Джори! Барт! позвала мама из открытого окна кухни. Обедать!
Я вгляделся в воду и увидел свое лицо в грязных разводах, со спутанными волосами, совсем не курчавыми и красивыми, как у Джори. В моем лице было что-то уродливое, темно-красное, будто не из этого прекрасного мира и сада. Я плакал кровавыми слезами. Я опустил руки в воду и вымыл лицо. Потом сел, мне надо было подумать. И только тогда я заметил на колене кровьочень много крови, которая уже засохла лепешкой. Не важно, главное, что не болит сильно.
Интересно все-таки, откуда взялась кровь? Я вспомнил, как я полз. Или я ободрался о ту доску с ржавым гвоздем? Может быть, я всадил себе гвоздь? Папа говорил, что очень важно, чтобы кровь из раны вытекала свободно. Моя текла так свободно, что ноги и даже руки были в крови.
На всякий случай я расковырял рану пальцем, чтобы кровь текла еще свободнее. Люди со странностями, вроде меня, не находят ничего необычного в том, чтобы делать такое, а люди пугливые, вроде мамы, сразу от этого падают в обморок. Кровь была густая и горячая, похожая на то вещество, что наложил кучкой Эппл.
А может быть, я вовсе и не со странностями, потому что внезапно я почувствовал боль. Настоящую боль, и очень сильную.
Барт! свирепо заорал папа с задней веранды. Немедленно иди есть, или я тебя выдеру!
Когда они все сидели в столовой, они не могли видеть, как я проскальзываю в другую дверь, а именно это я и сделал. В ванной я вымыл руки, надел пижамные штаны, чтобы скрыть мою кровавую коленку, и, тихий и покорный, сел за стол.
Самое время, проговорила мама.
Барт, почему каждый раз, как мы садимся за стол, ты заставляешь себя ждать? спросил папа.
Я опустил голову. Не то чтобы мне было стыдно, я просто неважно себя чувствовал. Колено дергало от боли, наверное, это наказание Божие и Джон Эймос прав. Эта ранамой собственный адский огонь.
На другой день я прятался в саду в одном из своих потайных местечек. Весь день я провел там, наслаждаясь болью, потому что она означала, что я нормальный человек, как все. Я был наказан Богом, как и все остальные грешники. Я хотел пропустить обед и пойти проведать Эппла. Я уже не помнил, был я у него сегодня или нет. Я попил воды из рыбного прудалак-лак, как кошка.
Мама с утра улыбалась и складывала вещи. Первыми она уложила мои.
Барт, постарайся сегодня никуда не лазить и вести себя хорошо. Явись к обеду вовремя, и тогда папе не придется наказывать тебя перед сном. Он ведь не любит наказания, но надо тебя как-то дисциплинировать. Постарайся есть побольше. Тебе будет не до удовольствий в Диснейленде, если ты заболеешь в пути.
Солнце собиралось закатиться. Джори побежал на улицу, чтобы поглядеть на цвета заката, которые, он говорил, были «как музыка». Джори умел «ощущать» цвета; они делали его грустным, радостным, одиноким или «мистическим». Мама тоже. Теперь, когда я могу ощущать боль, может быть, я научусь «ощущать» и цвета.
Наступила ночь. Темнота приводит с собой привидения. Эмма позвонила в свой хрустальный колокольчик, приглашая меня к обеду. Я хотел есть, но не мог пойти.
Позади меня что-то отвратительно пахло. Я заглянул в дупло дерева. Фу! Там, наверное, птичьи яйца. Я осторожно засунул туда руку. Нащупал что-то твердое, холодное и покрытое шерстью. На этом «чем-то» был ошейник с такими колючими шипами, что я укололся. Что этоколючая проволока? Или этот сдохший зверьКлевер?
Я разрыдался, охваченный диким страхом.
Они подумают, что это сделал я.
Потому что, что бы ни случилось плохого, всегда думают на меня. А я любил Клевера. И всегда хотел, чтобы он любил меня больше, чем Джори. А теперь Клеверу уже не жить в этом чудесном домике, который я когда-нибудь дострою.
Джори бежал навстречу мне по дорожке. Он искал меня.
Барт, выходи! Барт, не надо перед отъездом раздражать родителей!
Хорошо еще я нашел новое место, которого он не знает, и лежу здесь, притаившись, на животе.
Джори убежал. Вышла мама.
Барт, позвала она. Уже поздно Пожалуйста, Барт. Прости меня, что я тебя ударила сегодня утром.
