Дорогая моя, взгляни! воскликнула она с придыханием. Вон там «Ритц». Боже, как я соскучилась по Лондону! И вот так на всем пути по Пикадилли она тыкала пальцем в «клевые шалманы» (когда мать возбуждалась, английский ее подводил), места, где «они с папой» ужинали, когда им позволяли средства, еще до рождения Тори: у «Каприати», в «Ин-эн-Оут» «жу-уткий шеф», в «Кафе Рояль».
Позади них хихикнули две девчонки, на вид продавщицы, и передразнили мать«жу-уткий шеф».
На этот раз Тори сказала себе, что ей плеватьчерез две недели она отбывает в Индию. «Когда ты улыбаешься, Когда ты улыбаешься, Весь мир улыбается вместе с тобой».
Дорогая, сказала мать, легонько ущипнув Тори за руку, не нужно напевать мелодию в общественном месте, это ужасно вульгарно.
Они прибыли в магазин «Суон & Эдгар», в отдел конного спорта. Мать, хваставшаяся своим знакомством с администратором, попросила вызвать мадам Дюваль, вдову, как она объяснила дочери, и ее давнюю знакомую с тяжелой судьбой.
Мы ищем приличные летние джодпуры, зачем-то сообщила мать, растягивая по-лондонски гласные, привратнику, чтобы портные в Бомбее могли видеть образец.
Потом они поднялись наверх, и Тори мысленно закатила глаза, когда мадам Дюваль, вытащив изо рта булавки, одарила миссис Сауэрби комплиментами по поводу ее стройной фигуры. Польщенная мать зарделась, на ее щеках обозначились ямочки, и она изрекла свой обычный совет насчет лимонного сока с водой и маленьких порций. Тори была вынуждена сидеть на этой зверской диете несколько месяцев, когда мать согласилась купить ей платье при условии, что размер платья будет маленький, а значит, дочери нужно похудеть. Иногда Тори казалось, что мать решила уморить ее голодом: их самая яростная ссора, чуть не дошедшая до драки, случилась, когда однажды вечером после вечеринки, где ее ни разу не пригласили на танец, мать застала Тори в летнем домике за пожиранием толстого ломтя белого хлеба с вареньем.
Как раз в тот вечер мать, владевшая несколькими языками, назвала ее немецким словом «Kummerspeck», имея в виду нездоровое ожирение у людей, которые «заедают» свои горести пирожными и прочими сладостями.
В переводе это означает «жир от печали», пояснила она, и сейчас это слово подходит к тебе.
У меня есть размер побольше. Любезная мадам Дюваль вернулась с новыми бриджами. Может, эти подойдут. Мы что, будем летом заниматься спортом?
Нет, как всегда, ответила за Тори ее мать. Она уезжает в Индию, верно, Виктория?
Да. Она гляделась в зеркало поверх их голов и думала: «Какая я огромная. И жирная».
В Индию? Как это мило! Мадам Дюваль одарила их сияющей улыбкой. Настоящее приключение! Везет же вашей дочери!
Мать решила продолжить тему.
Да, это très amusant, сказала она. Когда девушки выходят там в свет, их называют членами клуба рыбаков, потому что там много симпатичных молодых людей.
Нет, мама, поправила ее Тори, нас называют рыболовецкой флотилией.
Мать проигнорировала ее слова.
А тех, кто не сумел найти себе жениха мать смерила Тори тяжелым взглядом, словно намекая на что-то, называют возвратной тарой.
О, это не очень-то приятно! воскликнула мадам Дюваль и не очень убедительно добавила: Но с вашей Викторией этого, конечно, не случится.
Хм Мать слегка выпятила губы, как всегда делала, когда смотрелась в зеркало. Поправила шляпку. Будем на это надеяться.
«Я ненавижу тебя, мама». В какой-то краткий и ужасный момент Тори представила, как она вонзает шпильку в тело матери, сильно, чтобы та громко вскрикнула от боли. «Я ужасно тебя ненавижу, подумала она. И никогда не вернусь домой».
Глава 3
У Вивы осталось последнее дело. При мысли об этом у нее слегка кружилась голова от нервного напряжения. В семь часов она встречалась в Оксфордско-Кембриджском клубе на Пэлл-Мэлл с Уильямом, душеприказчиком ее родителей.
