Из трубки донесся сперва судорожный вдох, потом долгий выдох на грани стона, и Верней пробормотал уже намного тише:
Да. Да, доктор, договорились.
Вот и славно. тут Эмиль сам замолчал, собираясь с мыслями. Ему уже не в первый раз приходилось брать на себя неблагодарную роль священника, принимающего исповедь Эрнеста, и подбирать нужные и точные слова в ответ на обращенную к нему мольбу К тому же, он ничего не мог поделать с тем, что всякий раз позволял себе вовлечься в отношения переноса и стать на время добрым и мудрым отцом для буйного юноши, отодвинув на второй план сурового доктора. Он корил себя за подобное нарушение профессиональной этики и кодекса психоаналитика, но не мог совладать с желанием стать для Эрнеста Вернея кем-то более значимым, чем просто лечащий врач. Ни один другой пациент не вызывал в нем столь явного и не подконтрольного воле и разуму прилива отеческих чувств А теперь, после того, что он услышал, к этим чувствам примешалась еще и ревность но Эмиль решил, что с собственными переживаниями разберется утром.
Послушайте меня, мой мальчик, послушайте и поступите разумно, насколько это будет вам по силам Вы и правда не представляете себе, как ваша красота может действовать на других людей, вы живете так, словно не замечаете этого и напрасно. Мсье Марэ актер, он обладает тонкой душевной организацией, и, надо полагать, видит не только глазами, но его собственные глаза не могут смириться с тем, что его собственные молодость и красота угасают. Поверьте, Эрнест, это переживание может быть мучительно, особенно когда рядом появляется кто-то, как вы. Притягательный и прекрасный. Будь мсье Марэ алчен, жаден, он и минуты не раздумывал бы, едва ему представился хоть малый шанс воспользоваться вашим согласием разделить с ним ложе. Шаффхаузен сам удивился своей пафосной серьезности, однако она не казалась ему преувеличенной, когда речь шла о его воспитаннике, названном сыне?..
О, многие сильные мира сего в поисках личного бессмертия выпивали чужую молодость, питались юными телами и душами, насыщались плотью в погоне за ускользающей с их лиц свежестью но от смерти еще никому из них скрыться не удалось. И знаете, Эрнест, я понимаю сдержанность вашего Феба ведь больше чем наслаждения, он боится опалить ваши крылья, растопить воск, скрепляющий их, разрушить ваш полет Отсюда и его отказ, его жертва, что так огорчила вас Понимаете ли вы теперь, мой мальчик, что в его поступке нет отвержения, что это только благой способ защитить вас от самого себя, а себя от вас? Ведь сам бог Солнца, погубив Фаэтона, впал в скорбь и скрыл свой лик от мира
ГЛАВА 6. Дижонская горчица
Послушайте, Верней, чего вы от меня хотите? Клод Брюле, реквизитор, с отчаянием уставился на встрепанного и взлохмаченного молодого человека в черной блузе и джинсах-клеш, куда больше похожего на бродягу-хиппи или драного кота, чем на графского сына.
Чего я хочу?.. Я хочу всего лишь так подготовить сцену к съемке, чтобы она, черт побери, была похожа на столовую восемнадцатого века, где обедневший барон с дочкой принимают знатную особу, а не на чертов «модный салон» в стиле Второй империи!.. А для этого надо всего лишь заменить вот эти занавеси, проклятую вазу и чертову посуду!.. Неужели я так много хочу, месье Брюле? Правдоподобия! Всего лишь правдоподобия!
Эрнест в сердцах врезал ладонью по антикварной столешнице, фарфоровые тарелки подпрыгнули, как испуганные горничные. Брюле возвел глаза к потолку и в сотый раз проклял решение начальства снимать все сцены, связанные с семейством Таверне, включая визит Марии-Антуанетты, в замке Сен-Бриз. И дело было вовсе не в том, что пришлось тащиться из Парижа в Бургундию такие переезды неизбежно сопутствовали работе над историческим фильмом. Авральные сроки подготовки тоже можно было пережить, в конце концов, когда это на французском телевидении удавалось строго выдерживать график, без отставаний, срывов съемочных дней, истерик директора и скачек с препятствиями?.. Но художник-декоратор, включенный в рабочую группу в последний момент, бывший по совместительству виконтом и сыном владельца замка, оказался полной катастрофой. Брюле не понимал, за какие грехи ему послан этот сумасшедший, и почему достойнейший мэтр Макс Дуи так его ценит, что предоставил широкие полномочия и дал карт-бланш на произвол.
