Он презирает своих родителей. И он прав. Кровь от крови. Не могло быть иначе. Но это заставляет Тимофея чувствовать еще больше жалости к себе. И жалость перерастает в презрение.
Я снова нашел записку, сделанную все той же нечеловеческой рукой. И заболел. Дни я давно перестал считать, но мне казалось, что я брожу по ужасным лабиринтам, порожденным распухшим мозгом, неделями. Я видел тени.
Когда началась моя тусовочная жизнь, мне пришлось несколько скорректировать свои музыкальные вкусы. Как с людьми, так и с музыкой приходилось мириться, нельзя настроиться на нужный лад, если не отдаешь себя всего окружающему.
Обычно там играл всякий кал. Какая-то попса, хип-хоп, электроника. И все вперемешку. Тут как с алкоголем: либо ты преодолеешь препятствие в виде своего мозга и чувства вкуса, либо тебя стошнит. Меня тошнило несколько раз. И я правда не уверен, отчего именно, все же склоняюсь к музыке.
Но когда я снова возвращался к себе в свое уединение, я начинал терапию. Классика (Мусоргский, Чайковский, Бетховен, Вагнер стыдно признатьсяШопен), французская опера (все, что попадалось), авторская музыка в экспериментальном стиле и рок. Разный рок. Мне нравилась неприкрытая мизантропия, льющаяся из динамиков. Это был Мэнсон. Его песни для моего эго были своего рода сексуальным тренажером. Иногда у меня мог встать (в переносном смысле). Вполне могло дело доходить до оргазма (а вот здесь за переносность значения я не ручаюсь).
Все имена и свои впечатления по каждому я перечислять не буду, но главная песня ждала меня впереди. И тоже из-за угла.
Раздел 5
Близился Новый год, а значит, и алкоголические будни. Столько дел, столько дел: забухать с классом, со своими пацанами, с Денисом, а впереди зимние каникулы и столько девочек, которые так нуждались в моем обаянии, а изголодаться я к этому времени уже успел.
Но мои планы резко свернули в совсем неожиданное русло. Леша подрался с алкашами и получил сотрясение и небольшое ножевое ранение. Провожал свою подругу поздно вечером, а жила она в не самом спокойном районе, и по дороге домой налетел на какого-то синяка. Леша не был агрессивным парнем, но, я допускаю, мог и сам захотеть того побить. Ну как побитьоб асфальт разок уронить, не более. Я в нем уверенон хороший человек. Тем не менее драка как-то завязалась, и к его оппоненту пришла подмога. Думаю, это была западня. Леше дали по голове палкой, но он остался на ногах и продолжил обороняться. Когда нападавшие смекнули, что связались с подготовленным прохожим (боролись мы с ним на одном уровне), один из них выхватил что-то острое (в темноте было не видно) и прошелся по спине. Благо Леша носил тогда плотную, зимнюю кожаную куртку, а от звуков с улицы проснулись жильцы ближайших домов. Поэтому обошлось все одним, неопасным ударом. Те скрылись, Лешу увезли на скорой. Повезло, что лезвие прошло неглубоко, вскользь и не зацепило ни позвоночник, ни почку. Кстати, тех мужиков потом нашли, и Лешин отец (влиятельный в нашем городе человек), воспользовавшись своими связями, сделал так, что тех изуродовали в камере (одного даже развели и опустили).
И вот его должны выписывать к Новому году, и понятно, что ни о каких поездках и тусовках речи быть не может. И чтобы как-то его поддержать, я отказался куда-либо ехать и пошел в новогоднюю ночь к нему. Родители были только рады, оба они нашли себе компании, так что не пришлось изображать из себя несколько часов нормальную семью. Лешины родители ни чего против не имели, они знали меня с детства, его отец был хорошо знаком с моим.
У него была очень религиозная семья. Особенно мать. Не знаю как, но каким-то христианским чутьем она чувствовала, что со мной не все в порядке, и всегда тепло меня принимала. Жалела меня. Приглашала в церковь. Я деликатно уходил от этой темы. И всегда был вежлив с ней.
