первому легкому приливу этих вечно новых ощущенийкак снова и окончательно поверишь какой-то непонятной правде его смысла, его языка, того, что таится на дне его. И снова возжаждешь этого дня, захочешь окончательного падения, словно там ждет какое-то последнее решение и последнее действие. И снова очутишься у обгорелых пней жизни, в которой, кроме обмана, нет ничего.
Нам дают понять, что все кончено. И мы спешим уйти отсюда. Просыпается трусливое желание бежать. Мы боимся своих инстинктов и зрелища их.
Наш спутник неизвестно куда пропал. Мы выходим в коридор. Раздумываем, куда идти.
Чего бы ты хотел? спрашивает Иза. Я отвечаю: «Уйти»
А я, ты знаешь что, я хочу есть Во мне проснулся аппетит. Я бы съела горячий бифштекс. И выпила бы вина. Где наш спутник? Надо составить стол. Он говорил о каком-то поэте.
А за нами уже вырастает характерная фигура нашего спутника с его мефистофельскими бровями и закрученными седыми усами. Он улыбается нам, как старым знакомым, и говорит:
Ну, теперь в храм игры. За мной.
Мы попадаем снова в игорный зал, в котором теперь царит оживление. Столы обсели кругом мужчины и дамы, перед которыми в углублениях лежат груды бумажных денег. Лоток с картами стоит перед сухим высоким стариком, который мечет банк. Перед ним гора денег. Он бьет, по слухам, карту за картой.
Семь тысяч пятьсот в банке, говорит он, кто хочет получить деньги?..
Стол в недоумении. Банкомет навел панику. Убиты шесть карт. Неизвестно, сколько еще убьет. Да и вообще все неизвестно в этом доме, где с картами может происходить самая таинственная история.
Семь тысяч пятьсот в банке, бесстрастным голосом повторяет банкомет. Ну, же, господа. Кто хочет получить деньги? Чего вы испугались!
Мы подходили к столу. Наш спутник подошел к одному из углов стола, за которым сидели и стояли игроки, и отрывисто бросил банкомету:
Карту.
Банкомет поднял на него свои усталые глаза и равнодушно его оглядел:
На все семь с половиной?
На все.
Банкомет с тем же скучающим видом сдал карты ближайшему партнеру, который играл за нашего спутника, не имевшего места за столом, и себе. Взглянул на углы своих карт и лениво бросил:
Карту?
Игравший с ним ответил:
Требуется.
Банкомет сдал карту, взял себе, поглядел и швырнул все три свои карты на поднос, а лежавшую груду бумажек ленивым движением отодвинул от себя в сторону нашего спутника.
Четыре очка, сказал тот, нагибаясь над столом и загребая деньги.
А у меня был жир, ответил банкомет, я же говорил, кто хочет забрать все деньги. А все испугались.
Иза блестящими глазами смотрела на счастливого игрока.
Ловко вы сыграли, сказала она. Я тоже хочу попробовать счастья.
Но тот схватил ее за руку и увлек за собой.
Нет, нет. Я чувствую, что вам не повезет. Лучше устроимся в красной зале и будем ужинать. Позвольте мне на эти шальные деньги распоряжаться. Поэт уже здесь и Бутыгин, наш музыкант, тоже пришел. Вы увидите наших гурманов и услышите их теории.
Красный зал оказался небольшим уютным помещением, оригинальным, в котором оказалось присутствие не рояля, а фисгармониума.
Это специально по настоянию нашего музыканта Оберучева, он не может без фисгармониума ни жить, ни пить, сказал наш спутник и отрекомендовался Логгином Ивановичем Сенцовым, местным купцом.
Подавая ему руку, Иза внезапно ответила:
Иза Петровна Стурдзня.
Тот слегка попятился в недоумении, потом поднял на нее восхищенные глаза.
А ведь я что-то подозревал!.. Ай да барынька! Вот это я понимаю. В первый раз в нашем приюте отдохновения наталкиваюсь на такой сюрприз.
