В 1978 году, в тот самый день, когда мы отправились из Сомали в Саудовскую Аравию, против режима Сиада Барре поднялся мятеж, и возглавляли его офицеры из Мачертен, субклана моего отца. И в наказание Afwayne велел своим бойцам разорить земли Мачертен. Его бригады сжигали поселения, насиловали женщин, разрушали водохранилища. Тысячи людей погибли от голода и жажды. Правительство присвоило собственность Мачертен и объявило это коммунизмом. С каждым новым ударом Сиада Барре все больше беженцев стремилось пересечь границу с Эфиопией, чтобы там присоединиться к ДФСС и отомстить.
К тому времени, когда мы перебрались в Эфиопию, в распоряжении у ДФСС была уже целая армия с военной базой на границе, в Дирирдаве. Штаб-квартирой движения стал дом на окраине столицы, Аддис-Абебы. Его окружал длинный высокий забор с битым стеклом и колючей проволокой по верху, ворота были под охраной.
* * *
Абех отправил нас троих в школу, где обучение велось на амхарском. Мы знали только сомалийский и арабский, поэтому какое-то время для нас все снова было чужим и непонятным. Только когда я смогла хоть немного общаться с другими детьми, я совершила поразительное открытие: не все они были мусульманами. Они называли себя Kiristaan христиане, что в Саудовской Аравии считалось страшным ругательством, означавшим «нечистых». В замешательстве я побежала к маме, и она подтвердила эфиопцы были кафирами. В самом звучании этого слова сквозило презрение. Они пили алкоголь и не мылись как подобает.
Эфиопские женщины носили юбки до колен и даже штаны. Они курили, прилюдно смеялись и смотрели мужчинам прямо в лицо. Детям разрешалось бегать, где им вздумается.
Еще эфиопы были намного беднее других народов, даже беднее, чем сомалийцы в Могадишо. Целые семьи прокаженных дети с гноящимися глазами, в которых копошились мошки, и обрубками рук клянчили у нас деньги по дороге в школу. Мне было тяжело проходить мимо них. Но самым страшным были пустые сероватые глаза слепого нищего на углу. Я всякий раз вздрагивала, когда оказывалась рядом с ним.
Однажды женщина, которая шла перед нами, просто расставила ноги, чуть присела и стала мочиться прямо на обочине дороги. Мама сморщилась от отвращения. Она презирала Эфиопию. Зато мне там очень нравилось, несмотря на попрошаек и грязь. Люди были добры и отзывчивы, учителя никого особо не наказывали. У меня наконец-то появились друзья. Нам не нужно было надевать головные платки или длинные покрывала, и впервые за долгие годы мы могли бегать. Мне не приходилось стирать или мыть посуду. Я чувствовала себя свободной.
Через несколько месяцев мы переехали на другой конец города, в штаб-квартиру ДФСС дом за высоким забором. Не помню, чтобы нас об этом предупреждали: папин водитель просто забрал нас из школы и отвез туда. Наверно, это имение когда-то было роскошным отелем, с мраморной лестницей, балюстрадой и почти бесконечными коридорами, устланными коврами. Нам выделили две комнаты на первом этаже, с ванной и небольшой кухонькой.
Поначалу еду нам приносили из большой кухни. Когда папа был дома, повар-эфиоп пробовал каждое блюдо у нас на глазах, проверяя, нет ли там яда. Мы могли бегать по кухне и саду, но если нас ловил кто-то из офицеров, папа упрекал маму за то, что она плохо следит за нами.
Мама пыталась удержать нас дома, но хватало ее ненадолго. Вскоре все имение стало нашей площадкой для игр и открытий. Для нас все вокруг превращалось в настоящее приключение. Аддис-Абеба зеленый, цветущий город, там часто идут дожди; сады имения казались нам огромными. Когда мы слишком надоедали охраннику, он сажал нас в старый каменный фонтан у ворот там было очень глубоко, и мы не могли выбраться сами.
В здание заходили десятки мужчин в зеленой форме. Когда они отправлялись на границу, у них в руках были ружья. Но чаще всего это были раненые их эвакуировали с фронта в госпитали, а теперь они шли на поправку после операций. Иногда они относились к нам тепло и даже возились с нами в пыли.
