День клонился к вечеру, никто из врачей больше ко мне не подходил. Заглянула чем-то недовольная медсестра, дала мне две таблетки и ушла. Никакой капельницы мне не делали, мог бы преспокойно переночевать дома с этими же таблетками. Спал я плохо, все не мог удобно устроиться на новом, чужом месте, да и мысли одолевали безрадостные, вялые.
Разбудил меня веселый, звонкий голос:
Просыпайся, засонюшка, царство небесное проспишь!
Я раскрыл глаза и увидел склонившуюся надо мной улыбавшуюся женщину в белом халате и высоком колпаке. Верней, не женщину, а девушку, совсем еще молоденькую и очень красивую. Она протянула мне градусник и сказала:
Температуру измерять умеешь?
Пацан на кровати у двери гнусно хихикнул. Я обиделся. За кого она меня, в самом-то деле, принимает? Но выяснять отношения не стал, хмуро ответил:
Умею. И сунул градусник под мышку.
Что-то ты не в духе пробудился, не переставала улыбаться сестра. И совершенно напрасно. Смотри, кивнула на окно, какое утро сегодня хорошее! Тебя Мишей зовут? Ладонь ее легонько прошлась по моим волосам.
Я весь напрягся. Зачем она из меня посмешище делает, по головке гладит, как маленького? Хорошо, подлиза-пацаненок опять не засмеялся. Но сновавыбирать не приходилосья сдержался, пробурчал:
Мишей.
Миша Огурцов?
Огурцов.
Еще одна моя печаль. Не повезло мне с фамилией. Папая с ним как-то беседовал об этомсмеялся. Прекрасная, мол, фамилия, лучше не бывает. И вкусно, и полезно, и оригинально. Не зря же говорят, когда похвалить хотят, что выглядишь как огурчик!
А тебя, спросил я у него, тоже огурцом звали, когда ты маленьким был?
Еще как! неизвестно чему обрадовался папа. Вовкойогурцом!
Но он не переубедил меня. Огурецон и есть огурец. Зеленый и смешной. Огурчики, помидорчики Правда, Сане, дружку моему, похлеще того досталось: у него фамилия Толстиков. Только мне-то от этого не легче. Может быть, сестра потому и улыбалась, что фамилия моя развеселила ее? И загадал про себя: если остряк у двери опять захихикает, разберусь с ним потом.
А меня Тася зовут, сказала девушка. Запомнишь?
Вот это мне ужасно понравилось. Что не тетя Тася, не Таисия какая-нибудь Ивановна, а просто Тася. Сразу дала понять, что мы с ней вроде как на равных, хоть я здесь всего лишь больной шестиклассник, а она лечит меня, медицинской сестрой работает.
Запомню, ответил я и тоже улыбнулся.
Тася раздала всем термометры и вышла из палаты. Пацан у двери оказался очень разговорчивым, сходу начал рассказывать, какой сон ему приснился. На какую-то хитрую планету он летал, с инопланетянами встречался. Врал, конечно, клоуна из себя строил. Я не вмешивался, вообще делал вид, что не слышу, много чести. Лежали белый потолок разглядывал, словно ничего интересней для меня нет.
Вскоре Тася вернулась, смотрела у каждого температуру и записывала в блокнотик. Ко мне подошла последнему.
Много набежало? спросил я.
Тридцать восемь и три, уже полегче. Ты молодчина. И снова провела по моим волосам.
А я неожиданно почувствовал, что мне очень нравится прикосновение Тасиной теплой руки. Ну, например, как если бы мама погладила. Даже удивился. И не захотел, чтобы она сразу ушла. Надо было что-нибудь у нее спросить, чтобы задержалась она в палате, затеять какой-нибудь разговор, но ни одна путная мысль не приходила в голову. В самый последний момент нашелся:
А капельницу мне сделают?
Да ты, я вижу, в медицине подкован! Улыбка у нее замечательная, зубы белые, ровные, один к одному. И глаза хорошиесерые, смеющиеся. У нее, наверное, всегда хорошее настроение. Это, Миша, врач решит. Если сочтет нужным назначить тебе литическую смесьбудет и капельница.
Про литическую смесь я уже спросить не рискнул, и вообще вдруг забеспокоился отчего-то, засмущался. Тася ушла, гладить меня больше не стала.
* * *
Капельницу мне все-таки сделали. Теперь я знал, что такое капельница. Это бутылка с красной резиновой кишкой, на конце которой иголка. Иголка вставляется в вену на руке. И жидкость через иголку, капля за каплей вливается прямо в кровь. Долго капает, больше часа.
