Ее снимки фотограф делал на втором этаже своего дома. А однажды она заглянула на третий. Посреди огромной комнаты, на постели, окруженной камерами и со всех сторон освещаемой яркими лампами, обернутыми в пергамент, молодая белая женщина склонилась над бедрами двоих чернокожих мужчин.
Сгорая от стыда, она убежала вниз, едва сдерживая рвоту.
А на следующий день к ней в холодильник приехал фотограф. После короткой вступительной части о «замысле режиссера» последовала вторая, гораздо более длинная и убедительная, о деньгах. Она размышляла об этом целую ночь. Переводила названную им астрономическую сумму в злотые, а потом делила на проценты кредита, который ей не пришлось бы брать, чтобы купить квартиру в городе недалеко от Балтики. К тому же мама, со своим больным сердцем, могла бы поехать наконец в санаторий, а сестра с сыновьямисъездить в горы
Утром она не поехала на работу. В полдень фотограф отвез ее в клинику в центре города, там она сдала анализы на ВИЧ и РВ, а потом провела два часа у парикмахера. Забрав результаты анализов, они уже после обеда купили несколько комплектов белья в бутике. И вечером она была на третьем этаже виллы. При съемке первого фильма в комнате были только оператор и его ассистентка-осветитель. Ночью она долго и горько плакала. Главным образомот стыда. Но потом она стала думать, что ведь это только работа. Работа грешнаяно ведь это все из-за нищеты. И она ведь не убивает, не грабит, не причиняет никому вреда. Никому. Только себе самой. Так она записала у себя в дневнике. А как-то она даже исповедалась в этом своем грехе. И даже получила прощение
Следующие несколько лет она летала на каникулах в Гаагу. И каждый раз жила на той вилле. Когда вдруг с головой накрывало отвращение к самой себеона бежала в банк и просила сделать выписку со своего счета. Она купила квартиру, выплатила долги родителей, помогала сестре и ее детям.
На четвертом году такой жизни она познакомилась с Анджеем. Переехала в Гданьск. Вышла замуж. Сменила город, сменила институт, сменила фамилию. Выбросила дневник и все остальное, что могло бы напомнить о ее падении.
Она впервые в жизни любила. Впервые в жизни по-настоящему желала близости и прикосновения мужчины. Впервые в ее жизни мужчина сказал ей, что любит. И что будет о ней заботиться. Потому что она «единственная, самое дорогое и самое важное, что у него есть».
А приблизительно через полгода после их свадьбы Анджей получил от незнакомой женщины письмо на электронную почту. В приложении был короткий фильм, снятый на третьем этаже виллы в Гааге.
Она пыталась ему объяснить. Она говорила, что отдавалась только телом, а ведь значение имеет лишь то, что в душе и в голове. Он слушално не услышал. Он как-то очень быстро забыл о своей огромной любвии ударил ее кулаком в лицо. А когда она лежала на полу, оглушенная ударом, он плюнул на нее сверху и ушел.
Она не чувствовала ни боли, ни унижения. Ее только тошнило. От отвращения к нему
Следы
Дорога к кладбищу у монастыря поднимается в горуузкая аллея между шеренгами разлапистых лип по обеим сторонам. Некоторые из деревьев тянутся друг к другу ветками и кое-где встречаются, образуя над дорогой своего рода естественный шатер. Когда она была маленькая, летом и весной она часто гуляла по этой аллее. Бабушка Стефания брала грабли и оцинкованное ведро, и они медленно брели в гору на кладбище, чтобы прибраться на могилах «этих несчастных заброшенных», как говорила бабушка. Зимой же, когда ложился снег, она приходила «на аллею» с отцом, и они катались с ним здесь на санках.
Когда умерла бабушка, дорога на кладбище еще была не заасфальтирована. Дедушка сам вез гроб бабушки на подводе. «Потому что бабуля только так хотела бы, на подводе и с конем, чтобы последний раз на эти липы-то посмотреть, и на этом, сына, все», сказал он, как отрезал, когда отец хотел заказать катафалк у «этих похоронщиков». И нанял дедушка у кого-то солидную деревянную подводу, большую, с местом для гроба. Ночью он подводу помыл, украсил березовыми ветками и застелил белой простыней. И рано утром поехал на ту гору, одетый в костюм и галстук. И шляпу надел. И плакал. А она все время жалась к нему. И даже нельзя сказать, от чего больше: то ли от грусти, что бабушки больше нет и никогда не будет, то ли от страха, когда конь останавливался, уставдорога ведь была скользкая, мокрая от дождя, и хрипел.
