И мы, и мы! радостно защебетали деффки. И мы не просили рожать! Игрушек себе нашли. А раз родили гомункулов то и терпите, расхлёбывайте! Предохраняться надо было, таблетки пить, нечего теперь!
***
Елену Савельевну вывезли из рентген-кабинета на хлипкой, опасно кренящейся каталке. Трясясь от холода и страха под наброшенной курткой, сложив ладошки, она молилась на трещину в белом оштукатуренном потолке: «Только не перелом! Господи, если ты есть, только не перелом!»
Бог был. Хирург вышел и озабоченно сказал: «Кости, связки целы, но ушиб нехороший. Недельку понаблюдаем в отделении».
И вот Елена Савельевна, для которой один день без ходьбы вышвырнут из жизни, и вообще нож в сердце лежит истуканом на койке. Изредка в ходунках проковыляет к раковине и в туалет. Ниже поясницы ощущение ужасное как будто голой попой усадили на мёрзлое железо.
Ладно хоть место у окна, почти как у монитора, с видом на оживлённую улицу. Сверстницы Елены Савельевны легкомысленно несутся на каблучках и вот ведь ничего с ними не случается. Угораздило же Елену Савельевну оказаться именно в этом месте, в этот миг. Вот так одна роковая секунда вырывает человека из его планов на день, на месяц, на год, из привычного образа жизни. А некоторые секунды вырывают человека из жизни.
В группе «Здоровье» тренер советовала: вставая по утрам, радуйтесь щедрому дару, неслыханному счастью. Помните, что в это самое время тысячи людей не имеют возможности спустить ноги с кресла или койки, не то что бегать и прыгать. Елена Савельевна послушно повторяла слова благодарности. И вот результат.
Рядом бледненькая девушка, вот уж кому не позавидуешь. Одна нога на вытяжке, другая в гипсе. За ней ходит старушка в мягкой кофточке, в платочке.
На тумбочке книги и иконка. В закапанном фарфоровом подсвечнике-ангелочке теплится крошечная свечечка. Вот ведь тоже. Те, за окном, небось и носа в церковь не кажут, а бог-то их пожалел, наказал эту монашку. Для Елены Савельевны все, кто молится монашки.
Наказал? удивилась соседка. Бог пострадать дал значит, не отвернулся, не забыл. Болезнь не зря даётся: человека из суеты выдёргивает, приподнимает, с высоты даёт оглянуться. Разве я бы столько передумала, пока здесь лежу?
***
В больнице новости разносятся моментально. В соседнее гинекологическое крыло привезли изнасилованную девушку.
Палата слышала, как постовая сестра по телефону ужасалась: «Кусочек мяса. Лицо чёрное, рот как резина ополз. Сразу ввели в медикаментозную кому. Звери!».
«Звери? думала Елена Савельевна. Она любила смотреть канал Живая планета и могла сравнивать. Вот только не надо оскорблять зверей, пожалуйста. Где вы у них видели насилие, тем более групповое?! В природе лишь кроткая ласка и безбрежная любовь, самое терпеливое многодневное ухаживание. Даже у примитивных птиц: подарки в виде жирных червяков, брачные песни. Заискивание, обольщение яркими пёрышками, свитыми цветочными домиками-гнёздами И только робкая, нежная попытка пробуждения в даме ответных чувств. И покорный, полный рыцарского достоинства уход, если отвергли».
Елена Савельевна взглядывала на освещённую трепетным огоньком иконку на соседской тумбочке:
«Господи, кого Ты создал по своему образу и подобию? Ужаснулся творению своих рук, отшатнулся, замахал руками, отрёкся, открестился, удалился в скорби. Демонстративно сложил руки на груди: «Живите своей волей».
Самоустранился. Хорошенькие дела! Это то же самое, что специалист, ответственный за ЭКО, нечаянно произвёл на свет чудовище, сложил инструменты и в кусты: «Разбирайтесь как хотите, я не при делах».
Если бы Елена Савельевна встретила бога, она бы точно не стала трепетать в дурацком экстазе. Есть суд Божий, а она учинила бы свой суд, суд Елены Савельевны да, да. С достоинством, в лицо, строго спросила бы Создателя:
Зачем? Кто Тебя просил, не жилось Тебе спокойно. Что толкнуло Тебя сотворить человека: любопытство? Эволюционные опыты? Ты, Господи, виноват, потому что это Твоих рук дело. Ты наш Отец, Родитель, а родители до конца в ответе за своих детей. Слепил себе куколку так не отводи смущённо глаз. Не прячься за удобными обтекаемыми формулировками: «искупление», «первородный грех», «выбор»
(Голос Елены Савельевны мысленно крепчал, наливался силой, она даже кулачком по одеялу пристукнула). О каком выборе Ты говоришь, Господи? Не было и нет никакого выбора. Ты не спросил человека: а сам-то он хотел своего появления? Зачем, зачем Ты сотворил человека, который мучает себя, мучает других он Тебя об этом не просил!»
