Он водил Клару в Сад Шевченко, во Дворец пионеров на ёлку и на все возможные праздники. Во Дворце пионеров её однажды сфотографировали с подарком, она сидела на коленях у самого Постышева, и Мария Исааковна очень гордилась этой фотографией. А Владимир Фёдорович просто улыбался, ничего не говоря, но думая про себя, что ещё неизвестно, кому следовало гордиться, и снова водил Клару повсюдув прекрасный парк Горького и бескрайний Лесопарк, по теряющей с каждым годом старую закалку Пушкинской, по звякающей трамвайными звонками и стучащей на рельсовых стыках Бассейной, по задумчивой Чернышевской.
VII
Роза была родом из местечка под Мариуполем, егоМариупольпотом переименовали в Жданов. А Семён был из Латвии, из Либавы, и Самуил знал несколько фраз по-латышски. На либавском рынке всегда отвечали, если обратишься на идиш и тем более на латвийском, и идиш очень даже уважали. А если на русскоммогли не ответить.
Родные братья Семёна сразу после Революции поехали в Уругвай, хорошо там устроились, открыли каждый своё дело. Один Моисей на пару недель вернулся в Либаву проведать тёщу, и тут же началась война. Он там и погиб, под Либавой, в ополчении. Зато Абрам открыл в Монтевидео мясную лавку, поставил детей на ноги. А потом к власти пришли фашисты, они к бизнесу и к евреям относились не очень хорошо, если не сказать скверно, поэтому пришлось переехать в Израиль.
Назвали Самуила Самуилом в честь дедушки, маминого папы. Дома его называли «Муля», но во дворе никто не смеялся, потому что, во-первых, попробовали бы посмеяться, а во-вторых, во дворе его называли как своегоСеней или Сёмой. Да они и были все своими, чужих среди них не было, откуда взяться чужим?
Самуилу никто никогда не помогал, он любил и учился справляться сам, хотя получалось это с переменным успехом. Очень хотелось стать врачом, но какие врачи, когда мешки тягать некому? Интересно, если бы не он, кто бы тогда тягал?
В Ворошиловграде было здорово, даже речка была, Луганка, правда, в ней особо не поплаваешь, но лучше же, чем когда вообще нет реки. Ещё в Ворошиловграде был дом-музей Ворошилова, про негопро Ворошиловаим в школе много рассказывали.
Вообще, в школе было интересно, и учился он здорово, лучше почти всех, вот только иногда, когда проходили скучный материал, хотелось взять и заорать, чтобы все оглохли, «А-а-а-а!!!!», и как ему удавалось сдержаться, наверно, одному Богу известно.
В начальных классах, да и в пятом, учителя, бывало, заставляли зарисовывать в учебниках портреты великих людей, это было классно, к шестому классу мало кто остался.
Летом вместе с Гришкой, лучшим другом Самуила, ходили на Луганку или мотались на велике. Вызывали друг друга из дому условным свистом«чижиком-пыжиком». Вообще, свистел Самуил лучше всехи на красоту, и «колечком», и двумя пальцами, и тремя, и одниммизинцем.
Они гоняли по улицам, дворам, проезжим и непроезжим частям, да так, что куры взмывали ястребами, лошади икали вместо того, чтобы ржать, искры не только летели, но даже клубились, а прохожие ругались словами вроде «шпана» и ещё более бессмысленными и несправедливыми.
Однажды Гришка рулил хладнокровно, как всегда, но на чкаловской скорости наехал вдруг на какой-то дурацкий камушек и полетел через руль, а Самуил слетел с багажника и проехал носом между истерическими гусями и полудохлой от избыточного веса свиньёй. Было больно и досадно, что сломали велик, а народ валит валом и пялится хоть бы хны, но всё прошло, как любая боль и любая досада, а вот нос остался навсегда чуть кривоватым, хотя, правда, это не так уж было заметно. Да и почти незаметно, чего там.
И ещё здорово было, когда снег валом валит, словно народ на футбол, а ты несёшься как угорелый на лыжах, орёшь «А-а-а-а!!!!», и сейчас это можно, сейчас тебе всё можно, никто и слова не скажет. Да и некому сказать, все по домам сидят, кроме них с Гришкой. В такой вечер дома сидетьне придумаешь, что может быть глупее.
VIII
Владимир Фёдорович и Клара шли в зоопарк.
Их вела губернская Сумскаямимо детского садика и необъятной площади Дзержинского, мимо горделиво глядящего поверх всех голов здания военной академии, мимо пытающегося взлететь над площадью светло-жёлтого, словно ещё не успевшее как следует проснуться солнце, Дома проектов, где работала Мария, мимо пасмурно торжественного Госпрома, потом Дворца пионеров и памятника Шевченко.
