Но все эти подробности я узнал уже после войны.
А пока я валялся с развороченным мясом бедра и переломанными ребрами на нашей огневой позиции 2. Рядом, в углублении от старого колодца лежал сам Тимур. Точнее, его лучшая половина Снаряд разорвался где-то на расстоянии семнадцати миллиметров от него.
Капеллан
После госпиталя меня направили в другой полк, который также бесконечно ходил в атаки, держал бесполезную оборону, а в перерывах между этим пополнял себя молодым пушечным мясом.
Среди такого мяса к нам прибыл и священник. Обыкновенный священник Петропавловской епархии, отец Федор. В мируИлья.
Склонный к полноте пожилой мужик в рясе с небольшим, по размерам, крестом на небольшом, по объему, животе довольно быстро завоевал расположение наших бойцов своим веселым нравом. Изначально мы считали, что будут от него лишь заунывные песни о Боге, которые, кроме как в тоску, никуда больше ввергнуть не могли. И это несмотря на то, что каждый из нас исправно молился на свои окопы и бил поклоны каждой пролетающей мимо железяке. Одним словом, на войне действительно ни одного атеиста не было.
Но все равно, особым желанием подтягивать теоретическую часть по основам возни господней с нашим людским племенем, наши воины не бесные, не горели. Хотя с первым же лучиком солнца первого дня знакомства с ним комполка приказал нам собраться именно для этого, так как была суббота, и никто в округе особо не воевал.
Вот именно с того момента он и начал завоевывать расположение суровых мирян, что с оружием в обнимку сидели напротив него. Не очень приветливые лица выражали лишь два желания: поспать и поесть. А это было возможно только при выполнении третьего, но главного желанияуйти.
Здравствуйте, воины!
Приве-ет
Бонжур
Коничива.. вразнобой ответствовала паства.
Чем сегодня жили? Что ели, что пили?
Да ты, отец, издеваешься что ли? Не жрамши, не спамши уже вторые сутки сидим! Про кухню ты и сам знаешь!! Конькосоногий, поварполоротый, бог от нас отвернулся! А на духовной пище мы много не навоюем
Бог никогда не отворачивался от нас. Прости, но ячеловек служивый, поэтому на первое, что среагировал, так это на это.
Не отвернулся? Почему же тогда столько гов горя вокруг? А? ты скажи мне? Как служивый служивому!
И то правда, что бога нет, подал голос другой солдат по фамилии Дудков. Как же иначе объяснить всю ту несправедливость, что сейчас нас окружает?
Да и до войны-то ее особо не было, это Филин. Фамилия у него такаяФилин. Да и прозвище, впрочем, тоже.
Не видите бога, значит?
Не видим! рявкнули едва ли не хором.
Отвернулся?
Отвернулся, отвернулся. Ты, давай, мякину тут не разводи. Сразу задвинь нам пару писаний, да мы пойдем делами заниматься. Нужными!
Конаненко! голос командира полка раздался прямо над ухом, хотя сам полковник стоял метрах в тридцати от аудитории. Ты опять бучу поднимаешь? Совсем ничего святого не осталось уже? Еще раз встанешьсядешь! Понял?!!
Такточ, тврщполкник!!
Всё! Всем глаза раскрыть, ртынараспашку! Сидеть, внимать! И негромко молчать!! Всем ясно? Конаненко?
Такточ, тврщполкник!!!
Я ушел. Но яповсюду.
После того, как спина командира полка скрылась в блиндаже, Конаненко, которому только что грозил срок на «губе», буркнул:
Вот если кто из вездесущих и существует на Земле, так этонаш комполка.
В толпе нестройно засмеялись. Юмор тут присутствовал на каждом шагу (иначе не выдержать) однако те шутки, что на «гражданке» имели бы ошеломляющий успех, в окопах порой вызывали лишь пару коротких смешков. И наоборотсовершенно непритязательная шутейка (ну глупей просто некуда) иногда разрывала суровых воинов степей просто в хомячки.
Ну так о Боге не я разговор завел, сами подняли, отец Федор также, с лукавОй в глазах смотрел на нас с артиллерийского ящика.
А как это? Ты жпоп, о чем тебе еще-то гутарить? Бог, рай, ад, грехивот и весь ваш набор, Конаненко смачно сплюнул себе под ноги.
Я о жизни вообще-то разговор начал. Про Бога-то, я гляжу, вы и без меня всё знаете. И даже больше. Я только инструкции на старославянском-то и знаю: как отпеть, как покрестить, как поженить Поженить-то никого здесь не надо?
