Но недолго шел я по избранному пути; не более как через четверть часа я уперся в широкий пролив: справа он соединился, по моему соображению, с тем логом, на котором остались утки, слева уходил в луговое пространство, неизвестно на какое расстояние. Я пошел в обход. К счастью, пролой сузился сажен до десяти. По растущей в узком месте густой осоке и болотному хвощу можно было заметить, что тут неглубоко. Я разделся с намерением перебрести на другую сторону. Спустившись в воду, попробовал с осторожностью дно, боясь попасть в вязиль, из которого, пожалуй, ног не вытащишь. Тинистые, засасывающие озерины зачастую попадаются на севере, да и везде они не редки. Охотясь в вычегодских болотах, близ Усть-Сысольска, я один раз забился в такую зыбучую урему, что если б не товарищи, так бы и покончил в ней свое земное странствие. Дно в пролое оказалось хотя и илистое, но довольно твердое, глубина немного выше колена. Перебродя, я поднял трех кряковых уток: они с шумом взвились в воздух, сделали небольшой круг и спустились в этот же пролой, сажен, пятьдесят от меня далее. Но мне было не до уток: поспешно одевшись, я почти бегом пустился вперед, по направлению к Печоре. Торопиться следовало: солнце склонялось к западу, и, кроме того, я с утра ничего не ел: меня довольно чувствительно начал допекать голод. Все более надвигался вечер. Вот золотистый диск солнца врезался в темно-серую полосу облака, растянувшегося на горизонте над самыми верхушками леса; яркими, ослепительными цветами заиграли края этого облака, принимая причудливые формы. Лиловый блеск вечера мягко ложился на широкий простор Припечорья. Но когда душа непокойна, голова полна тревожными мыслями и желудок пуст, то не до красот природы. Я спешил изо всех сил, а они все более и более ослабевали: в ягдташе моем было порядочно дичи, от которой он делался час от часу тяжелее и страшно оттягивал плечо. Я отцепил уже глухаря от тороков и нес его в правой руке: так как будто полегчало.
Долго бродил я между курьями и озеринами, то перебродя их в мелких местах, то делая обходы. Все чаще и чаще встречались на моем пути препятствия в виде пролоев, промоин, горловин, проливов, логов и болот. Иногда подходил я к Печоре весьма близко, казалось, был от нее не более версты, но вдруг встретившийся какой-нибудь водоем уклонял меня в противоположную сторону, и я снова шел прочь от Печоры, путаясь между озеринами. Усталость и голод мучили меня невыносимо, беспомощность положения я приближающаяся ночь наводили страх. Я боялся запоздать; мне жутко было ночевать в этом лабиринте вод, в котором я совершенно сбился с пути и не знал, где отыскать выхода, попав в бесконечный переплет воды и земли между собою.
Давно закатилось солнце. Все гуще и темнее становились сумерки, все реже слышались голоса птиц и их перелеты. Вот и молодой месяц блеснул на небе золотым краем, звездочки вспыхнули на востоке, заря вечерняя побледнела, стих гомон чаек, не слышно переклички уток. Настала ночь. Где-то вдали, далеко ухнул филин, гагайкнула сова, лотом простонало что-то, не то олень проревел, не то росомаха, а может быть, и медведь. Я все шел, все блудился по суходолам между озеринами. Наконец, попал я на чистое, длинное озеро и поплелся по его берегу, как будто по направлению к Печоре. Ноги едва двигались, более по инерции. Я был чрезвычайно утомлен. Через четверть часа я наткнулся на новую воду: широкая курья соединялась под острым углом с тем озером, на берегу которого я стоял, и пресекла мне путь. В изнеможении я опустился на траву и решительно растерялся: ночевать, развести огняспичек с собою не было. А в воздухе стало холодать, ночь темнела, расстроенное воображение начало представлять крайние случаи. Пропадешь, думалось, в этих озерах, не выйти из них ни ночью, ни днем, с голоду умрешь или с отчаяния пойдешь по прямой линии и, перебираясь через курьи и полой то вброд, то вплавь, засядешь в какой-нибудь тине, где так и погибнешь; а может быть, и медведь прикончит: по кустам все малинник тут, может быть, косолапая животина ходит по нем, натолкнешься на него, изуродует, искалечиттак и богу душу отдашь мучительной смертью.