Владимир Фёдорович крепко-накрепко держал Кларину руку, потому что если Клару не удержать, попробуй уследи за ней и догони. На нём был летний белый костюм, а на голове, конечно, соломенная шляпа. Они шли не спеша, и Клара рассказывала о сенсационном открытии, сделанном ею сегодня перед гулянием: о том, что российский царь Николай, которого Владимир Фёдорович называл Николашкой, как две капли воды похож на британского короляЭдуарда или Георга. Да какие там две каплисамая настоящая одна-единственная капля, только корольна марке, а царьна монете. Владимир Фёдорович улыбался, пытаясь перевести разговор на марки, посвящённые Папанинской экспедиции, но Клару, как и Марию, отвлечь от красной линии было невозможно.
Владимир Фёдорович, вы только послушайте, говорила Клара, перебивая и его, и всех на свете. У них же борода одинаковая! То есть бороды. И усы, ну, всё одинаковое, всё! Ну, скажите, как это может быть?
Почему тебя так заинтересовали их бороды? улыбнулся Владимир Фёдорович, весело глядя на прохожих и гордясь тем, какая у него эрудированная и наблюдательная дочь.
Здравствуйте, Володя! Здравствуй, Кларочка! подошёл к ним Зиновий. О чём так оживлённо беседуете?
Папка, ты представляешь, наши царинаш и английскийэто, наверно, один и тот же человек! сообщила Клара главную, сногсшибательную новость.
Зиновий поцеловал её в обе щёчки с ямочками и пожал руку Владимиру Фёдоровичу.
Ну, что за ребёнок, закуривая папиросу из красивой, диковинной, деревянной коробочки, улыбнулся Владимир Фёдорович. Какие же они наши? Нашего Николашку, ну его к аллаху, давно, так сказать, свергли.
У них там, добавил Зиновий, угощаясь из красивой коробочки Владимира Фёдоровича, не царь, а совсем даже король. Как ваши дела, Володя, что новенького?
Вот идём в зоопарк, Зиновий, сказал Владимир Фёдорович. Мария работает, а я сегодня взял отгул. Хотели ещё вчера сходить, но погода помешала.
А я, рассмеялся Зиновий, погоду любую люблю. Какая бы ни былалишь бы была, хоть какая-нибудь.
Я с вами полностью согласен, Зиновий, кивнул Владимир Фёдорович. Но всё-таки в зоопарк лучше посуху идти, чем по лужам шлёпать.
Так-то оно так, вздохнул или затянулся Зиновий, Клара не разобрала. Но мы-то с вами знаем: придёт время, когда уже не будет совсем никакой погоды
Он снова рассмеялся и добавил:
Так что пусть уж будет, какая угодно!
Владимир Фёдорович снова кивнул. Зиновий пожал ему руку, поцеловал Клару.
Папка, ну ты пойми, попробовала Клара убедить его то ли понять, то ли не спешить, какой же он король, если вылитый царь?
Зиновий прижал её к себе и, подмигнув Владимиру Фёдоровичу, решил задачу по-Соломоновски:
Любой король, заинька, в душе царь, а любой царь мнит себя королём. А вот ты у наслучше любой царевны и королевны. Правда, Володя?
Конечно! подтвердил Владимир Фёдорович. Иногда немножко непослушная, но это царевнам и королевнам полагается по штату.
Зиновий улыбнулся, помахал им рукой и пошёл в противоположную от них сторону, наверно, к себе на Маяковскую.
IX
Клара с Владимиром Фёдоровичем уже подходили к воротам зоопарка, и тут увидели крохотную собачку, показавшуюся Кларе заводной мышью, похожей на крохотную собачку. Мышь вела за собой на поводке даму в теле, гордую и грандиозную, как дом Саламандры на Сумской, или даже как целый Госпром. Мышь разнюхивала что-то на асфальте и вынюхивала в близлежащей траве. Клара забыла о необъяснённом сходстве двух королей, то есть короля и царя, и принялась прикидывать, удастся ли мыши утащить даму в кусты, но тут случилось непредвиденное.
С мышью и дамой поравнялась другая парачёрная громила без намордника («немецкая овчарка», пояснил, наклонившись к Кларе, Владимир Фёдорович), ведущая на кожаной вожже даму интеллектуального вида и невзрачного цвета, как немецкая церковь на Пушкинской. Фигура дамы напомнила Кларе поставленную стоймя оглоблю. Они втроёмгромила, вожжа и оглоблясмотрелись как неразделимое целое.