- Раз набирают новых и новых людей, значит, не бросили, не отчаялись! Просто очень трудная задача поставлена. - Новая мысль пришла ему в голову, и он оживился еще больше. - И вообще: откуда ты знаешь, какой у них масштаб времени? Может быть, наш год для них - секунда?..
- Да ничего я этого не знаю, - сказал Изя, пожимая плечами. - Я пытаюсь тебе объяснить, в каком мире ты живешь - вот и все.
- Ладно! - прервал его дядя Юра решительно. - Хватит нам из пустого в порожнее переливать!.. Эй, малый! Как тебя... Отто! Брось девку, и тащи ты нам... Нет, окосел он. Разобьет он мне бутыль, схожу сам...
Он слез с табурета, взял со стола опустевший кувшин и отправился на кухню. Сельма бухнулась на свое место, снова задрала ноги выше головы и капризно толкнула Андрея в плечо.
- Вы долго еще будете эту бодягу тянуть? Развели скучищу... Эксперимент, эксперимент... Дай закурить!
Андрей дал ей закурить. Неожиданно оборвавшийся разговор взбаламутил в нем какой-то неприятный осадок - что-то было недоговорено, что-то было не так понятно, не дали ему объяснить, не получилось единства... И Кэнси вот сидит какой-то грустный, а с ним это бывает редко... Слишком много мы о себе думаем, вот что! Эксперимент Экспериментом, а каждый норовит гнуть какую-то свою линию, цепляется за свою позицию, а надо-то вместе, вместе надо!..
Тут дядя Юра бухнул на стол новую порцию, и Андрей махнул на все рукой. Выпили по стакану, закусили, Изя выдал анекдот - грохнули. Дядя Юра тоже выдал анекдот, чудовищно неприличный, но очень смешной. Даже Ван смеялся, а Сельма просто скисла от хохота. "В крынку... - захлебывалась она, утирая глаза ладонями. - В крынку не лезет!.." Андрей ахнул кулаком по столу и затянул любимую мамину:
А хто пье, тому наливайтэ,
А хто не пье, тому нэ давайтэ,
А мы будэм питы, тай бога хвалиты,
И за нас, и за вас, и за нэньку старэньку,
Шо вывчила нас горилочку пить помалэньку...
Ему подтягивали, кто как может, а потом Фриц, бешено вылупив глаза, проорал на пару с Отто какую-то незнакомую, но отличную песню про дрожащие кости старого дряхлого мира - великолепную боевую песню. Глядя, как Андрей с воодушевлением пытается подтягивать, Изя Кацман хихикал и булькал, потирая руки, и тут дядя Юра вдруг, уставясь своими ерническими светлыми глазами на голые ляжки Сельмы, заревел медвежьим голосом:
А по деревне пойдетё,
Играетё и поетё,
А мое сердце беспокоетё
И спать не даетё!..
Успех был полный, и дядя Юра продолжил:
А девки, сами знаетё,
Да чем заманиваетё:
Сулитё, не даетё,
Всё обманываетё...
Тут Сельма сняла ноги с подлокотника, отпихнула Фрица и сказала с обидой:
- Ничего я вам не сулю, нужны вы мне все...
- Да я ж вообще... - сказал дядя Юра, сильно смутившись. - Это песня такая. Сама ты мне больно нужна...
Чтобы замять инцидент, выпили еще по стакану. Голова у Андрея пошла кругом. Он смутно сознавал, что возится с патефоном и что сейчас уронит его, и патефон действительно упал на пол, но нисколько не пострадал, а, напротив, начал играть даже как будто бы громче. Потом он танцевал с Сельмой, и бока у Сельмы оказались теплые и мягкие, а груди - неожиданно крепкие и большие, что было чертовски приятным сюрпризом: обнаружить нечто прекрасно оформленное под этими бесформенными складками колючей шерсти. Они танцевали, и он держал ее за бока, а она взяла его ладонями за щеки и сказала, что он - очень славный мальчик и очень ей нравится, и в благодарность он сказал ей, что любит ее, и всегда любил, и теперь ее от себя никуда не отпустит... Дядя Юра грохал кулаком по столу, провозглашал: "Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать...", обнимал совершенно уже сникшего Вана и крепко лобызал его троекратно по русскому обычаю.