Мы обогнули угловую китайскую ширму, покрытую изображениями аистов и болотной растительности, и оказались в уютном, обставленном мягкой мебелью уголке.
Тут я заметил небольшой лист бумаги кремового цвета, подколотый к ширме на поперечную шёлковую вязь. Лист был исписан крупным неровным почерком. Я разобрал только первую строку: «Катрин, любимая»
Катрин!.. Не надо объяснять, какое потрясение произвела эта надпись в моей душе. Вновь перед глазами пронеслись чудище, трон, каракатицы, карабкающиеся по грот-брам-реям памяти и и нежная русалка Катрин, весёлая и печальная одновременно.
Это что?.. спросил я, указывая на листок.
Зачем спросил?
А-а, это девушка вздохнула, только, пожалуйста, не ревнуй! Это Рикардо, мой двоюродный брат. Влюбился в меня, как мальчик! Я ему говорю: «Рикардо, я же тебе сестра, ты не должен меня любить как женщину», а он за своё: «Браки заключаются на небесах. Кто там знает, что ты моя сестра?» Я ему говорю: «Бог всё про нас знает, и Дева Мария тоже!» А он: «Ну и пусть знают. Я всё равно тебя люблю и хочу на тебе жениться!» Тогда я рассказала отцу про проказы Рикардо
И что отец? спросил я, думая совершенно о другом.
Отец любил Рикардо и сказал: «Он смелый!»
И что же дальше?
Дальше? Да ничего. Рикардо не вернулся из плавания. Говорят, слишком много выловили дорадо и перегрузили яхту. Из их звена не вернулся никто. А на следующий день мне сказали, что видели твой вельбот у Розовых островов целым и невредимым. Я так за тебя обрадовалась, что совершенно не могла скорбеть по Рикардо, когда его память отпевали в церкви. Отец тогда на меня страшно разозлился: «Твой брат не вернулся, а ты даже слезы не прольёшь!»
Девушка опустила голову и добавила:
Не обижайся. Я тебя так долго ждала, я ни в чём перед тобой не виновата! Ты мне веришь?
Конечно, верю, Катрин, ответил я, улыбнувшись.
С меня вдруг слетело смущение, будто камень упал с души. Внезапный прилив горячей нежности к настоящей невыдуманной Катрин затопил моё сердце и стремительно понёсся по кровотокам. «Сон в руку!» ликовал я, наслаждаясь событием, указавшим имя моей «возлюбленной».
Она присела на диван.
Иди ко мне
Я медлил. Затем опустился перед ней на колени и прижал к лицу протянутые ко мне ладони.
Катрин, милая, я очень по тебе соскучился. Ты помнишь, как нам было хорошо там, на дне? Помнишь, как мы тайком потешались над чудищем и гнали с порога этого зануду стригуна? А когда ты пропала, я долго искал тебя. И не находил. Как я мог знать, что найду тебя здесь, в родном Сан-Педро? Счастье моё, мы снова вместе!..
Пресвятая Дева Мария, что ты говоришь, Огюст? Какой стригун?! Ах, я глупая девчонка! Ты устал, ты очень устал, а я
Её тревожный голос вынудил меня очнуться. «Господь сладчайший! Что я несу!» кровь ударила мне в голову.
Ты права, Катрин, я так устал, шепнул я, стараясь перевести разговор на другое, позволь мне немного передохнуть с дороги.
Конечно! девушка облегчённо выдохнула, улыбнулась и весело спорхнула с дивана. Ни тени смущения или огорчения я не увидел на её лице, вновь искрящемся любовью и трогательной заботой обо мне.
Отец разрешил, чтобы ты какое-то время пожил у нас. Он хочет с тобой поближе познакомиться и надеется подружиться. Идём же!
Катрин проводила меня на первый этаж в крохотную, любовно убранную комнату.
Усадив в мягкое велюровое кресло, она без лишних слов поцеловала меня в плечо и вышла, прикрыв за собою дверь.
10. Откровение
Я остался один.
«Господи, да что же это в самом деле?» В моей голове закружился, как клубок вертлявых вьюнов, ворох самых разнообразных чувств.
С одной стороны, я горько сожалел о потере родного дома, где меня ждут отец и сестра. Как-то они сейчас там?
Мысль о покинутых близких людях прожгла сердце, подобно огненной стреле раскаяния. Впервые в жизни я ощутил чувство собственного недостоинства. Двадцать лет оно таилось в моём подсознании и пряталось за мальчишеской заносчивостью и неразумием. И вдруг вырвалось наружу! Неужели для этого надо было «сменить» эпоху?
