Перед входом в самое большое здание стоят люди, разговаривая и куря. Я не удивляюсь, слыша разные языки: венгерский, чешский, голландский. Большинство этих людей молодымоего возраста или немного старше; кое-ктоих куда меньшепринадлежит к поколению моих родителей, и еще меньше пожилых. Никого моложе здесь нет, никого возраста Абека.
Я прочищаю горло и сжимаю ручку моего саквояжа. Извините, кто здесь главный? спрашиваю я по-немецки, поскольку чаще всего здесь звучит именно этот язык.
Рыжеватый паренек отрывается от беседы. Какое отделение вы имеете в виду?
Отделение. Такого я не ожидала.
Я ищу одного человека. Другого узникато есть перемещенное лицо.
Он кивком показывает на небольшую соседнюю постройку.
Тогда вам туда. Спросите фрау Йост.
Но мне не приходится ее спрашиватьпочти сразу же после того, как я вхожу в современное здание с линолеумными полами, ко мне подходит невысокая женщина в очках в металлической оправе. Она одета в клетчатое отрезное платье спортивного и, похоже, не немецкого покроя. Рукопожатие у нее деловитое.
Englisch? спрашивает она. Deutch?
Ja, отвечаю я и объясняю, что я из Польши, но говорю по-немецки. Меня зовут Зофья Ледерман. Вы фрау Йост?
Она кивает.
Да, это я. Какое счастье, что вы знаете немецкий. Сама она говорит по-немецки с акцентом, то ли американским, то ли канадским. На днях, чтобы объясниться с женщиной из Венгрии, мне пришлось прибегнуть к помощи человека, который говорил по-венгерски и по-французски.
Я ожидаю, когда она спросит, что я тут делаю, или предложит сесть, но вместо этого фрау Йост снимает с крюка шляпку, надевает ее и ведет меня к двери, через которую я только что вошла.
Я сказала им, что ни у кого нет времени вычистить такое количество жилья, говорит она. Но мы сделали все, что могликойка там, койка тут, но численность людей уже удвоилась, и нам отчаянно не хватает одеял. Вы же знали об этом, не так ли? С таким количеством перемещенных лиц еды у нас сейчас, наверное, на неделю. Огороды тоже играют свою роль.
Фрау Йост
Думаю, в конечном итоге ваши официальные продуктовые карточки передадут нам, но, поскольку, в этой стране пока абсолютно ничего не работает
Фрау Йост, извините, но
Наконец, заметив, что я не вышла вместе с ней, она замолкает и опять заходит внутрь.
Фельдафинг?
Что?
Вы не из Фельдафинга?
Я качаю головой.
Нет, мне сказали, чтобы я зашла и спросила вас.
Она закрывает глаза и щиплет себя за переносицу.
Извините. Мы получили телеграмму, в которой говорилось, что лагерь в Фельдафинге переполнен и что к концу недели часть перемещенных лиц оттуда прибудет сюда. К настоящему времени к нам уже должен был приехать тамошний представитель, чтобы заняться размещением. Обычно я такими вещами не занимаюсь, но с ним могла встретиться только я.
Она протягивает руку к ручке двери, и я понимаю, что, если бы у нее имелись часы, она бы сейчас смотрела на них. Но как бы то ни было, вы не из Фельдафинга. Кого же вы представляете?
Никого. Я ищу моего брата.
А вы знаете, в каком из домиков он живет?
Моя семья жила в Польше. Нас с Абеком разлучили в Биркенау в самом начале, и я слышала, что оттуда узников отправили в Дахау, а затем некоторые из них были привезены сюда.
Значит, вы не знаете, в каком домике он живет. И вообще, вы уверены в том, что он здесь, у нас? она говорит прямо и сухо, и я невольно начинаю чувствовать себя дурой.
Нет, не уверена. Но думаю, что он все-таки здесь. Я слышала, что узников Дахау привезли сюда.
Некоторых из них.
Поэтому-то сюда приехала и я. Меня зовут Зофья Ледерман. А имя моего брата Абек Ледерман. Сейчас ему должно быть двенадцать лет, но мы велели ему говорить, что он старше. Возможно, он говорит, что ему пятнадцать, и
Этот лагерь предназначен только для взрослых, перебивает меня фрау Йост. Мне очень жаль, но мы не принимаем сюда тех, кому еще нет семнадцати лет, если их не сопровождают родители или опекуны.
Не могла бы я хотя бы
Посмотреть наши списки? Да, отвечает она, поняв, о чем я собираюсь спросить. Я могу дать вам в помощь секретаря. Вы здесь одни?
Да.
А откуда вы явились сюда?
Из Польши.
Об этом вы уже говорили. Ваша семья жила в Польше. Но я имела в виду другоегде вы остановились сейчас? Откуда вы явились в наш лагерь?
До меня только сейчас начинает доходить опрометчивость того, что я сделала. Я нигде не остановилась. Здесь мне вообще негде жить.
Внезапно я чувствую себя такой усталой. Такой грязной. Мне хочется есть, хочется пить, хочется лечь, и я спрашиваю себя: зачем я здесь? Из Польши, повторяю я. Я приехала на поезде.
Сегодня? Одна?
Да, сегодня. Я уехалакажется, это было несколько недель назад. Мне пришлось ехать долго. И да, я ехала одна.
Выражение лица фрау Йост меняется, взгляд становится мягче. Она отвечает не сразу. Одной нелегко проделать такой длинный путь.
Да.
Сколько же времени вы ехали сюда?
Брат все, что у меня осталось.
Она на минуту задумывается, смотрит поверх моего плеча туда, где на стене висят часы, затем вздыхает.
Идите за мной.
Мы проходим через вестибюль и заходим в небольшое помещение, на двери которого висит написанная от руки табличка: «Поиск пропавших без вести». Внутри стоит письменный стол, заваленный горами бумаг. Из-под бумаг выглядывает черный телефон.
Садитесь, пожалуйста. Фрау Йост показывает мне кресло с подлокотниками, а сама садится на стул с прямой спинкой и берет со стола авторучку и толстую конторскую книгу. Конторская книга переплетена в кожу, на которой золотом вытеснено: «ИГ ФАРБЕН». Откуда-то мне знакомы эти слова, но откуда? Я не могу этого вспомнить.
Фрейлейн Ледерман, начинает фрау Йост, скажите, что именно вы уже сделали, чтобы разыскать вашего брата?
Я внесла его имя в список.
Хорошо. В какой список?
В список Красного Креста.
Она делает пометку в тетради. А в какие еще?
Я точно не знаю.
А в список Администрации Организации Объединенных Наций по оказанию чрезвычайной помощи и восстановлению? А в список Американского еврейского объединенного распределительного комитета, известного как «Джойнт»? А в список Бюро по розыску пропавших без вести в Мюнхене или в списки каких-то других организаций?
Пока я находилась в госпитале, мне несколько раз предлагали внести имя в тот или иной список, и я каждый раз вносила его.
Фрейлейн Ледерман. Она надевает на свою авторучку колпачок и кладет ее на стол. Сейчас время хаоса, но есть много организаций, пытающихся помочь.
Она перечисляет несколько аббревиатур, обозначающих такие организации, но для меня все они сливаются воедино. Я понимаю, что она пытается сказать. Существует много списков. Мне надо было внести имя Абека во множество списков, их куда больше, чем я могла себе представить, и я должна была отслеживать их все.
Это как лоскутное одеяло. Европа пытается опять сшить себя воедино, используя для этого самые разные виды швов.
Я хватаюсь за подлокотники, и глаза мои застилает пелена. Я делаю над собой усилие, чтобы фрау Йост не расплывалась. Во рту у меня пересохло, а голос звучит так, словно доносится до моих ушей откуда-то издалека.
Но на то, чтобы дождаться ответа от всех этих организаций, может уйти несколько месяцев, говорю я. И с ужасом понимаю, что, даже если в госпитале я, не сознавая того, обратилась за помощью в некоторые из этих организаций, теперь они никак не могут связаться со мной.
Да, на это могут уйти месяцы, соглашается фрау Йост. Моя задача состоит в оказании помощи перемещенным лицам, но на это может уйти долгое время. С вами все в порядке? Если у вас кружится голова, опустите ее и поместите между колен.
У меня у меня не кружится голова.
Я же вижу, что кружится. Она встает и кричит секретарше, сидящей за потрескавшейся дверью:Не могли бы вы принести стакан воды?
Не знаю, есть ли у меня эти месяцы, хочу сказать я. Отчасти я жива потому, что заставила себя жить, заставила, чтобы найти Абека. Мне лишь с трудом удается не сойти с ума, и я не знаю, сколько еще смогу держаться. Отправлять письма, на которые не приходят ответы, этого недостаточно.