Он энергично командовал и лакеи по его распоряжению бегали и устанавливали стол. Иза бросилась в глубокое кресло и схватила с вазы кусок черного хлеба, погружая в него зубы.
Есть, есть хочу!.. энергично заявила она.
Сенцов, глядя ей в рот, улыбался и говорил:
Какие зубы!.. Боже мой!.. И как это я сразу не догадался? А главное, в той комнате Если бы не полусвет Но только об этом молчок. Это здесь не допускается. Насчет этого у мадам Опалихи очень строго
В зал вошел и остановился у двери высокий стройный молодой человек с немного театральными движениями и эффектным напряженным взором.
Наш поэт, отрекомендовал его Сенцов, Звягинцев. Вот, познакомьтесь.
Он что-то шепнул на ухо Звягинцеву. Иза повела слегка на них взглядом и покраснела. Звягинцев глубоко и почтительно ей поклонился. Он сел рядом с Изой и у них завязался легко и непроизвольно разговор, в который я не мог вслушаться, потому что Сенцов в это же время подверг меня внешнему интервью. От него я узнал, что свободное время он проводит в клубе за картами и здесь, а летом, когда он уезжает за границу, он ищет, в сущности, тех же обостренных ощущений, в которых проводит всю жизнь.
Что прикажете делать! В конце концов, чаша этих самых ощущений ограничена и приходится пить все один и тот же напиток. А больше жить нечем
За его плечом стоял лакей с огромным блюдом нарезанных ломтей горячего дымящегося мяса. Другой держал блестящие миски с соусами. Сенцов подлил в бокал Изе и мне.
Ну-с, Иза Петровна.
Лакеи бесшумно убирали закуски и меняли тарелки. Иза наклонилась ко мне и шепнула:
Оказывается, что главного мы с тобой не видели Это потом, в конце вечера Нечто, должно быть, очень свинское, но необходимое для завершения всех наблюдений и для твоих выводов. Ну, давай чокнемся.
С меня довольно, ответил я, я уйду.
Нет. Ни за что! Иза сжала под скатертью мою руку. Слева к ней наклонялась голова Звягинцева, он что-то говорил. Иза залпом выпила свой бокал и, поворачивая к нему смеющееся лицо, говорила:
Ну, а ваша поэма «Тело», о которой говорил вот он? она кивнула на Сенцова. Мы хотим слышать поэму.
Это потом, за кофе и ликерами, отозвался Сенцов.
Я охотно прочту. Но, по-видимому, опыт мой неудачен, потому что мне каждый раз перед прочтением моей поэмы новым слушателям хочется прочесть им маленькую лекцию на ту же тему. Не значит ли это, что я не выразил того, что хотел?
Звягинцев, говоря, обращался ко мне. Я пожал плечами.
Я, собственно, не имею представления, о чем идет речь. Но все же должен сказать, что поэмы порой нуждаются в теоретических введениях, потому что есть идеи, не укладывающиеся в рамках самого замысла, а как бы предшествующие ему. Может быть, такова и ваша идея, которую вам хочется нам выразить.
Звягинцев быстро ответил:
О, вы весьма метко это определили. Я очень рад, что у меня оказался такой слушатель. Теперь я могу со спокойной совестью приступить к моему введению. Можно?
Стол ответил хором:
Можно.
Звягинцев помочил свои белые усы в бокале вина и начал:
Я должен сказать, теперь он обращался к Изе, я должен сказать, что, по моему глубокому убеждению, основанному на опыте и притом многолетнем, телосовершенно неуловимая и никогда не дающая удовлетворения вещь
Брови Изы удивленно поднялись. Она с улыбкой ответила:
Простите. Но почему оно«вещь» и как это еще неуловимая?..
Звягинцев спокойно продолжал:
Я убедился в этом. О, вы не знаете, что такое в мужском представлении женское тело Вы этого не знаете, Иза Петровна, потому что выженщина. Если бы же вы и все другие женщины могли это знать, ваша женская власть над нами и нашими инстинктами стала бы так велика, что нам совершенно не под силу было бы бороться с вашим могущественным влиянием и жизненный баланс в женско-мужских отношениях был бы нарушен.