Лель, а еще я так тебя люблю! Я уже всерьез начала плакать и потянулась к ней с объятиями.
Ну началось, Ксю, если ты пьяная всегда такая, то лучше и правда тебе не пить.
Мы посидели вдали от всех, в высоких кустах. Я протрезвела, и мы пошли обратно. Максим сидел рядом с Юлей и улыбался ей.
Поехали домой, шепнула я своей верной подружке. Вечер не удался.
После этого случая я пила алкоголь, но всегда очень быстро останавливалась и очень четко видела ту черту, после которой я лишусь контрольного пакета акций. Я позволяла инвесторам отжимать не больше 2030%, а дальше стоп.
Олеся тоже любила контролировать ситуацию, а потому нам было очень комфортно вместе. Но закралось подозрение, что именно из-за этого мы остаемся вне студенческих тусовок, у нас так и не появилось друзей, как в фильмах или в рассказах. Было очень грустно предполагать, что количество выблеванного в туалете так сближает людей, но, похоже, это было правдой.
Вот и теперь опять казалось, что наша любовь к трезвости оставляет нас за какой-то невидимой границей веселья. Мы как будто внутри, но за стеклянной стеной.
* * *
Я расстроилась, мне все чаще и чаще становилось скучно на этих вечеринках: от мимолетности разговоров, обсуждения все время одной и той же темы, постоянной смены людей, не хватало то ли веселья, то ли глубины.
Инн сбежал от Гарри и идет ко мне.
Грустные мысли меня быстро покинули, я сооружаю свою самую лучезарную улыбку, а он останавливается, не дошедши.
У какой-то новенькой подружки бельгиек, они его активно знакомят. Эта подружка красивая, глаза голубые, конский хвостик как у меня, только голова, конечно, чистая, а волосы светлые.
Я расстроена и ухожу в другую сторону, там на подоконнике лежит одиноко сдутый белый шарик. Остался от какой-то другой вечеринки может, день рождения был у соседа бельгиек.
Я его немного надуваю, перетягиваю посередине, а потом нажимаю поочередно то с одной, то с другой его стороны, гоняю воздух. Олеся болтает с какими-то девицами, нашла с кем, но у нее парень есть в России. Не то что у меня
Вдруг мне попадается фломастер на глаза, я подхожу к столу, чтоб взять его, и вижу Муниба. Кто позвал его? Он не из нашей группы. Интересно.
Опять этот нелепый длинный кожаный плащ, по ощущениям он достался от прадеда-Дракулы. Под плащом casual Arabic: широкая футболка, широкие штаны, явно больше по размеру, чем необходимы. На нем снова не одна, а две футболки.
Одет он смешно, но мое внимание привлекает его кожа приятного золотистого цвета, гладкая, без изъянов, и снова сияющая улыбка, как ему удается?
Вот он заходит на вечеринку и тут же издает какие-то победные веселые звуки, шутит с кем-то, пританцовывает. Его походка мягка и пружиниста, лицо светится.
Я возвращаюсь к своему шарику и рисую на нем веселое лицо, которое так не совпадает с моим.
Муниб вдруг подходит прямиком ко мне, хотя после той вечеринки с азербайджанцем мы больше не общались, даже когда виделись где-то.
Привет! Что это ты делаешь с шариком? Он продолжает улыбаться. Можно написать ваши с Олесей имена на множестве языков на этом шарике, пока ты и с другой стороны рожицу не нарисовала, говорит так, как будто мы пять минут назад разговор закончили.
Точно! Мне очень нравится идея, а еще я знаю, чем себя занять теперь, пока Инн все продолжает общаться с этой подружкой бельгиек супермоделью.
Я подхожу сначала к одним ребятам, потом к другим, и сразу становится очень просто и весело.
Привет, напиши мое имя, пожалуйста, на твоем родном языке. Мое и Олеси, прошу я и смеюсь.
Ребята охотно делятся со мной нашими именами на их языках.
Собирая свою коллекцию, я все время оглядываюсь на Муниба, чтобы показать ему свои успехи. Он показывает большой палец. Наконец я иду за его подписью на арабском. Он старательно вырисовывает мое имя и объясняет каждую букву. Не пишет, а именно рисует, так я знакомлюсь с арабской вязью на надувном шарике.