Я отер слезы, выступившие от жалости к самому себе. Я ведь утром хотел помочь. Я случайно высыпал в раковину целую пачку порошка, думая, что меня похвалят. Откуда я знал, что одна маленькая пачечка наделает столько пены? Пена и содовые пары наполнили всю кухню.
Вышел папа:
Барт, приходи и съешь свой обед. Мы все поняли, что ты сделал это не нарочно. Ты хотел помочь Эмме. Тебя простили. Не дуйся и приходи.
Я все сидел, и чем больше я сидел, тем виноватее себя чувствовал за то, что заставляю их страдать. В голосе мамы я слышал слезы, будто она и в самом деле любит меня. Но как она может любить, а я быть достоин ее любви, если я ни разу в жизни не сделал ничего правильно?
А колено все больше болело. Вот-вот поедет по нашей улице, завывая сиреной, «скорая помощь», схватит меня и так же с сиреной повезет в папину больницу. Они отнесут меня в операционную, и хирург в маске взревет: «Отрезать ему эту гниющую ногу!» Они отрежут ее по колено, а оставшаяся часть начнет отравлять меня всего, и вскоре меня похоронят.
А похоронят меня на кладбище в Клермонте, в штате Южная Каролина. Сбоку от меня будет лежать тетя Кэрри, ведь ей нужно для компании кого-то такого же маленького, как она. Но я не буду Кори. Я буду сам по себечерная овца в своей семье, как сказал обо мне Джон Эймос, когда он рассердился на меня за то, что я играл с его кухонными ножами.
Я лежал на спине со скрещенными на груди руками и глядел в небо, как Малькольм Нил Фоксворт, ожидая, когда пройдет зима и новое лето приведет маму, папу, Джори, Синди и Эмму к моей могиле. Готов спорить, что мне на могилу они не принесут прекрасные цветы. И я в могиле скорбно улыбнусь, и они никогда не узнают, что испанский мох нравится мне больше, чем благоухающие розы с их шипами.
Они уйдут. А я буду лежать в холодной сырой земле. Снег покроет землю, и мне в моей вечной обители уже не понадобится изображать Малькольма Фоксворта. Я представил себе Малькольма, старого, иссохшего, с седыми волосами и хромающего, как Джон Эймос. Разве что чуть покрасивее, чем Джон Эймос, потому что слишком уж Джон безобразен.
И когда я умру, все мамины проблемы будут решены: Синди тогда сможет жить с ней, и все будут спокойны, и будет мир. Когда я умру.
Боевые раны
Обед прошел без Барта. Вот уже и спать пора ложиться, а он так и не показался. Мы все искали его, но ядольше всех. Ведь я лучше других знал его.
Джори, сказала мама, если мы в течение десяти минут не найдем его, я вызываю полицию.
Я найду его, проговорил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее.
Сам я, однако, совсем не был так уверен. Но мне не нравилось, как Барт обращается с родителями. Ведь они всегда делают для нас все, что можно. Им и вовсе неинтересно в четвертый раз посещать Диснейленд. Это все для Барта. А он такой тупой и бесчувственный, что не понимает. Он просто возмутителен. Вот результат снисхождения, которое всегда оказывают ему папа с мамой. Надо бы наказать его посуровее, и тогда бы он знал, что последует за таким наглым поведением.
Но когда я несколько раз повторил им, что думаю по поводу мягкости наказания Барта, они оба заявили, что достаточно натерпелись от жестоких и суровых родителей. И знают, что ни к чему хорошему суровые меры не приводят. Мне всегда казалось странным, что у обоих были одинаково жестокие родители. Когда я смотрел на них, я не мог не заметить, что у обоих были светлые волосы, голубые глаза, черные брови и длинные, загнутые темные ресницы. Мама их подкрашивала, а папа посмеивался над ней: он говорил, один перевод краски, потому что никакого подкрашивания не надо.
Они говорили, что Барта никак нельзя наказывать физически.
А ведь как любит Барт поговорить о зле и грехе. Это у него недавно; будто он тайком читает Библию. Он даже может прочесть целый пассаж из Библиичто-то из Соломоновых притчей о любви брата к сестре, чьи груди были как
Я бы даже помыслить ни о чем таком не мог не захотел. Это причиняло мне еще большее смущение, чем когда Барт твердил о том, как он ненавидит кладбища, могилы, старых дами почти все остальное. Наверное, единственное сильное чувство, какое он, бедняга, испытывал, была ненависть.