Но мне также известно, что, когда немцы вошли в Сосновец, многие жители города уже отлично выучили нацистское приветствие.
Окружающий пейзаж становится более знакомым, теперь все вокруг напоминает мне о моей семье. Мы проезжаем мимо библиотеки, во всяком случае, раньше в этом здании была именно она. А вот рынок, на котором мы покупали провизию в ту неделю, когда произошло вторжение. Было самое начало сентября, и наши буфеты и кладовые стояли пусты, поскольку мы только что вернулись из отпуска и с каникул. В магазине основные продовольственные товары, такие как хлеб, были уже раскуплены, и оставались только деликатесы. Например, блины, чтобы делать блинчики с мясом. Стеклянные банки с вареньем из ревеня, стоящие рядами за спиной растерянного хозяина магазина.
Мы купим все, тихо сказала мама.
И в первые две недели немецкой оккупации мы питались так, словно у нас был праздник.
* * *
Джип объезжает вокруг здания из красного кирпича с арками, украшенными по краям известняком, и я не дожидаюсь очередного вопроса Димы. Это дворец Дителя, говорю я. Хайнрих Дитель первым стал строить в Сосновце текстильные фабрики.
Когда я произношу слова «дворец Дителя», мое сердце начинает биться чаще и пересыхает во рту. Значит, скоро мы подъедем к моему дому. Именно по этой дороге ходил мой отец, когда направлялся на свою фабрику.
Я всматриваюсь в дворец Дителя и вижу, что на его воротах вывешен не флаг семьи Дительна них развевается красное знамя с желтыми серпом и молотом и пятиконечной звездой.
Наверное, тебе надо сюда, Дима. Я показываю на советский флаг.
Его лицо светлеет.
Да. Я остановлюсь здесь, а потом отвезу тебя к твоему дому, хорошо?
Меня охватывает паника, сердце колотится еще быстрее.
Нет! Сначала мне нужно добраться до моего дома.
У него вытягивается лицо.
Это займет всего несколько минут.
Я подавляю раздражение и уже берусь за ручку двери.
И до моего дома всего несколько минут.
Но, Зофья. Кажется, моя невесть откуда взявшаяся храбрость ошеломила егоона ошеломляет и меня саму.
Тебе надо идти туда. Уверена, что ты хочешь доложить о своем прибытии старшим офицерам.
«А мой брат, возможно, уже дома, и я не могу ждать. И не хочу встречаться с ним на глазах у других».
Ты будешь беречь себя, пока меня не будет? неохотно спрашивает он.
Я могу записать адрес, и ты сможешь приехать ко мне, когда закончишь свои дела.
В конце концов я уговариваю его. Я не лгаладо моего дома и вправду всего несколько кварталов, а если срезать путь по проулкам, идти придется и того меньше, и именно это мои ноги делают самия бегу, бегу по камням, и моя нога, на которой ампутированы пальцы, болит. Я не могу бегать; я уже несколько лет слишком слаба для этого, однако я все-таки бегу, и мое сердце разрывается в груди.
И вот я уже почти на месте. На белой табличке написано название улицы: «МАРЬЯЦКАЯ».
Это короткая улица, в основном состоящая из многоквартирных домов. Наш дом стоит на ее середине, он четырехэтажный и выстроен из розоватого песчаника.
Я тысячу раз репетировала этот момент. Что я сделаю, если на месте окажется наш старый швейцар. Что я буду делать, если там другой швейцар, который не знает меня.
Но у входа никого нет. Никто не останавливает меня, не мешает войти, и я толкаю дубовую входную дверь. В вестибюле все тот же мраморный пол. Та же мерцающая лампочка. «Я дома».
Возле ряда почтовых ящиков я останавливаюсь. Засунув руку в наш ящик, я нащупываю латунный ключон приклеен скотчем там, где никто бы его не нащупал, если бы не знал, где искать. Тяжелый фигурный ключ падает в мою ладонь, а скотч рассыпается, превратившись в бурые хлопья.
Может быть, Абек уже дома и ждет меня. Мое сердце трепещет, полное надежды, пока я бегу по лестнице вверх. Огонь в печи. Чистое белье на кроватях.
Едва я дотрагиваюсь до дверной ручки, как дверь открывается.
B
Абек! Я вбегаю в прихожую. Абек? Ты тут?
Прямо передо мной, в гостиной, я вижу мебель, но ее мало, и она не наша. Посреди комнаты расстелен ковер, слишком современный, бабе Розе он был бы не по вкусу. На нем стоят не знакомый мне шезлонг и несколько хилых на вид стульев.
