Киваю, и девица нажимает на ручку.
Лариса, вот, привела! сунув нос в щель, баском докладывает она и отступает в сторону.
Спасибо, Аня Здравствуйте! Из-за компьютерного стола, внимательно глядя на нас, поднимается девица номер два.
В отличие от первой эта очень изящна: пышные волосы, высокие шпильки, чёрный костюм, подчёркивающий округлые формы. Но первое, что бросается мне в глаза, это её живое, изменчивое лицо, чем-то напоминающее лицо француженки Марион Котийяр. С интересом рассматриваю девушку.
Добрый день, здоровается она.
Добрый, говорю я.
Ой, а это не вы вчера мне звонили? Я по голосу вас узнала, девица улыбается.
Да, легко втягиваюсь в этот необременительный флирт я. Лариса опускает ресницы, а позади меня раздаётся тяжкий вздох. Бросил быстрый взгляд из-за плеча: Павлова раздражённо перекладывает тяжёлый букет из правой руки в левую, после чего поджимает губы и решительно выступает вперёд.
Ларочка, с «именинником»! Отделив от роз букетик поменьше (и как это я его не заметил?), Павлова вручает подношение секретарше. Ты прекрасно выглядишь, шепчет она девушке, упирая на небрежное «ты».
Спасибо. Ой, как приятно. Ловко подхватив цветы, Лариса изгибается, отчего её юбка с разрезом поднимается выше положенного, обнажая кромку чулка стройной ноги, и кладёт букетик на стол. Оценивающе пожевав губами, прячу руки в карманы брюк. Перехватив мой взгляд, Павлова морщится, а Лариса, грациозно покачивая бёдрами, устремляется к дверям с табличкой: «Генеральный директор». Поглядывая на меня, согнула указательный пальчик и трижды стукнула в дверь.
Да! пророкотало из-за двери. Лариса нажимает на ручку:
Петр Васильевич, к вам гости. Из Москвы.
Ну так приглашай!
Прошу! Директор вас ждёт, сладко щурит глаза Лариса.
Переступив порог, я быстро осматриваюсь. На мой взгляд, обстановка комнаты может многое рассказать о владельце. А что, по-вашему, говорят однотонные стены, светлый недорогой ламинат, аккуратные белые рольшторы, ещё советский «кожаный уголок» (диван и три кресла, расставленные вокруг овального низкого столика) и фотографии бесчисленные изображения людей, среди которых центральное место отводится кряжистому седому мужчине, которому вручают то кубок, то приз, то диплом? При виде нашей группы человек, изображённый на снимках, поднимается из-за стола и шагает к нам твёрдой поступью хозяина земли русской.
«Так вот ты какой, всемогущий директор завода, думаю я, человек старой закалки, но виски, тем не менее, пьёшь Ладно, знаю, как поладить с тобой».
Пётр Васильевич, это Александр Владимирович, поёт Лариса.
Вижу, Ивантеев поднимает руку, но вместо того, чтобы протянуть мне ладонь, расплывается в радушной улыбке и вытягивает из-за моей спины Павлову:
Наталья Борисовна! Вот кого всегда рад видеть.
Лариса морщит носик, но послушно изображает позу «хлеб-соль». «Балерина» делает изящный шажок вперёд, ловко переплетает ноги (и что за привычка дурацкая?) и протягивает Ивантееву букет роз.
С днём рождения, долгих лет, счастья и здоровья! бодро начинает она.
Ух ты как! Ну, спасибо Ивантеев на секунду прижимает к себе Павлову. «Балерина» тут же бросает на меня быстрый взгляд, который я перевожу как: «Ну что, съел?»
«Это мне за Ларису», соображаю я. Ухмыляюсь. Павлова тут же вздёргивает вверх подбородок. Впрочем, наши забавы заканчиваются, как только Ивантеев, освободившись от роз, поворачивается к нам с Вадимом.
А?.. хмурится он, вопросительно глядя на Павлову.
А это руководство Конторы. Павлова всё-таки вспоминает о своих обязанностях и представляет нас директору. Задумчивый, оценивающий взгляд Ивантеева прокатывается по мне, потом по нарядной коробке в руках Шевелёва. При виде «сюрприза» в глазах директора появляется неподдельный интерес, который он тут же прячет за белёсыми ресницами.
Рад знакомству, и Ивантеев решительно подаёт мне ладонь.
