Сейчас тут двое: портной Клячкин и оркестровый музыкант Мельников. Клячкин прозевал эвакуацию: мастерская его попросту разбежалась кто куда, а он решил твердо: из Москвы ни шагу! Стар, мол, для фронта, а рабочие руки и здесь пригодятся.
- На интендантский паек хоть сейчас иди. Портных, оказывается, и тут маловато. Фронт близехонек, а шинельки да ватники очень требуются, - ухватил я его реплику, - да и моя Анна Власьевна по специальности - брючница. А штаны кроить - что штатские, что солдатские, не все ли равно?
- Ну а мне не все равно, - откликнулся его собеседник. - Сейчас я в оркестре Большого театра, составили все-таки из оставшихся. Работаем по соседству - в Экспериментальном. И оркестр играет, и публики - полон зал. А что будет, когда наши к Мазилову отойдут?
- Не отойдем мы к Мазилову, Михал Михалыч, - вмешиваюсь я. - У нас в редакции два военспеца сидят. Они бы вам объяснили, что фронт под Можайском, а не в полуверсте от Москвы. Тысячи самолетов к Москве рвутся, а пропускаем мы их только поштучно. Да еще сбиваем где-нибудь на окраинах города.
- Был случай в истории, когда Москву сдали, Вадик, - мнется музыкант. Страшно мне. По-соседски говорю: страшно.
- А вот до такой степени пугаться не следует: сквозь закрытую дверь слышно. - Это выходит из своей комнаты, присоединяясь к курильщикам, седой, коротко стриженный человек в морской тельняшке. Это командир ремонтирующегося в Мурманске бронекатера, приехавший по командировке в Наркомат обороны. Семья у него где-то в эвакуации.
- Не пугайтесь, дружище, - повторяет он, - я и без Вадиковых военспецов вам скажу, что к Москве они не прорвутся. История редко повторяется, да и стратегическая ситуация сейчас совсем другая, чем в годы Кутузова. Что было целесообразно тогда, не годится теперь, и наше военное командование хорошо знает об этом.
Раздался звонок. Протяжный и длинный, как звонят обычно почта или милиция. Я впустил участкового и двух его спутников: мужчину лет сорока, а может, и больше, к тому же давно не бритого, и женщину чуть помоложе. Оба с чемоданами. В том, что это муж и жена, никто из нас не усомнился. Да и одеты они были почти одинаково: он - в черной кожанке, она - в матовом черном плаще, волосы от дождя мокрые. Но смотрели мы все не на них, а на участкового. Зачем он?
- Где тут у вас комната Пахомовых? - спросил он.
Я указал на левую дверь по коридору с краю:
- Так она же опечатана.
- Я ставил печати, я и сыму, - сказал участковый. - Вот, новых жильцов к вам привел. Их дом сейчас разбомбили.
Он уже снимал сургуч с двери.
- А законно ли это? - усомнился я. - Вернутся же когда-нибудь и Пахомовы. Не на фронт поехали, а на Дальний Восток. И все вещи их здесь.
- Не вернутся Пахомовы, - нахмурился участковый. Он смотрел не на нас, а себе под ноги. - Сожгли их эшелон под Москвой - две бомбы, одна за другой. И вещички их никто не востребует.
Мы молчали, пока новые жильцы размещались в комнате: где-то ведь надо жить.
Когда участковый ушел, новый жилец вышел в переднюю.
- Обычно так бывает: все соседи по квартире или друзья, или неприятели. И нам бы хотелось, чтобы вы приняли нас как друзей, - сказал он. - Прошу любить и жаловать, как говорят в таких случаях. Фамилия моя Сысоев, а зовут Павлом Филипповичем. Специальность - главный бухгалтер, работаю в промысловой кооперации. Иринка моя там же, только в другом отделе. На кухню не претендуем: обедаем в столовке, а завтрак и ужин можно и на электроплитке согреть. Возвращаемся запоздно, никого не побеспокоим. Иногда и дома сидим, если работы, как говорится, по горло. Людей-то меньше половины осталось, за троих приходится лямку тянуть. Вот такие-то пироги, друзья.
- Запоздно возвращаться - ночной пропуск надо иметь, - сказал Клячкин.
- И пропуска есть, и в темноте ходить научились.