Должно быть, я нахожусь не в той квартире, не на четвертом, а на третьем этаже. Должно быть, я опять все перепутала.
Но нет, отсюда я вижу в середине пола гостиной три круглых пятна от воды. Не могли же они перебраться в нижнюю квартиру. Шесть лет. Я не была в этом доме уже шесть лет. Я не перепутала квартиру. Просто с тех пор, как я покинула ее, собственная ее жизнь шла своим чередом.
Я дома. Я дома. Звук, слетающий с моих устэто нечто среднее между вскриком и всхлипом.
Воздух здесь остался таким же, каким и был, жарким и душным. Мама всегда говорила, что это неизбежный минус проживания на верхнем этаже. Что это? Неужели я чую едва различимый запах табачного дыма от сигареты, которую тетя Майя всякий раз выкуривала на ночь? Я опускаю взгляд и обнаруживаю, что, сама того не сознавая, сняла обувь. Я не делала этого уже давным-давно. Даже по ночам. Я спала, держа обувь в руках, чтобы ее не украли, чтобы быть готовой бежать. «Это потому, что сегодня четверг. По четвергам мама всегда мыла полы».
Мои ноги не забыли, что нужно разуться, а руки не забыли положить узелок с едой туда, где раньше стоял комод.
Это я, не забывает сказать мой голос, и, возможно, в этой квартире мой голос вспомнил, что прежде он был выше. Что он был резче, и в нем звучала уверенность.
Сейчас единственным ответом ему становится эхо.
Сначала комната Абека. Я пытаюсь сосредоточиться, идя к самой маленькой из комнат, находящейся в конце коридора. Мои ступни липнут к натертому мастикой паркету из древесины грецкого орехараньше здесь лежала ковровая дорожка, я толкаю резную дверь. Небесно-голубые стенынемцы не стали менять их цвет. Белая отделка, занавески на окне.
Но это единственное, что мне знакомо. Мебели тут нет. Пропала даже кровать. В углу лежит груда мятого постельного белья, но я не могу сказать, спал ли здесь кто-то в недавнем прошлом, или же белье бросили те, кто украл кровать. Когда я подношу к носу простыню, от нее слегка пахнет плесенью. Стенной шкаф Абека пуст. Нет ни книжек с картинками, ни коллекционных машинок, ни одинокого, случайно зацепившегося за дверцу носка.
Пройдя назад, я захожу в соседнюю комнатуэто была спальня моих родителейзатем в комнату бабы Розы, и в каждой пустой комнате чувствую, что моему мозгу хочется разлететься на куски.
Моя комната, та, которую я делила с тетей Майей. Ее стены обшиты панелями из темного деревапока дедушка не умер, здесь был его кабинет. Отсюда тоже пропали кровати. Я оглядываю стеныкогда-то я наклеила на них рекламные плакаты железнодорожных компаний с изображениями достопримечательностей. Кто-то пытался их соскрести, но я все еще могу различить половину Эйфелевой башни.
Если Абек побывал здесь, он бы оставил мне что-то именно в моей комнатеписьмо или какой-то знак. В этом я уверена. Что-то, говорящее: «Я тут был. Подожди меня». И я подбираю валяющееся у плинтуса заплесневелое полотенце, трясу его, затем провожу кончиками пальцев по подоконнику в надежде на то, что в раму засунут листок бумаги.
В моем стенном шкафу висят голые деревянные вешалки, а на верхней полке лежит не знакомый мне мягкий саквояж. Я беру его, переворачиваю, но из него ничего не выпадает. Он пуст, и у него сломана застежкапотертая багажная принадлежность, которую те, кто здесь жил после нас, даже не потрудились забрать с собой.
Они оставили мне хлам. Они не оставили мне ничего. Они не оставили ничего нам с братом. Теперь эта квартира кажется мне одновременно и хорошо знакомой, и чужой. Как что-то может казаться сразу и чрезмерным, и недостаточным?
На полу стенного шкафа стоит деревянный сундук, он прячется в уголке, как будто его поместили сюда нарочно, а не просто оставили второпях. Мое сердцебиение учащается, и я падаю на колени.
Сундук тяжел, он царапает пол. И тут со стороны парадной двери доносится знакомый шум. Там кто-то есть.
Абек!
Я бегу по коридору обратно и резко останавливаюсь, добежав до прихожей. Перед открытой дверью стоит женщина, тонкая, как тростинка, с половой щеткой наперевес. Увидев меня, она вздрагивает и смотрит поверх моего плеча, словно желая убедиться, что я здесь одна.