Пара хмыков. Три плевка.
Видимо, нет, продолжил батюшка. Ну так вот, я продолжу. Жизнь, я так понял, у васне сахар: войну вести заставляют, землю рыть требуют, голодать по три дняя сейчас разговор веду! внезапно повысил Федор голос, едва заметив в толпе намеки на какие-то комментарии.
Так вот, продолжил он, когда все успокоились. Жизнь эту мы выбрали сами, и поэтому нечего на других пенять. Я закончил. Начинайте.
Дакхэх! Да как же мы-то в этом виноваты, когда на нас эти лупни европейские полезли! Сами!! А мы тебе виноваты! Мы, что ли и не жить должны были вовсе, чтобы их не раздражать?
Нет, должны. К Богу вы, конечно, обращаться сейчас не будетене в доверии он у нас, у людей. Но тогда я прошу вас обращаться к тому, кто у вас в самом сильно доверииотец замолчал.
А кто? не выдержал Дудков, Кто это?
Так ну вы же сами! Иль чо? Тоже доверия нету? Ежели так, тогда вамк Богу. Никого еще не предал ни разу, но многих, правда, наказал. Но никого никогда не обманывал.
Отец святой, ты, конечно, наверное, святой, но такую ересь нам, пожалуйста, не неси больше! Да из-за твоего божка тут уже тысячелетиями кровь рекой льется. По всей Земле, по всем углам!
У Земли нет углов, Конопейкин. Онашар. В школу не курить ходить надо было, а умных людей слушать, донесся басовитый, с легкой ленцой голос.
Да заткнись ты, Стеблов! Конаненко, которого старый артиллерист называл Конопейкиным (была история) едва слюной не брызнул. Несмотря на относительную гиперактивность солдата, таким взвинченным его видели редко, и лишь в минуты великого гнева. Однако, чтобы его в такой великий гнев ввести, нужно было очень сильно постараться. А тутзавелся, считай, из-за пустяка.
Чё «заткнись», наркоман хренов! Тебе, дураку, старших благодарить надо, что тебя, дурака, посадили здесь на мягкую травку, и тебя, дурака, не дергают за всяким делом, а дают дураку мудрости начерпать, да свою дурь попрятать! А ты пока обратным делом занимаешься! спокойно парировал тот же голос.
Слушай, Стеблов: вот ты, вроде, немолодой уже человек, а все в затычку играешь! Не надоело? А мне, ежели интересно, так я спрошу. А ежели не согласен, то возражу.
Добро пожаловать в наши ряды затычек, Конопейкин. Я, вроде как, тоже возразил. Только для тебя разница почему-то есть, между теми, кто рассуждает, а кто вмешивается, а для менянет. Вот ты, по-твоему, не вмешиваешься, а чинно ведешь беседу, а я, значит, в каждую бочку влезаю, так?
Пшёлты
Так. Продолжайте, батюшка, паства готова к восприятию вселенских тайн.
Да что тут продолжать? Дело, вижу, как и вездеодинаковое, то бишьгиблое. Народ вокруг себя бе́ды ВСЕ видит, в себени одной. С себя же, пожалуй, и начну.
Бородач в рясе зычно хмыкнул, а затем продолжил свой рассказ:
Значит, родился-вырос-женился я в России, как и все. Но только, когда Союз рухнул, открылась мне широкая дорога в церковь. Я тогда с мамкой туда первый раз попал и был очарован ее величием. И долгие годы это величие мне покоя не давало. Заметьте: не церковь, а именно ее величие. И вот когда я уже женился, начал я туда лыжи свои потихоньку навострять. Во всемогущего бога не верил, а в могущественного попадо самозабвения. Семья мне при таких мыслях в тягость пошла, я ее и бросил. И поступил в семинарию. И, долго ли, коротко ли, стал, в конце концов, тем самым попом. Не особо могущественным, но уже и не служкой каким-то. Однако мне и этого хватало. Ведь в народе верно говорят, что Христа давно уже в храм не пускают, слышали мож эту историю? Нет? Расскажу, кто не знает, она короткая:
«Сидит прихожанин напротив Храма Христа Спасителя и ревёт горючими слезами. Аж навзрыд. Подходит к нему Иисус и вопрошает:
Что ж ты, бедолага, так убиваешься, аж на небесах тошно?
Да как же мне не убиваться, Спаситель? Хотел помолиться да свечу поставить, а они меня в храм не пускают!
Сел Иисус, приобнял горемыку и молвил:
Не стоит так душу рвать себе, сын мой. Они и меня туда не пускают».