Ник
Мы все носим маски, носили до этого, и будем носить после. И я сейчас не о масках от ковида. Я о других Тех, которые мы надеваем для чужих людей. Невидимых, к которым я долго не мог привыкнуть.
Я много наблюдал за людьми. Вот, например, соседи. Ночью, лежа в кровати, я долго слушал как сосед этажом выше орал на жену, обзывал ее последними словами, слышал звуки потасовки и звон разбитой посуды. Утром же он чисто выбритый, аккуратно одетый и застегнутый на все пуговицы, излучал спокойствие и уверенность. В глазах читалось Вижу цель, не вижу препятствий. Кто он для других людей? Уважаемый коллега, приятный собеседник, верный друг, чей-то строгий, но справедливый начальник. А бабулька из первого подъезда? Брови мохнатые вразлет, на голове блин (мама так называет берет), в глазах вселенское зло, губы изогнуты в брезгливой мине. А сама гладит котиков и корм им выносит. И каждую собаку во дворе приветливо встречает, птиц кормит, ну не бабка, а ангел.
Размышляя, я готовил любимый мамин салат. Она часто хвасталась, что в ее рецепте есть секретный ингредиент, от которого обычная Мимоза становилась изысканнейшим блюдом. Никто из друзей семьи не мог угадать, отчего мамин салат такой нежный, а все дело в масле. Мама замораживала кусок сливочного масла в морозилке, а потом терла его на ошпаренный и остуженный лук.
Уложив салат слоями в глубокую миску я поставил его на окно. Темно уже, в доме напротив свет в окошках, у кого-то мелькали картинки в телевизоре, кто-то до сих пор не разрядил елку, ничего что март на улице, а кто-то явно развел огород на окне, о чем свидетельствовала насыщенно-розовая подсветка. Взгляд скользнул с окон дома напротив к подъездам, а от них к парковке, там возле фонаря стояли двое. Ветер развевал волосы женщины, и белая юбка ее колыхалась на ветру как будто эта женщина не на земле стояла, а плыла на корабле. И все вокруг нее колыхалось и волновалось. Как будто в бурях есть покойвспомнилась строчка из школьного стихотворения.
Я вернулся к холодильнику. Мама рассказывала, что в детстве очень любила бутерброды-кораблики. Причем они не выглядели как-то особенно, просто хлеб, масло, сыр. Почему они назывались корабликами? Я достал масло, медленно намазал его на хлеб. А потом вытащил квадратики сыра в индивидуальной упаковке, снял ее с одного кусочка, нанизал его на зубочистку, расправил и поставил этот парус на хлеб с маслом. Маслиной украсил. Будет толстенький моряк.
Скрипнул ключ в замочной скважине, а потом завозился, заскрежетал радостно. Я бросился встречать маму, наверняка ведь устала с работы.
Она пришла не одна. Пряча глаза, за ее спиной стоял мужик, он снял обувь и поставил ее возле обувницы, деликатно кашлянув. От неожиданности я попятился и врезался в дверной косяк. Мужик как мужик. Одет опрятно: из-под синего свитера виднелся светло-голубой воротник рубашки, на ногах джинсы и черные носки. На руке часы. И кольцо.
Никитка, ты чего не спишь? весело спросила мама.
Так я э-э-э, тебя ждал.
Так вот ты какой, сказал мужик и протянул руку. Пожал крепко, по-мужски. Похлопал меня по плечу, замялся, не зная куда девать руки.
Иди ложись, а мы на кухне посидим, нам есть о чем поговорить, мама потащила мужика на кухню, даже не объяснив кто это и как его зовут.
Я демонстративно взял ведро под раковиной, решительно подошел к столу и сгреб все бутерброды и салат в мусорку.
Ничего себе восстание пупсиков, отметила мама, а потом как бы извиняясь сказала мужику, Не обращай внимание, небольшой бунт на корабле.
Я хлопнул дверью своей комнаты и упал на кровать. Не покидало чувство, что я веду себя как истеричная девчонка, но что мне делать? Устраивать скандал еще более не по-мужски.
Я лежал один в темноте и долго не мог сомкнуть глаз. Во-первых, не верилось, что мать так легко забыла, все что с ней было совсем еще недавно: ревность, побои и совершенно дикие условия жизни в полной зависимости от другого человека, во-вторых, не верилось, что я ничего не сказал сейчас. Снова ничего не сказал и ничего не сделал. Как тогда. Но имею ли я право приказывать ей? Устроить скандал, выгнать этого человека, поставить ее перед выбором: или он, или я?