Через два года перед Пасхой умер и дедушка, а дорога на кладбище уже была асфальтовая и сухая. И висели прибитые к липам указатели, хотя все и так знали, что кладбище находится в конце аллеи.
Только когда дедушка умер и она стала оставаться дома одна, без никого, она вдруг поняла, что у нее нет матери. У всех детей, кроме нее и Мартинека со второй парты, матери были. Мама Мартинека умерла от какой-то серьезной болезни, и все дети в классе по этому поводу очень грустили (или, по крайней мере, делали вид, что грустят). А ее мать ничего и не умиралаее просто не было с самого начала. Папа, правда, как-то в сочельник сказал, что она умерла, но он ничего не говорил о ее болезни. И когда он говорил о ее материон начал плакать, хотя и притворялся, что не плачет. И больше она никогда его о ней не спрашивала. Потому что папа ведь плакал в жизни всего четыре раза: когда умерла бабушка, когда умер дедушка, вот тогда в сочельник и когда умер папа римский.
А она потом привыкла, что у нее матери нет. Отец читал ей сказки, учил молиться, лепил из пластилина все, что ей в голову придет, покупал сахарную вату, готовил пироги с капустой, стирал ее платья, катался с ней на санках, ходил на родительские собрания, решал квадратные трехчлены, мыл ей волосы, учил танцевать, поехал с ней в Освенцим и держал ее там крепко за руку все время, купил ей цветы, когда у нее начались первые месячные, засыпал рядом с ней, читая ей сказки, потом объяснял ей Херберта, взял кредит и купил первый компьютерэтот компьютер до сих пор стоит в картонной коробке в подвале. Самый простенький и дешевыйно чтобы был. Как у всех остальных детей. Самый прекрасный компьютер, какой она когда-либо имела в жизни. Папа делал все, чтобы как-то компенсировать ей отсутствие матери. И никак не мог понять, что мать ей на самом деле совершенно не нужна. Он считал, что должна быть нужна. Поэтому иногда с ними ужинали за накрытым белой скатертью столом какие-то нарядные женщины. Некоторые из них были красивыми и умными.
Она говорит спокойным голосом:
И вот мы, знаете, ужинали а утром он, провожая меня в школу, спрашивал, «интересный ли получился ужин». Он так выражалсяникогда не осмеливался сказать иначе. А я всегда отвечала, что нет, не интересный. Даже если на самом деле было не так. Потому что я, знаете, не хотела делить своего отца ни с какой другой женщиной. И больше он ни одну из этих женщин не приглашал. Теперь-то я понимаю, что была вредной, эгоистичной сучкой. Без памяти влюбленной в своего отца «папиной дочечкой». И в этой своей любви не понимала, что он и так принадлежит мнено по-другому, не весь, не целикомчто он, мой папочка, тоже имеет право на свою собственную жизнь, что я когда-нибудь уйдуа он останется один. Но он от этого права добровольно отказался. Потому что его обожаемая доченька «ведь росла без матери». Какой великолепный заголовок для слезливой статьи в психологической газете! Правда ведь, вам тоже так кажется?
Меня моя мать, знаете, всегда интересовала. Я ее все время искала. В кладовке, где отец хранил коробки с фотоальбомами, в шкафах, где документы всякие лежали. На улицах. Я просто знала, что когда кто-нибудь так любит, как мой отец любил мою мать, то должны оставаться какие-то следы. Должны, знаете ли.
Я никогда по-настоящему не верила, что у меня нет матери. И речь идет не о том, что кто-то ведь должен был меня родитьречь идет о любви моего отца. И я ее нашлаэту любовькак-то раз, в его портфеле. Он хранил ее фотографию в паспорте. Фотография был выцветшая, черно-белая.
Отец умер в конце октября. Наверно, он уже хотел умереть. Когда я закончила учиться и нашла работу, он, наверно, почувствовал, что исполнил свой долг, что дал мне все, что мог и что мне было нужно. Он был очень прагматичнымдаже в том, что касается выбора правильного момента для смерти.