А потом остаюсь стоять там, с ним, мы болтаем, как будто давно знакомые люди. Муниб внимательно меня слушает, поддерживает, если вдруг запинаюсь. Кажется, я нашла настоящего друга, а еще Муниб пьет только колу.
* * *
Энсхеде принял нас наконец-то кажется, это произошло вместе с приходом в нашу жизнь Муниба и Фабрицио, хотя мы постоянно ездили с кем-то новым на разведку территории. С французами на карнавал, с украинцем и ирландцем в Утрехт, с чехом и ирландцем в Мюнстер.
Время начало торопиться, мы торопились с ним. Наконец-то я чувствовала, что не за бортом, не на окраине, а в самой гуще событий, вечеринок, друзей и путешествий. Но нужно было торопиться, потому что скоро сказка должна была закончиться.
Мы отправились в свое первое путешествие в Швейцарию к другу нашей семьи. Нам было так сложно поверить, что мы там окажемся. В Швейцарии. Там, где банки, горы, Милка и очень все дорого, там Альпы, в Швейцарии, а мы могли попасть туда за какие-то жалкие тридцать евро. На самолете, а обратно на поезде. Обычном и необычном поезде. В Швейцарию. В Швей-ца-ри-ю.
Однако учеба никуда не ушла, по возвращении из Швейцарии нас ждала сессия.
Первая сессия отличалась настолько от того, что мы привыкли видеть в России, что глаза высыхали к семи утра, мы заливали их крепким кофе и торопились на экзамен.
Экзамены шли подряд, все были письменные, если не учить все вовремя, не было времени выучить все перед экзаменом. Никаких шпаргалок, никаких автоматов, никаких слепых заучиваний теорию надо понимать, потому что на экзамене ее придется применить. На это время на фронте вечеринок было объявлено перемирие.
Олеся построила график повторений и вывесила его у себя на стене. У нее была система, а я отчаянно и бессистемно повторяла все. Мне казалось, что она обязательно все сдаст на высший балл вот с таким графиком, а я опять что-то упускаю.
Мы сидели в разных комнатах и почти не общались, только за приемами пищи, которые стали короткими и нервными. И несмотря на то, что в нашем деканате нам уже торжественно сказали, что наши оценки здесь засчитываться не будут, мы даже не понимали, как можно не готовиться, а еще как можно провалиться. Медалистки, отличницы, идущие на красный диплом, должны были показать себя, всем показать.
Но только здесь мы себя совсем к отличницам не причисляли и тряслись до дрожи, надеясь наскрести хотя бы на минимум.
За три дня до экзаменов у Олеси произошел нервный срыв, она плакала и собиралась ехать домой, в Россию, без боя. Я успокоила ее, а внутри удивлялась: как же графики?
За один день до начала срыв стучался и ко мне, но я победила его, листая книгу всю ночь.
И мы вышли победителями из этой сессии точнее, я вышла.
* * *
Олеся провалила один экзамен из-за того, что спрятала маленькую шпаргалку в калькулятор. Ей дали закончить работу, а потом вручили бумагу, в которой назначалось слушание по вопросу отстранения ее от экзамена и признания результатов невалидными. Из-за маленькой формулы в калькуляторе.
На слушании, которое случилось через три дня, я сопровождала ее.
Из кабинета она вышла, как выходят из операционной проигравшие врачи. Пересдать можно будет только через полгода, то есть в нашем случае никогда.
Олесю этот факт просто расколошматил. Она впала в отчаяние, которое помогали усугублять родители.
Услышав очередной громкий и резкий разговор, я постучалась к ней после их телемоста.
Олеся, можно поговорить? спросила я.
Олеся сидела перед захлопнутым ноутбуком и не оборачивалась.
Олеся, ну ты чего? Опять что-то тебе родители говорили? Не созванивалась бы ты с ними пока, ну ей-богу, тот экзамен это просто глупость наша, я могла бы тоже попасться, да ну и кому он нужен, правда? Я успокаивала, но знала, какой позор лежит на ней сейчас, я бы переживала не меньше, а может, и даже больше на ее месте.
Ксюша, я не хочу сейчас говорить. Правда, выйди, пожалуйста. Олеся проговорила это очень тихо, сдерживаясь, но за словами послышались всхлипы, резкий звук втягивающейся жидкости в нос.