Взаимно. И с днём рождения, подлаживаясь под его тон, отвечаю я. Рука у директора крепкая, цепкая и мозолистая. И это прикосновение почему-то вызывает в моей памяти одно почти забытое, почти стёртое временем воспоминание
Это было десять лет назад. Мне двадцать пять. Через два дня я уезжал в Париж.
Меня не будет два года. Всего два года, папа! Я в новеньких кроссовках и модных джинсах расхаживаю по скрипучим половицам старого родового дома. Отец, подперев кулаком подбородок, неодобрительно следит за мной. Это мой шанс. Ну, как ты не понимаешь? На собеседовании были десятки людей, а взяли меня. Тебе бы радоваться за меня, а ты
Это ты, Сашка, не понимаешь! сердито обрывает меня отец. Покумекай своей головой: у тебя родители и оба «сердечники». О чём ты вообще думал, подписывая этот контракт?
О чём? Да о вас с матерью! Развернувшись, я утыкаюсь взглядом в отцовскую переносицу, чтобы не видеть его острых глаз. Синих. Жёстких. Непримиримых.
И что же ты думал о нас, м-м? Отец изгибает бровь.
Как вас из этой дыры вытянуть! Папа, погляди вокруг, как вы жили? Что вы вообще видели? Твою железную дорогу? Продмаг, от зари до зари забитый местными алкоголиками? Раздолбанное пианино и танцы в доме культуры по выходным? А по большим праздникам поездку за сто десять километров в Иркутск? Пойми, жить надо нормально. Для этого я и ввязался в контракт, потому что это шанс. Шанс, один на миллион. Шанс выбраться из этой дыры. Шанс заработать и переехать в Москву. И я смогу, вот увидишь. У меня всё получится. Дай только время, и я
«Я»? Я, я, я ты думаешь только о себе, Сашка. Впрочем, как и всегда.
Меня точно ударили под дых, и я захлебнулся воздухом:
Что?
Ты слышал, зло отрезал отец. Франция, Париж, Москва Иллюзии всё дурацкие! Я думал, ты вырастешь и поумнеешь, а ты всё такой же, и отец удручённо машет рукой.
Папа!
Всё!.. Разговор окончен. Я тебе всё сказал, а ты поступай, как знаешь.
Отец тяжело поднялся из-за стола. Аккуратно приставил стул к столу и ушёл, закрывшись от меня дверью. Отгородился от меня, как делал это всегда. А я, кусая губы от обиды, начал собираться в обратную дорогу. Провожать меня вышла одна мама. Покосилась на окна в кружевных стиранных занавесках, за которыми она знала! отец неодобрительно следит за ней. Притянула к себе мою голову.
Не обижайся, Саша, тихо попросила она. Он любит тебя.
Это он тебя любит, горько усмехнулся я, а меня он терпит. Я его вечное разочарование.
Мама вздохнула, поцеловала меня в щеки и в лоб, заглянула в глаза:
Ты только пиши почаще. Если звонить будет дорого, то просто пиши. А мы будем ждать тебя.
Тогда я не знал, что вижу её в последний раз. Я был в Париже, когда у отца случился инфаркт.
Он не выживет Я знаю Приезжай попрощаться с нами, прошептала мама.
Мама, я Мама, я! Я ещё что-то кричал в трубку, но связь оборвалась, а мне захотелось завыть, ослепнуть, ударить себя удавить за упрямство. За самолюбие. За то, что я знал, на что шёл, и всё равно сделал по-своему. Отец всегда говорил, что чем сильнее наши желания, тем страшнее за них расплата. Выскочив из офиса, я понёсся на стоянку такси. Сообразив, что на RER будет быстрей, слетел вниз по лестнице. Стоя в поезде, вцепившись в металлический поручень, глядя в тёмное окно, я молился первый раз в жизни.
«Господи, пусть только он выздоровеет. Пусть только она это переживёт»
В аэропорту на коленях валялся, прося билет на первый рейс до Москвы. Сев в кресло, стиснув зубы, сцепив дрожащие пальцы, я мысленно подгонял и Бога, и небо, и самолёт. Я уже был в аэропорту Иркутска, когда мне позвонили соседи родителей и торопливо, боясь потратиться на дорогой разговор, сообщили, что отец умер, но мама ушла первой. Она всегда боялась, что переживёт отца, и Бог, который не принял мою молитву, исполнил её желание. Потом были двойные похороны и обезлюдевший дом. Зеркала, задёрнутые простынями. И фотографии бесчисленные снимки, мои и моих родителей, которые я срывал со стен, обдирая в кровь пальцы.