Любимый при каждой нашей встрече был весел, ласков и мил, однако общался со мной хотя и не как с подчиненной, но как с другом, товарищем и братом, то есть сестрой. Разницы нет, потому что роль сестры, как и все остальное, меня совершенно не устраивала.
Истосковавшееся по любви сердце ныло, и страдания не могли заглушить ни бутерброды, ни чай, даже с сахаром и лимоном. Словно в ответ на мои мысли, унылую тишину квартиры прорезал пронзительный телефонный звонок.
— Привет, — бодро сказал Дашкин голос. — Как она — жисть?
— Ужасно! — замогильным голосом призналась я.
— Что случилось? — неосторожно поинтересовалась Дашка.
Если зануда — это тот, кто на вопрос «как живешь?» рассказывает, как он живет, то я — зануда, причем жуткая. Впрочем, меня можно понять — Дашка была вторым человеком, который знал странные обстоятельства, в которых с недавнего времени мне приходилось существовать, так что с кем мне было делиться, как не с ней? Первый человек, знающий обо мне все, — лучшая подруга — находился одновременно в состоянии подготовки к летней сессии и в предсвадебных хлопотах, так что выслушивать излияния замученной любовью и бытом кретинки ей было недосуг.
Поток моих жалоб иссяк только минут через двадцать. Пытаясь припомнить, что еще в моей жизни есть такого ужасного, я рассеянно спросила у Дашки:
— А ты сама-то как?
И горько пожалела об этом, потому что немедленно выяснила — я не единственная зануда в мире. Дашка ухитрилась переплюнуть меня в количестве и качестве жалоб. Когда ее запас душераздирающих историй и печальных умозаключений (касающихся широкого спектра проблем — от зубной боли до угрозы свободе слова в России) наконец истощился, у меня заболело прижатое к трубке ухо, но зато я почувствовала себя вполне счастливым человеком.
— А новости стало совсем невозможно читать! Такую чернуху пишут, что начинаешь размышлять: то ли они пьют уже неделю, не просыхая, и все новости сочиняют в белой горячке, то ли все это на самом деле происходит, и тогда точно через полгода нас всех живыми возьмут на небо, потому что случится конец света.
— А что такое? — живо поинтересовалась я. Газет я уже сто лет не читала и телевизор не смотрела.
— Да тут в «Московском добровольце» написали, что в Москве появились псы-людоеды и что один такой загрыз двоих собаколовов, когда они попытались его поймать.
— Бред, — отрезала я, мгновенно охладев к новостям. — Нашла вообще что читать. Вспомни, что Булгаков писал о чтении советских газет, и успокойся.
— Ой, слушай, что я тут вспомнила, — мгновенно забыв о зловещих газетных байках, пискнула Даша. — Тут звонит мне девчонка, с которой мы вместе...
И, покончив с обсуждением всевозможных проблем и неурядиц, мы перешли к более приятной и интересной теме — к обсуждению личной жизни наших общих знакомых. На дворе стояли выходные, Дашкин молодой человек был у родителей в Португалии, моя мама — на конференции в Италии, и мы могли болтать по телефону сколько вздумается.
Внезапно раздался негромкий щелчок, и на корпусе радиоприемника, стоящего на холодильнике, сам собой зажегся красный огонек. Я не обратила бы на это никакого внимания, поскольку как раз в эту минуту Дашка с упоением рассказывала о крушении подлых планов одной коварной тетки, но радио внезапно громко заговорило мужским голосом. Я вздрогнула и ушибла локоть о край стола.
— Сколько же можно трепаться! — гневно сказало радио, и его голос показался мне до боли знакомым.
— Подожди секундочку! — оборвала я поющую соловьем Дашку и уставилась на приемник круглыми глазами.
— По-моему, вы с чистой совестью могли бы уже и попрощаться! — заметило радио. — Больше часа болтаете!
— Себастьян? — робко предположила я.
— Он самый! — с укором ответил любимый начальник.