Промучившись трое суток и чуть сам не сойдя с ума, Клод не выдержал, бросился к мэтру и слезно просил убрать Эрнеста Вернея куда-нибудь подальше, заверяя, что он с ассистентами сам в лучшем виде подберет нужный реквизит и декорирует площадку в соответствии с эскизами и общим цветовым решением К его удивлению, Дуи категорически отверг все жалобы и потребовал от Клода не нести ерунды и не строить из себя обиженную школьницу. Дескать, они, французы, тут все в одной лодке, и должны показать немцам, как следует по-настоящему снимать кино о французской истории по книге французского классика. И месье Верней на картине нужен, просто необходим, поскольку отменно знает историю и декоративно-прикладное искусство, превосходно чувствует цвета и оттенки, а самое главное умеет с помощью цвета и разнообразных мелочей создавать нужный эмоциональный фон Декораторов полно, и художники-оформители вокруг кишмя кишат, вечно обивают пороги студий, но такие психи как Верней психи в хорошем смысле слова, тонко чувствующие и впечатлительные, на вес золота.
Прослушав этот торжественный спич из уст мэтра, Брюле понял, что его натуральным образом продали в рабство, и от Вернея ему не избавиться никакими силами по крайней мере, до конца натурных съемок в «замке Таверне», то бишь, Сен-Бриз Значит, оставалось последнее прибежище: профессионализм. Симпатии симпатиями, обиды обидами, а работа работой. На этом топливе, плюс приятных мыслях о будущем гонораре, Клод протянул еще пару дней и даже как-то притерпелся к манере Вернея работать: как ни крути, парень был не глуп и дело свое не просто знал любил. Потому и бесился из-за любой мелочи, что разрушала или просто не вписывалась в идеальную картину, созданную в его голове.
Но сегодня художник, видимо, встал не с той ноги, потому что дошел до полного идиотизма: прицепился к безобидному кувшину, любовно выбранному ассистентом для съемки первой сцены ужина Бальзамо в замке. В этот сосуд следовало налить вино, только и всего, однако с Вернеем чуть припадок не сделался, когда он увидел кувшин в числе других предметов «натюрморта».
Верней, но это же просто кувшин!.. Кувшин он и есть кувшин, он будет просто стоять на столе, какая разница, медный он, серебряный или стеклянный?.. Никто на него и внимания не обратит! взывал Брюле к здравому смыслу, но безуспешно.
Конечно! Никто ни на что не обратит внимания! Роскошно, просто великолепно давайте теперь ставить на стол алюминиевую посуду из супермаркета, вместо драпировок наклеим фотообои, а в вазы с цветами воткнем траурный букет, с надписью «покойся с миром, Жозеф Бальзамо!»
Ну зачем вы так?.. Насчет занавесей, вы меня убедили, и месье Дуи он полностью поддержал они будут именно такие, бежево-золотистые, затканные серебряными цветами и ваза под цвет свечного пламени. Мимозу разыщем, далась же вам эта мимоза! Но кувшин?.. Чем вам не угодил кувшин?
Вы не понимаете, Брюле этот кувшин он участник действия! На него вроде бы никто и не смотрит, но он там все время, взгляните на раскадровку это не просто посуда, это символ! Намек на тайну, принесенную Калиостро предсказание дальнейших событий!
Какой символ, какие предсказания, что вы несете, Верней?! Просто кувшин для вина! Или вы сами вчера опять напились, и до сих пор не протрезвели?..
«Такие» предсказания, невежда вы несчастный! Вы хоть в книгу-то, по которой мы снимаем фильм, хоть раз заглянули?
Нет. Мне хватило сценария.
И напрасно! Если бы вы потрудились прочесть, то знали бы, что история Калиостро связана с тайнами и мистериями египетских жрецов, а кувшин кувшин это атрибут одного из египетских богов, вода, вытекающая из него, олицетворяет Нил!.. Разве это не прямое указание на Бальзамо, на ту его ипостась, что была