Около часа пролежал я на луговине без движения. Сильно начал прохватывать меня ночной холод, а подняться, походить, чтобы согреться, возможности нет: все члены отяжелели и требовали отдыха. Ночь была тихая: ни звука жизни. Вдруг донеслись до меня какие-то глухие удары. Я начал прислушиваться. Шлепанье по воде, бульканье все приближалось. Месяц выкатился из-за тучи и облил серебром расстилавшееся передо мною озеро. Вижукакая-то темная масса движется по направлению ко мне. Что бы это такое? Слежу внимательно, всматриваюсь: лодка. Сердце взыграло радостью: «Господи! Неожиданная помощь. Но кто же здесь в этом глухом углу и ночью, зачем, что делать в такую нору?»
Коды таныкто здесь? закричал я по-зырянски.
Кодэс ен ваэкого бог дает? отвечал мне густой, крепкий голос человека с лодки.
Кывт тадче, бур март, отдав меным: мэвоши и кула чыг-пондаподплывай сюда скорее, добрый человек, помоги мне: я заблудился и умираю с голоду!
Лодка приблизилась. Едва коснулась она носом берега, как я поспешно в нее ввалился: куда и усталость девалась.
Коды тэ сэчэмкто ты такой? спросил меня зырянин, увидев вовсе не своего собрата, а какого-то чужака, неведомо как сюда забравшегося. Я объяснил ему о себе подробно, и просил доставить к товарищам на устье Щугора, обещая за это вознаградить его деньгами или порохом.
Ничего не нужно, какие тут деньги; на соль разве что дашь, и спасибо. Да и самому мне туда же надо: я из села Усть-Щугора, приезжал сюда рыбу ботать: вишь каких карасей наловил. И зырянин показал мне действительно большого, фунта в полтора, карася, достав его из-под доски со дна лодки.
Как же мы отсюда выедем? спросил я.
А вот все этой курьей; там будет волока: лодку перетащим. Вот вишь какая у меня для этого колесница.
В лодке лежали два колеса, выпиленные из толстого кряжа в надетые на деревянную, грубо обделанную ось, к которой привязаны для тяги две веревки вроде постромок. Такие скаты часто употребляют зыряне на волоках, когда приходится им перетаскивать лодки через речные перешейки или суходолы между шарами.
Перетащив лодку в разных местах раза, три, наконец мы добрались до Печоры. Слава богу, сердце стало на место.
Далеко ли отсюда до Усть-Щугора?
Да чекмоса два с лишком будет.
В чекмосе семь верст. Далеко же забрался я, путаясь в луговой низине Припечоры, в лабиринте озер и болот.
Около полуночи подъехали мы к нашей стоянке. На берегу у товарищей разведен был громадный пажок. Высокая, сутуловатая фигура Павла Дмитриевича ясно обрисовывалась против огня на темном фоне ночи.
Ну, разодолжил! протяжно воскликнул Павел Дмитриевич, когда я, выдвинувшись из темноты и вступив в круг яркого света, разливаемого огнем, вдруг явился перед ним, как лист веред травой.
Куда это тебя нелегкая занесла? Мы до страсти перетревожились, думалислучилось что-нибудь. Алексей и до сих пор тебя ищет: в пятый раз его послал!
Да и то случилось: запутался в озерах; и не выйти бы, если б здешний рыболов из Усть-Щугора не помог, отвечал, я на вопросы Павла Дмитриевича, поспешно сбросив с себя ягдташ и с наслаждением повалившись на разостланную около костра полсть.
Здесь это возможно; со мной в этих же местах года три тому назад такая оказия чуть не произошла, да я был с промышленниками, так те вывели. Из ума вон предупредить тебя об этом. Как же это ты, с которого места запутался-то?
Во-первых, есть давай что-нибудь, я голоден, как акула!
Где же рыбак-то?
Лодку привязывает. Дай же Христа ради чего-нибудь перекусить!
Угощу преотменно: Алексей щуку фунтов в десять вытащил на жерлицу, да я пару окуней выудил громаднейших, что твои поросята: ушицу сварили первый сорт. Сейчас разогрею.
И Павел Дмитриевич повесил котелок с остатками ухи на колышек, по-зырянски воткнутый наискось над огнем.
Зыряне весьма опытные в приспособлениях при ночлегах под открытым небом, не делают козлов для котелка, как это водится у русских, а втыкают в землю колышек таким образом, чтоб верхний конец его приходился как раз над угольями. Повешенный на колышке котелок удобнее тогда отводить от огня в сторону, когда это бывает нужно.