Через несколько недель мама вынесла во двор свою жаровню и стала готовить. Мимо проходили солдаты. Некоторые из них останавливались подождать, пока отец закончит свое ежевечернее выступление на радио Кулмис благодаря этим передачам его голос стали узнавать все беженцы из Сомали. Иногда здесь проходили вечера поэзии, напоминавшие о традициях нашей родины. Мама готовила чапатти и мясо, тушенное с травами, а мужчины читали стихотворные строки и сочиняли прекрасные ответы. Среди присутствующих был и Халиф Шейх Мохамуд великий поэт современности, чьи произведения мама знала наизусть.
Так, видно, суждено Аллахом, чтоб Мачертен поглотили,
словно мед.
Подобно диким ягодам в долине Доаан, Мачертен
оборвали.
Голодные мужчины вгрызаются в тела, простертые
в пыли.
И плачут дети, вдовы ограблены, оторваны от стад.
Все люди смертны и должны смириться с этим, так велит Аллах.
Но как смириться с торжеством тирана над истерзанным народом
Сомалийские стихи это плачи, они всегда печальны. После таких вечеров мама заметно смягчалась. Она рассказывала нам о детстве: о том, как в те времена в пустыне у костра великие поэты соревновались, читая все более и более величественные строки, пока наконец все не соглашались, что появился величайший из поэтов.
Конечно, большинство раненых понимали, что они далеко не великие поэты, и чувствовали, что их жизнь кончена. В них въелся запах поражения тяжелый, затхлый, с примесью бессонницы, горечи и сигаретного дыма. Они постоянно ворчали, жаловались на Абделлахи Юсуфа, лидера ДФСС, который выбирал любимчиков и назначал на высокие должности родственников из своего субклана. Почти все, кто был не из Мачертен, ушли из-за Абделлахи Юсуфа. Но даже те, кто остался, продолжали ругать его.
Абделлахи Юсуф был Омар Махамуд, а мама всегда говорила, что мужчины из этого субклана вечно думают, что должны всеми управлять, но у них ничего не выходит. Конечно, мама сама была замужем за мужчиной Осман Махамуд, потому так и думала. Для сомалийцев все сосредоточено на их семье. Люди Осман Махамуд высокомерны. Дхулбаханте упрямые. Исак жуют кат.
Все дело вот в чем. Я Осман Махамуд, потому что тринадцать поколений назад у меня был предок по имени Махамуд, у которого был сын Осман. На самом деле у Махамуда было трое сыновей возможно, и больше, но только трое из них оказались сильны настолько, что смогли основать свои субкланы. Старший брат Осман был прирожденным воином и лидером, вот почему люди Осман Махамуд такие высокомерные. Они чувствуют, что рождены править. Младший сын Иссе был поэтом и пастухом, поэтому люди Иссе Махамуд, как моя бабушка по папиной линии, продолжают заниматься этим по сей день. А Омар был вечно недовольным средним сыном, вот почему у людей Омар Махамуд никогда ничего не выходит.
Недовольство не утихало. Из-за того что снабжением в ДФСС занимались неподходящие люди, оружия не хватало, обмундирование не успевали привезти вовремя. Солдаты, которые играли с нами, через неделю уже были мертвы. Шла настоящая бойня, сотни людей были покалечены или убиты. Вот о чем говорили мужчины, и мама слышала это, пока готовила. Папа всегда рассказывал о своей борьбе как о прекрасном подвиге, но мама понимала, что на самом деле вокруг царит смерть и хаос, а все ее мечты о независимости и свободе Сомали рассыпаются на глазах.
В доме почти не было сомалийских женщин, а мы были единственными детьми. Все остальные лидеры повстанческой армии отправили свои семьи в Кению, в семи сотнях миль к югу, где жило много сомалийцев. Так что маме приходилось воспитывать нас в окружении мужчин. Она ненавидела это.
Многие из них требовали, чтобы она готовила им чай, жевали кат и бросали огрызки где попало. Однажды мама застала нас с Хавейей с пустыми чашками в руках, мы изображали, что пьем чай, помахивая окурками и жуя старые листья кат.
Я не могу растить дочерей в таком месте! кричала она на отца. Думаешь, они всегда будут детьми? Девочки не должны жить в бараках с мужчинами! Что ты творишь со своей семьей?
Нам с Хавейей было обидно, что жалкие крохи времени, которые Абех проводил с нами, уходят на ругань. Мне было невыносимо слышать, как родители ссорятся. Хотя папа никогда не поднимал руки на маму, иногда он очень сердился. Однажды мы увидели, как к дому подъехала «скорая помощь», и отец ворвался в нашу комнату, пылая гневом. Кто-то из его людей замахнулся на него во время спора, и тогда папа, избив его, сломал ему ногу.