И, разделав таким образом Бога под орех, Елена Савельевна гордо бы удалилась. А соседки не могли понять, отчего у дамочки-задаваки у окна вдруг разрумянились щёки и заблестели глаза.
***
Отчим, уходя, крикнул:
Не забыла, Пуночка твоя приезжает? Испекла любимые пирожки с капустой, дитятко ты великовозрастное. Шапку какую-то моднячую связала, а сестрёнке рукавички.
Ура! закричали в один голос Танька и мелкая.
Пуночкой Танька звала маленькую бабулю, отцовскую мать. В одной сказке ей понравилось ласковое, милое название пичужки.
«Пуночка! Бабушка, ты Пуночка! Теперь ты Пуночка моя!»
Быстрая, крошечная, повязанная зимой и летом, крест-накрест, пушистой шалью. Танька её уже в прихожей хватала под мышки, поднимала, крутила. Та каждый раз пугалась, вцеплялась сухими горячими ручками и слабо причитала: «Ох, надорвёшься, детонька, ох, отпусти!»
Всё детство Танька болела, и за ней ходила Пуночка. Эти горячие твёрдые ручки помнит Танька, и по особенному защипнутые капустные пирожки, и сказки на ночь. Пуночка, в шевелящихся на птичьем носике очках смешно, тоненько читала:
Котику-братику! Несёт меня лиса за тёмные леса!
Танька начинала басом рыдать, и Пуночка захлопывала книжку: «Давай другую». «Эту!» заливалась Танька. Котику-братику!» «А не будешь плакать?» «Не буду!»
Но, едва доходили до «котику-братику» жалостно краснели и дрожали Танькины бровки, под носом блестели алмазные ручейки. А уж когда «несёт меня лиса» прыскала фонтаном горючих слёз.
***
Блин, из-за твоего папаши самое клёвое проморгали. Отмотай назад.
Деффки привстали на цыпочки, вытягивали шеи, сгрудились у окна. Во дворе чернела маленькая толпа. Уезжала скорая, переваливаясь в снегу. Двор освещался мигающим лунным светом от полицейского маячка. И ещё стояла распахнутая машинка- «буханка» с синими шторками.
Бинго, деффки. Конкретно, жмурик, прошептала Танька. У неё было чудное лицо: вытянувшееся, замершее, слегка побледневшее, а на нём огромные круглые глаза. Кэш звенел беспрерывно, счётчик бешено крутился, показывая пятизначные цифры.
***
Тут у бабки сидор рассыпался. Пирожки, что ль, сказал шофёр. С капустой. Выброшу на хрен.
Славке на закусь сгодится, он и не такое жрёт, сказал грузчик. Отодвинул торчащую с носилок маленькую ногу, чтобы не мешала. Один пирожок понюхал, подумал и стал жевать. Варежки на резинке перекинул на шею, а узорчатую шапочку ради смеха напялил на большую бритую макушку.
Так и ехал, отмахиваясь от весело прыгающего помпона и откусывая пирожок. Пирожки решил съесть сам. А варежки и шапку отдаст Машке, дочке. А то ходит как не знаю кто, чувырла.
МАКСИМЫЧ ПО ИМЕНИ ГРЕТА ТУНБЕРГ
Максимыч выскочил в тёмные сенцы, хотел изо всей силы грохнуть за собой низенькой дверью. Грохнуть не получилось у двери был старушечий, незлобивый характер. Лишь прошелестела старым дерматином по косякам, закрылась мягко, покладисто, не выдавая хозяйских чувств. А хотелось их выдать, ох хотелось. Чтобы бревенчатые стены затряслись, чтобы ходики с кукушкой в зале на пол вдребезги (после починит).
Совсем нервы никуда. А думал, на пенсии научится жить благостно, мудро, внучку уму-разуму научит. Такой дед научит
Впотьмах нашарил ногой растоптанные, но крепкие ещё, самоходовские башмаки: в них и в лес, и по огороду хорошо. В углу висели пучки сухих, слабо пахнущих лекарственных трав. На ощупь отыскал среди них удочки, сморщенный брезентовый рюкзачок хоть здесь порядок, всё на своих местах.