Если честно, попсиховал я здорово. Когда медсестране Тася, другая, пожилаясобралась вену проткнуть. Мне уже приходилось однаждысовсем еще маленьким былколоть вену, анализ какой-то брали. Я тогда орал, сопротивлялся, мама не могла меня удержать, сбежались все. Не очень-то приятно вспоминать об этом, но что было, то было. Давно уже вышел из того малышовского возраста, понимал, что кожа везде одна и та жечто на руке, что в другом месте, одинаково болит, когда протыкают. А в то, другое место, которое мягким называют, меня не раз кололи. Приятного, конечно, мало, однако потерпеть нетрудно. Но ничего, хоть и ужасно стыдно было, не мог с собой поделать.
То ли вгрызся навечно в сознание тот давний страх, то ли очень толстой игла показаласьсердце, чудилось, из груди выскочит. И сразу мокрым стал, словно из воды вытащили. Не дамся, решил, пусть со мной что хотят делают, как угодно наказывают, родителей зовут, стыдятвсе равно не дамся. Не нужна мне никакая капельница, мало ли что врач назначил! У меня и без нее температура уменьшилась. А раз уменьшилась, значит, выздоравливаю.
Упорства прибавляло и то, что в палате никого из пацанов не былосестра, притащившая стояк с бутылкой, всех выпроводила. Я, защищаясь, натянул одеяло до подбородка и намертво вцепился в его ворсистый край.
Давай руку, и веди себя как мужчина, устало вздохнула сестра. Больно не будет, вот увидишь. Комар тебя кусал когда-нибудь?
Я лишь отрицательно помотал головойдаже зубы расцепить не решился. Слышали мы про этих комаров.
Неужели не стыдно? укоризненно покачала она головой. Мы детишек маленьких колем, а ты вон какой здоровущий! Не упрямься, ты ж у меня не один, работы невпроворот!
Разомкнув одеревеневшие губы, я сказал:
Мне не надо, я уже выздоровел.
И тут в дверях появилась Тася.
Ну, улыбнулась, как у нас дела?
Да вот, еще выразительней вздохнула сестра, устроил тут
Ничего я не устроил! выпалил я, поспешно высвобождая изпод одеяла руку. Пошутил просто! Колите сколько хотите, мне не жалко! И сумел растянуть рот в улыбке.
Миша у нас молодец, заговорщицки подмигнула мне Тася. Парень что надо!
Мне действительно не было больно. Ну, почти не было. И этот положенный час запросто на спине вылежал, пока из бутылки все не выкапало. Три волшебных слова звучали во мне как музыка, бесконечно повторяясь: «парень что надо»
Но самое тягостное испытание ждало меня впереди. Тася снова появилась, неся прямоугольную металлическую крышку, в которой лежали шприцы, подошла ко мне.
Поворачивайся на живот, герой, маленький укольчик сделаю.
Я сообразил мгновеннонужно будет снять перед ней трусы. Легче еще три капельницы вытерпеть.
Зачем? глупо спросил я.
Нужно, сочувственно качнула плечами Тася. Ничего не попишешь.
А можно в руку? промямлил я, ощущая, как предательски распаляются щеки.
Она все поняла. Не могла не понятьслишком умные у нее глаза. И улыбка ее в этот раз была другойчуть ли не виноватой.
В руку нельзя. Но трусы очень-то спускать не надо, совсем немножко. Кивнула на мою тумбочку, где лежала книга: Любишь Ильфа и Петрова?
Люблю, еле слышно ответил я, застеснявшись выговорить при ней это слово.
И я люблю.
Тася, сомневаться не приходилось, заговорила о книге, чтобы немножко отвлечь меня, расслабить. Но как хорошо, как нежно произнесла она это «и я люблю» Я вдруг, ничего глупей не придумать, почувствовал темную, нехорошую зависть к своим любимым писателям
Кололи меня антибиотиками три раза в день. Утром и днемТася, а вечеромдругая сестра, дежурная. Но до вечера было еще далеко. Сначала пришел папа. Новости он сообщил невеселые. Маму, оказывается, «скрутил» радикулит. Верно говорят о беде, что она не ходит одна.
Сколько себя помню, маму всегда мучил радикулит. То чаще прихватывал, то реже, то сильней, то слабей. Папа после стирки белье в ванне полоскал, потому что мама согнуться-разогнуться не могла. Тяжести ей тоже нельзя было поднимать. И в больнице она лечилась, и дома ей какие-то уколы и массажи делали, упражнения специальные, но избавиться от радикулита так и не сумела. Папе, соответственно, от него тоже доставалось.