Выжженый, вернее, омытый чувством раскаяния, я впервые увидел себя изнутри. Увидел и удивилсяв зеркале, оказавшемся к случаю передо мной, отражался вовсе не самовлюблённый чел, но чувствительный и смущённый событиями последнего дня великовозрастный подранок.
Верно говорят: большое видится на расстоянии. И теперь на расстоянии почти вековой давности я ощутил всю меру любви и привязанности к отцу, несмотря на его «вечное» недовольство результатами моих житейских опытов. Дальшебольше! Я подумал о сестре. В моей душе отыскалось огромное количество сугубо платонической любви к этой парадоксальной и чувствительной личности, младшей меня на два года. Ах, Тони, давно мы с тобой не сидели, как бывало, напротив и не таращили глаза, переглядывая друг друга! Моя милая сестрёнка Тони, твой брат оказался полным идиотом. Ты даже представить не можешь, куда его угораздило провалиться!
И вообще, то, что произошло со мной, невозможно представить здравым рассудкомв историческом подземелье вместе с ожившими мертвецами исполнять игры живой плоти!..
Я беззвучно громоздил в уме всё новые и новые «комплименты» моему незавидному положению и, печалясь о произошедшем, одновременно любовался проснувшимся во мне красноречием.
Действительно, там, наверху в славном испанском будущем я безуспешно пытался реализовать хоть что-то из очевидных талантов, которыми наделили меня Бог и природа.
Я неплохо владею пером и мог бы писать вполне приличные тексты. Но графоманствовать ни разу даже не пробовало чём писать? О воинствующем дарвинизме просвещённой Европы? Да пошла она в жопу со своими развращёнными респектами! Надо быть или Сервантесом, чтобы суметь из навозной жижи выписать романтическое приключение, или использовать эту жижу вместо чернил, чтобы текст приобрёл соответствующий запашок. Увы! Делать первое я не умею, а второене хочу.
Я мог быть неплохим референтом или бизнесвокером, но устроиться в приличную компанию на мало-мальски приличную должностьтрудней, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Видите, я даже знаю Библию и могу цитировать Бога!
* * *
Долго лить слёзы в двадцать лет невозможно. Не так уж много я потерял с переменой среды обитания. Будет неправдой сказать, что прежде я был востребован и счастлив.
Я рано остался без матери. Отцовское воспитание походило скорее на десятилетний курс самостоятельности без права на ошибку. С любимой девушкой отношения, не смотря на взаимную любовь, так и не сложились. Она не смогла принять моё хроническое безденежье, а яеё высокомерную заносчивость по пустякам и внутренний настрой на всеядный разорительный шоппинг. «Тут, пожалуй, такого нет», подумал я.
Вернувшись к воспоминаниям дня, я с удивлением обнаружил, что отсутствие техники на улицах, за исключением двухтрёх забавных автомобилей с ревущими, как львиный прайд, двигателями и выхлопными трубами, извергающими громады чёрного дыма, меня нисколько не напрягало. Наоборот, я с трогательным удовольствием наблюдал многочисленные экипажи и огромные, несоразмерные моему привычному представлению велосипеды.
Пока мы с Катрин шли от набережной к дому, меня так и подмывало остановить какую-нибудь пролётку, развалиться на её кожаном сидении и, поглядывая свысока на осанистое дефиле гуляющих горожан, раскурить, например, сигару!
Минутный восторг, родившийся от ненасытного стремления молодости играть в преуспевающую жизнь, очень скоро сменился ощущением пугливой рассудительности и болезненным вниманием к мелочам. Действительно, сотни мелких артефактов давно минувшего прошлого наполняли моё сознание странным ощущением дальнего с ними родства. Я с удивлением вглядывался в причудливые изгибы форм и не чувствовал к ним культурного отторжения. Должно быть, я походил на упавшее дерево, разглядывающее свои вывороченные из земли корни и впервые рассуждающего о смысле собственной жизни. «Так вот откуда берутся многие мои побуждения!» думал я, фиксируя в сознании эстетику начала двадцатого века.
В памяти всплывали обрывки исторических сведений про далёкий 1898 год, памятный бесславным поражением моей милой Испании от грубой, пучеглазой и толстозадой Америки. В тот год мы потеряли почти все свои колонии, даже Кубу. Представляю, как эта трагедия отразилась в умах нынешних моих современников. Рухнула вековая империя!