Именно Уильям два месяца назад дал ход цепи событий, которые теперь вели ее в Индию. Он передал ей письмонаписанное дрожащей рукой на дешевой писчей бумаге, где шла речь о сундуке ее родителей, оставшемся в Индии. Автор письма, некая мисс Мейбл Уогхорн из Шимлы, сообщала, что сундук с одеждой и личными вещами хранится в сарае возле ее дома. Дожди в том году были сильными, и она опасается, что сундук развалится, если она оставит его там еще на какое-то время. Еще она написала, что ключи от сундука находятся у мистера Уильяма Филпотта из судебного инна Иннер-Тэмпл в ЛондонеВива может забрать их, если еще не сделала этого.
Уильям присоединил к ее письму и свое собственное. При виде этого убористого почерка она ощутила болезненный укол.
«Прости меня за суровую откровенность, писал он, но я не думаю, что тебе нужно что-либо предпринимать. Я пошлю старой даме немного денег, чтобы она избавилась от сундука. Ключи у меня, если они тебе нужны».
Виве было неприятно соглашаться с ним, но поначалу она невольно признала, что он прав. Возвращаться в Индию для неевсе равно что бросить бомбу в центр своей жизни.
Да и что она там найдет? Детскую мечту о зарытом сокровище, взлелеянную читателями Хаггарда? Сентиментальное возвращение в потерянную семью?
Нет, все это смешно и принесет одну лишь боль. Думая об этом, она мысленно представляла себе это как шаг назад, в темноту.
Ведь наконец-то, через шесть месяцев, после двух невыносимых работ в Лондонемашинисткой у вечно пьяного ЧП (члена парламента) и на фирме, изготавливавшей железные замки, ей необычайно повезло. Она устроилась помощницей у Нэнси Драйвер, доброй, эксцентричной дамы, которая со впечатляющей скоростью штамповала романтические повести и не скупилась на советы. На новой работе Вива получала тридцать шиллингов в неделю, их хватало для того, чтобы переехать из женского общежития ИВКА в собственную комнатку на площади Неверн. Но самое главное, что Вива начала писать сама и впервые почувствовала необыкновенное облегчение и удовольствие почти на клеточном уровне. Она обнаружила, что теперь знает, чем ей хочется заниматься в жизни.
Она с ужасом думала о встрече с Уильямомих отношения стали запутанными и грязноватыми. И написала ему письмо с просьбой переслать ключи по почте, но он отказался.
Так почему же при таких замечательных перспективах, открывшихся ей, как только она поняла, что увидит родительские вещи, в ней вновь мгновенно ожила прежняя страсть к перемене мест?
Она с трудом вспоминала свою жизнь с родителями. Время размыло и смягчило давние болезненные образы, время и относительная безликость пансиона, а потом и Лондон, где поначалу она никого не знала. Вообще-то, помимо очевидных плюсов большого городатеатров, художественных галерей, прогулок по набережной рекиее устраивало, что здесь почти никто не задавал ей личных вопросов. Только двое: делопроизводитель в ИВКА, заполнявший оставленный ею пробел в строке «Местожительство семьи», и еще Фран, приветливая толстуха, тоже машинистка, спавшая в общежитии на соседней койке. Вива ответила им обоим, что те погибли в Индии в автомобильной аварии много лет назад. Так ей казалось проще. А про Джози вообще не упоминала. Не надо говорить лишнегоничего и никомувот горький урок, который она получила, общаясь с Уильямом.
Он уже ждал ее у величественного греко-римского фасада Оксфордско-Кембриджского клуба, когда она без четверти семь взбежала по ступенькам. Как всегда, он тщательно выбрал место, где встать, меж двух импозантных коринфских колонн. Его тонкие волосы озарял золотой свет ламп, падающий на роскошный интерьер.
Разборчивый в одежде, он, как всегда, был одет в элегантный костюм в тонкую светлую полоску. Этот же костюм висел, сложенный, на подлокотнике кресла в квартире Уильяма в Вестминстере. Виве запомнилось, как в тот раз Уильям аккуратно положил на кресло свои кальсоны, подтяжки для носков, крахмальный воротничок, шелковый галстук.
Ты хорошо выглядишь, Вива. У него был пронзительный, отрывистый голос, с большим эффектом использовавшийся в Иннер-Тэмпл, где он теперь работал барристером. Молодец!
Спасибо, Уильям. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. В честь такого случая она нарядилась в платье кораллового цвета из нежнейшего шелкаотвергнутое мисс Драйвер. Пурпурная роза на лифе скрывала след от горячего утюга.