Черт побери, что все это значит?
Вместо ответа он услышал задыхающийся голос Розочки:
Эрни! Слава Богу!.. Я уж думал, ты никогда не выйдешь Пикар, пробившись через толпу, выскочил сбоку и судорожно схватился за художника обеими руками: -Уффф, ты здесь!.. Ты в порядке?
Да в порядке я, в порядке, что со мной станется!.. А здесь что происходит, объясни? Там у стены месье Марэ, или у меня белая горячка?
Роже счастливо засмеялся и обнял Эрнеста за плечи:
Конечно, месье Марэ, собственной персоной! Пришел спасти твою буйную голову от карающего меча, как и подобает рыцарю без страха и упрека!..
О, черт Верней на секунду замер, а в следующий миг залился краской до корней волос. Но как он узнал?.. Это ты его сюда притащил?..
Конечно, я! Кто же еще! Разбудил на рассвете, и он оказался так любезен, что сразу же согласился стать твоим поручителем и даже привез меня сюда на своей машине!
Эрнест снова ущипнул себя, чтобы убедиться, что все происходит наяву, а не во сне -и, не слушая, а точнее, просто не слыша трескотню Роже с почти религиозным благоговением устремил взор на кумира своей юности, что явился спасти его. Спасти снова, пусть на сей раз не от смерти, а от тюрьмы, но главное, это повторилось
Он смотрел и не верил своим глазам, и не мог перестать смотреть, Марэ же никак не мог освободиться от назойливых фликов, атаковавших его со всех сторон, с требованием автографов, рукопожатий и совместных фото.
Наконец, живая «пробка» вокруг кинозвезды рассосалась, и Пикар получил возможность торжественно подвести Эрнеста к Жану Марэ.
«Спасенного к спасителю, нераскаянного задиру к респектабельному поручителю Как бы это обыграть поизящнее?.. А, вот, придумал! Вассала к сеньору, для принесения оммажа! Да-да они оба должны оценить».
Он едва набрал в грудь воздуха, чтобы исполнить ритуал представления «вассала» по всем правилам этикета, как вдруг Марэ залился краской и, глядя на художника в упор, горячо воскликнул:
Вы?.. Это в самом деле вы!..
Это я прошептал Эрнест и опустил голову. Бог мой! Вот так встреча!..
Да весьма неожиданная
Ну да, конечно же, это Эрнест Верней, как я и говорил, месье начал Роже, сбитый с толку странной реакцией мэтра, но ни Эрнест, ни Марэ не обратили на него внимания. Они смотрели только друг на друга, буквально пожирая взглядом, и вели себя как влюбленные, встретившиеся после долгой разлуки! Бедный Розочка словно стал стеклянным, превратился в невидимку или полосу тумана.
Как же я рад вас видеть, Эрнест, слава Создателю, вы живы и здоровы!
Я тоже, месье жив и здоров благодаря вам.
Но почему же вы ни разу не позвонили мне за три года, не написали? Ведь у вас была моя карточка
Я не решился, месье Марэ. Мне и в голову не приходило, что
Что? Что я буду интересоваться вами после той встречи в поезде?..
Что вы оказались заинтересованы до такой степени клянусь, даже не предполагал.
И напрасно. Я о вас часто думал за эти три года. Не мог забыть.
Встреча в поезде? Роже Пикар снова настойчиво попытался привлечь к себе внимание и, взяв Эрнеста за руку, крепко сжал ее. Ты мне никогда не рассказывал, что лично знаком с месье Марэ
Я много чего тебе не рассказывал, парировал Верней, не сводя глаз с Марэ, и в этот злосчастный миг Розочка понял, что его скоротечному роману с художником пришел конец. А в следующее, не менее горькое мгновение он отчаянно, до слез, до кома в горле пожалел о необдуманном решении помчаться в Марн-ля-Кокетт, чтобы разбудить мэтра и пасть к его ногам, с мольбой о спасении «паладина». Ах, если бы он только знал заранее, что эти двое знакомы, и судя по всему более чем коротко, то с легкой душой позволил бы Вернею сесть в тюрьму! Лучше ходить на редкие свидания и носить передачи, преданно ожидая конца срока, чем спасти любовника из когтей закона и потерять навсегда
ГЛАВА 5. Лекарство от любви
Дерзкий солнечный луч, проникая в галереи Лувра сквозь голубовато-серые стекла, играл на щеке Эрнеста, золотил белоснежную кожу, покрытую легким пушком, заставлял зеленые глаза сиять, как изумруды, и смягчал резковатую линию губ Не просто смягчал делал ее настолько чувственной и притягательной, что Марэ хотелось своими губами поймать этот отблеск апрельского солнца. Он смущался этого неуместного желания, отводил взгляд, старался смотреть куда угодно, но только не на рот молодого человека, идущего рядом но получалось плохо, из рук вон плохо.