Леша тоже был православным христианином, но из-за возраста малость непоследовательным. В моей же семье к религии относились неопределенно. Отец был крещеным, но на этом вся его религиозность заканчивалась. Если он и верил, то знал, что его ждет только ад. Мать же была агностикомтак она объясняла свои взгляды, а по мне она, с одной стороны, не имея религиозного воспитания, с другойзнания, просто отмахивалась от темы. Последними верующими в ее семье были ее бабушка и дед по материнской линии. Они были мусульманами.
У меня же были сложные отношения с божественным началом. Я не только ставил себя отдельно от остальных людей, но и не мог признать над собой абсолютного авторитета. Я слишком сильно верил в себя, чтобы верить в Бога (или в Богов).
В ту ночь с 31-го на 1-е мы остались одни и у нас произошел разговор, важность которого я тогда не осознал, но почувствовал. И отреагировал неправильно, а осмыслил это только сейчас.
Как успехи во французском? спросил он.
Peu à peu, ответил я.
Я-то на нем не говорю.
Потихоньку.
Тесты проходил?
B1-B2 где-то.
Нормально. Вдруг он потускнел.
Что-то не так? спросил я.
Ты сильно хотел с ними поехать?
Да ладно, сколько этих вписок еще будет. С Денисом поеду или пойду, как получится. Тем более с классом не так интересно. А что?
Тебе не кажется, что ты стал слишком много времени проводить за всем этим?
Не знаю, мне не мешает.
Думаешь?
А в чем проблема?
Не нравится мне все это
Да ладно тебе, они нормальные парни, тебе тоже не помешало бы сдружиться со всеми.
Они тянут тебя.
Я знал это. Мое человеколюбие и Лешино были разными. Он относился к людям искренне, и в нем не было внутреннего презрения к окружающим. Я же был маскирующимся мизантропом. Я мог называть человека братом, пил с ним на брудершафт, но далеко внутри за всем этим угаром я ни во что не ставил его. Мне было плевать, дай мне пару месяцев, и я бы не вспомнил, как этого человека зовут.
Уж не ревность ли это с твоей стороны? ответил я ему.
Какая ревность, побойся Бога
Я его не боюсь.
Я вижу по тебе.
А я вижу, что ты всего боишься
Я-то ладно, но о Боге не говори так в этом доме.
Он завел меня.
Ты и сам знаешь, что его нет.
Он промолчал.
Разве не так?
Я так никогда не говорил, эти слова он произносил почти шепотом, хотя его родители уехали час назад с родственниками и дома были только мы вдвоем. Я лишь говорил, что верю не так, какон сменил мысль, сам-то ты помнишь, что говорил мне о вере, когда делился впечатлениями о Достоевском?
Это не совсем
Он перебил меня:
Веру надо пережить.
Знаешь, сейчас мне кажется, что все это большой излишек. Вспомнить того же Раскольникова (мы были единственными, кто прочитал «Преступление и наказание» намного раньше программы). Он убедился, что он лишь тварь дрожащая, ни на что не способное дерьмо, возомнившее себя Наполеоном. Не думаю, что я как он.
Думаешь, тебе и проверять не надо?
Думаю, я уже все проверил.
А не боишься стать Кирилловым?
Хм. Он же просто псих.
Ты не видишь себя со стороны. Не доведет это все тебя до добра.
Ну это все вопрос веры, а мне нужно знать. Слушай, мне все нравится. Правда. Я просто кайфую от всего, что сейчас со мной происходит. Зачем мне это все прекращать, если я просто могу это делать. Мне это никак не мешает.
Я долго пытался реконструировать последние слова, но именно их почему-то будто отрезало от тела истории. Мне кажется, что сказал я нечто в этом духе, но не уверен, ведь, когда восстанавливаю эти слова, у меня начинает что-то жечь внутри, а виски наливаются тяжестью. Я думал, что он просто завидует мне. Он видел, что у меня все получается, видел, что я могу позволить себе то, что не может позволить себе он.
Наутро я позвонил Антону, спросил, как прошла поездка с классом (ездили они на турбазу за город). Он скинул мне несколько видео, как кого-то из одноклассников тушили в снегу, как они пытались скрыть следы, оставленные опрокинутым кальяном, как Кирилл и Дамир прыгали в сугроб с окна второго этажа и Дамирка приземлился в чью-то блевоту. Ничего не потерял, заключил я.
К обеду я распрощался с Лешей, а вечером поехал с Денисом на дачу к его одногруппнику.