Черной дырой разрасталась в груди тревога. В нашем доме снова не пойми кто.
Варя
Пошлая Молли Контракт
Из кухни слышались голоса и доносился запах кофе с молоком. Родители говорили громко, мама, волнуясь перебивала отца. Я прислушалась, пытаясь понять, о чем такой оживленный спор.
Почему они слушают песни группы Пошлая Молли?
А что там за песни?
Ну всякие пошлые
А почему мы в их возрасте слушали Красную плесень?
В их возрасте?
Ну плюс-минус. И ведь выросли хорошими людьми.
Плюс-минус.
Понятно. Родители решили послушать мой плей-лист. Я медленно сползла с кровати и просочилась в ванную комнату, включила воду потихоньку, чтобы родители не сразу заметили мое присутствие. Но дослушать разговор не удалось, он, видимо, сам собой сошел на нет. После чистки зубов и умывания я снова перетекла в свою комнату и долго копалась в шкафу, пытаясь найти хоть что-нибудь нормальное в своих шмотках, но все, что там находилось, жутко не нравилось. Все было старое и сто раз уже ношеное и если раньше меня это ничуть не смущало, то теперь все изменилось. Как идти в школу в обносках, когда там он?
Раньше я бы сразу позвонила Нике, и она бы уж точно посоветовала что-нибудь или притащила что-то свое. Но сейчас звонить нельзя. Засмеет. Да и похоже, он ей тоже очень понравился. Хотя Она не раз говорила: У нас вкусы разные. Конкурировать с Никой мне казалось глупым и совершенно бесполезным делом, оставалась надежда, что ее симпатия мне только показалась. Я восхищалась ее тонкими чертами лица, длинными густыми ресницами, словно наращёнными. Восхищалась ее густыми русыми волосами. Хотя у меня самой были не менее густые светло-русые волосы до лопаток.
Толстовку с надписью Gamer отмела в сторону. Помню, Ника вроде бы говорила, что, если не знаешь, что надеть, выбери рубашку, топ и джинсы. Или платье? Нет! Только не платье, тогда точно все догадаются.
Однако же я плелась на уроки в черном платье в мелкий белый цветок и черных колготках. Правда к нему отлично подходил чокер с буквой В, красиво и плотно прилегающий к шее. Хрустя сапогами по снегу, я предвкушала пятерку по литературе, и тайно надеялась, что наряд сочтут уместным для такого случая, ведь мы с Никой вчера отлично потрудились.
На улице бушевала метель. Это только из окна выглядит загадочно и красиво, когда ты лежишь под одеялом и любуешься буйством природы, в тепле и сухости. А когда пробираешься сквозь пургу в школу, то красота не так очевидна. С неба неслись огромные пушистые снежинки, забиваясь в нос, рот, слепя глаза. Лишь бы тушь не потекла. Зима похоже забыла, что она весна. По календарю уже второе марта и совсем недавно все таяло и текло ручьями, сегодня же все изменилось.
До школы можно было дойти пешком или доехать одну остановку на общественном транспорте. Я промокла и продрогла уже настолько, что готова была идти обратно домой и опоздать на первый урок, а то и вовсе не пойти ни на один, но тут очень вовремя подъехал автобус. В теплом его нутре чувства мои оттаяли и доехала до школы я уже бодрее, чем могла бы.
Десятки голосов шумели, орали, говорили одновременно. Началка бегала и путалась под ногами, закидывая шапки друг друга на люстры. Ника не отвечала на телефон, бесконечное количество длинных гудков оставалось без ответа.
Что у тебя с лицом? спросила Настя Лапшинова, когда я почти уже разделась, оставалось только ботинок снять.
Я, стараясь не смотреть ни на кого вокруг, пробралась к зеркалу. Тушь, конечно же, поплыла, и я была похожа на капитана Джека-Воробья. Жалкое зрелище. Кое-как вытерев глаза влажной салфеткой, я поспешила вместе с толпой на урок, под рев звонка и гул десятков голосов.
Камбала Ивановна была не в духе. Ее заплаканное лицо, красное, с белыми прозрачными бровями и выпученными глазами, тревожно оглядывало класс. Все уже успели выложить учебники по литературе и встать возле парт. Остановив взор на мне, учительница произнесла:
Сейчас родители не сильно занимаются воспитанием, решив, что достаточно родить ребенка и выпустить его в приличное общество. Пусть оно как-то само занимается. Да, Ершова? А потом жалуются на рост преступности и безработицу.