Вот уже два часа Жан Марэ с Эрнестом Вернеем, артист с художником, бродили по Лувру, незаметно перемещаясь с этажа на этаж, из зала в зал, и разговаривали обо всем на свете, перескакивая с темы на тему с непринужденностью давних друзей. Изобразительное искусство, история Франции, предпочитаемый сорт винограда и марка вина, предстоящая работа на съемках, кино вообще, любимые фильмы, нашумевшая премьера «Крестного отца», путешествие в СССР (они побывали там оба, но в разные годы), рабочие забастовки и траурная демонстрация на похоронах Овернэ (Эрнест в ней участвовал, Марэ -нет, но причислял себя к сочувствующим) и пряной приправой ко всему этому был постоянный, обоюдный, но тщательно завуалированный флирт. Желание витало над ними горьковатым дымком «Галуаз», холодным ароматом фиалок, сквозило в обращенных друг к другу взглядах, звучало в тембре голоса и внезапно повисающих паузах
Лет десять назад Марэ, или Зверь, как он сам любил называть себя с легкой руки покойного Жана, не стал бы теряться, проявил бы инициативу и позвал бы Эрнеста сперва выпить по стаканчику, а после пригласил к себе. Собственно, так он и поступил, впервые встретив Жоржа, что раз пришел к нему в гости и остался на годы Увы, увы и увы. Время беспощадно, у часов есть лишь одно направление вперед, и молодость, вместе с ее самоуверенностью и задором, таяла, утекала меж пальцев.
Марэ давным-давно привык к своей славе, к восторженной любви поклонников, но и того, и другого становилось все меньше. Раньше он не мог выйти из дома, чтобы через десяток шагов не попасть в плотное кольцо стерегущих его почитателей, теперь же его узнавали, безусловно, узнавали, но не сразу и не все. Он иронически относился к известности, не был рабом суетного тщеславия и все же, что скрывать, немного обидно было ощущать себя угасающей звездой. Такая глупость: вроде бы ты еще о-го-го, полон страсти, нерастраченного огня, но рядом с двадцатипятилетним юношей превращаешься в смешного и нелепого старика. Сатира, возомнившего ни весть что смеющего телесно желать и оскорблять своим вожделением чужую молодость и сияющую красоту. Жан вовремя понял, что так нельзя, и дал ему свободу, а он он не сумел вовремя отпустить Жоржа, и дотянул до того, что уставший возлюбленный вынужден был сам бросить его.
Марэ пережил эту потерю, справился с ней, научился жить один в своем доме, что сразу стал слишком большим, слишком просторным и постепенно привыкал быть тенью самого себя. По-другому жить. Играть другие роли Зачем же, для чего в устоявшееся, размеренное течение дней вдруг без спросу врывается юный торнадо, и своим свежим, опасным дыханием сводит с ума?..
Что? Марэ осознал, что художник задал ему какой-то вопрос, и немедленно извинился за свою рассеянность. Простите, Эрнест, я отвлекся столько воспоминаний Я давно, очень давно не был в Лувре. Вы прекрасно сделали, что вытащили меня сюда. Сколько же здесь чудес, невероятно
«А чудеснее всего, что вы со мной, и я, милый юноша, могу любоваться вами».
Вы сняли камень с моей души, месье Марэ, рассмеялся Эрнест с явным облегчением. Я как раз хотел узнать, не утомила ли вас наша прогулка? Я-то могу бродить здесь не только часами, но и днями, неделями и в своем желании стать луврской летучей мышью или пополнить компанию местных привидений забываю, что не все похожи на меня.
Было не так уж важно, что говорит Эрнест Марэ мог бы просто смотреть, как двигаются его красивые губы но вежливость и благоразумие диктовали иные правила для беседы: