Чем больше я забываю имен, тем больше придумываю. Скоро уподоблюсь Богу: буду знать всех только по присвоенным мною самой именам. Придумала фамилию Дементьевна для молдавской потаскухи, за плату сидящей со мной всю ночь на случай, если я свалюсь с постели, а на самом деле занимающейся сексом по мобильному телефону, лишь только я погашу свет. Не удивлюсь, если в число ее клиентов входят Пен и Сэнди. «А сейчас я снимаю пояс с подвязками»
Впрочем, у моих ребятишек есть оправдание: они женаты на фригидных стервах.
Настиер Дементьевна
Вышло так правдоподобно, что вряд ли я это сочинила. Либо мне попалась на глаза ее визитная карточка, либо онарусская теннисистка, которую я случайно увидела на огромном, от пола до потолка, телевизоре, купленном мне Пеном для просмотра Уимблдонского турнира, все что угодно, лишь бы старая карга сидела смирно. (В свою бытность теневым министром труда и соцобеспечения Пен предлагал снабдить 52-дюймовыми телевизорами всех жителей страны старше семидесяти лет. Телевизор вместо пенсии. Или это был Сэнди?)
Альбер запал бы на эту потаскуху. «Где это, Дементьевна, дорогая? Куда подевалось?» Она бы уж ему показала, не сомневаюсь! Я никогда не была той женщиной, которая была ему нужна. Да и он не был моим мужчиной, если для меня вообще существовал правильный мужчина. Лучшее, что я могла получить, некто, мало мозоливший мне глаза. Спутник на те часы или минуты, когда я в нем нуждалась.
Все слишком засиживаются. Только что у меня побывала пара правнуков. Их цельдобиться, чтобы я упомянула их в своем завещании, потому что в нежности ко мне они не замечены. Наверное, это внуки Пена. Пена я назвала, если верить мне, в честь Пенфея, съеденного живьем родной матерью. Сэнди, что не менее очевидно, обязан именем Тисандру, убитому Медеей. Ох уж эти мамаши! Я принадлежу к продолжительной и гордой традиции сыноубийц. Жаль, что я не родилась на две тысячи лет раньшехотя почти что тогда и родилась
Здравствуй, прабабушка.
Точно, Пеново потомство. Я ничуть не более чудо-прабабка, чем была любящей бабушкой или заботливой (словечко, которое мне очень хочется забыть) мамочкой, и норовлю отворачиваться от всех детей, но эту парочку все-таки раскусила: узнаю этот их взгляд «не вижу / не желаю видеть», слепоту их младенческого благочестия, презрительное отношение к безмозглой прабабке, веки как шоры, прячущие нежелательную картину. Точь-в-точь взгляд Пена, а еще раньшеего папаши, отпетого марксиста-ленинца, чей плебейский гардероб мне, как прачке Революции, выпало перестирывать. Забавно ведь, что не существует ни одного портрета Маркса в жилетке. Истинный революционер обязан одеваться как денди, он, как правило, слишком тщеславно относится к своему облику, чтобы отвернуться от вас, как делал Пен, в надежде больше вас не увидеть, когда придется снова повернуться.
При всем том отец Пена был нежным любовником, чему не следует удивляться. Он сделал мне ребенка, отнесся к этому как к счастливой случайности и даже не прочь был помочь, когда мог собрать зрителей из числа своих профсоюзных подпевал с присными. При этом смотрел в сторону из страха оскорбленияконечно, чтобы не быть оскорбленным, а не оскорбителем; но помощь есть помощь, в какой бы форме ее ни оказывали.
Папаша Сэнди, мой Блестящий Тори, наоборот, таращил глаза, когда делал меня беременной, совсем как летчик, наблюдающий, куда упадет брошенная им бомба. Но, если подумать, он редко обращал на меня внимание. Никогда не видел, что я надела; когда я ничего не надевала, тоже, кстати, оставался безразличным. Глаза требовались ему для двух видов деятельности: для вождения машины и для блуда. Все остальное время он мог бы жить слепым. Так что насчет того, чьи именно внуки пришли меня проведать, я могу и ошибиться. Внуки мужчинограничимся этим. Наследники тревожных сирен, выгонявших их отцов и дедов из постелей и заставлявших бежать куда глаза глядятили не глядят.
Были ли последние сто лет худшими из всех для мужчин? Все они слишком самодовольны или пугливы, чтобы что-то разглядеть, и я даже не уверена, стоит ли проводить это различие. Пен-старшийкак бишь его звали? не мог вытерпеть никаких противоречий, не выносил даже того, кто, судя по виду, мог иметь собственное мнение. Не потому ли, что опасался, как бы противоречие не открыло ему нечто о нем самом? Ужас. Единственное подходящее здесь словоужас. Ужас перед чем-то иным. Посмотрев на женщину, они угадывали в ней окончательное, неопровержимое «иное».
Отсюда их вечно опущенный взгляд.
Сколько мне лет? Каким бы ни был мой возраст, я накопила авторитет. Поэтому не сомневайтесь, когда я утверждаю, что не найдется ни одного мужчины, способного откровенно и бесстрашно выдержать взгляд женщинычто в спальне, что за ее пределами. «Сумею ли я? думают они все. Получится ли у меня? Окажусь ли я полноценным мужчиной? Война, любовь, карьераиспытание за испытанием Окажусь ли я на высоте?»
Отвечать им всякий раз «нет» значило бы проявлять наивысшую доброту. Все это ни к чему, я совершенно ничего от вас не ждуно: нет, не окажетесь.
Мне доводилось слышать, что Великая Война извела мужчин.
О, да.
Мой первый сын был зачат в день объявления Британией войны Германии. Подозреваю, в тот день много кого зачали. «Сейчас я должен вам сообщить, что такого сообщения мы не получали»слушали мы слова гробовщика, нашего тогдашнего премьера, и сразу ныряли обратно в постель. Это походило на прыжки со скалы с зажатым в кулаке полисом страхования жизни.
«Если будет мальчик, назовем его Невиллом», сказал мой муж Харрис, вытирая пот со лба.
«А если девочка?»
«Нелли. Но мы будем молить Бога, чтобы это была не девочка».
«Почему?»
«Для девочки этот мир слишком жесток».
Харрис был сентиментален. «Он слащавый, предупреждала меня мать. Брюки придется носить тебе».
Харрис был директором начальной школы в Сэлфорде, где я помогала разбирать детские игрушки. В тот день мы были дома, потому что было 3 сентябрямоя память на давние времена безупречнаи школьные каникулы еще не завершились.
«Не знаю, как объяснить это детям», сказал он.
«То, что мы опять легли?»
«Нашу войну с Гитлером».
«Скажи им, что мы противопоставляем злу добро», посоветовала я.
Он покачал головой.
«Не все, кого мы будем убивать, воплощают зло».
Говорю же, он был сентиментален. Вечно покупал мне пальто, шарфы, резиновые сапогихотел защитить меня от ненастья. «Ты такая молодая и хрупкая, твердил он. Иногда я думаю о тебе как о дочери, а не как о жене». Что ж, я и вправду была еще молоденькой. Он относился ко мне, как отец Гамлетак Гертруде: «Он ветерку не позволял лица ее касаться». Значило ли это, что меня ждал роман с его братом? Мы еще об этом поговорим, если я не забуду. Если нет, не отчаивайтесь. Я придумаю что-нибудь не менее mechant.
Родился мальчик, и мы назвали его Невиллом. Он с первой минуты выглядел как настоящий Невилл. Можно было без усилия представить его точно в таком же смокинге, в котором обращался к нации с важными сообщениями Чемберлен. И с такими же усами. А теперь мои отпрыски обращаются к нации в жилетах. Спаси нас, Боже, если нам придется идти воевать с такими лидерами.
Харрис и Невиллмой маленький мужской мир. Честно говоря, я, хоть еще девчонка девчонкой, была хранительницей их обоих. Может, Харрис и защищал меня от стихии, но я защищала его от всего остального. Когда он уходил воевать, я погладила ему рубашку, поправила галстук, положила ему в карман ручку, чтобы он писал мне весточки, и подергала его за уши.
«Будь сильным», напутствовала я его.
Слезы брызнули у него из глаз, как из двух водяных пистолетов.
Тогда я впервые поняла, до чего мужчине тяжело быть мужчиной. Казалось, у него ничего нет внутри, одна жижа из чувств. Суровые дела поручают не тому полу.
Я обняла его.
«Я боюсь не за себя, сказал он, а за тебя и за маленького Невилла».
Для него было невообразимо, как мы будем справляться без него, хотя защитник из него всегда был неважный. Мне приходилось самой расправляться с крысами и с пауками. Я сама спрыгивала с кровати, хватала тапок и вопила, как целая бригада землекопов, когда в ночи скрипела половица. Добытчиком его тоже трудно было назвать. То немногое, что он зарабатывал, он не умел потратить с умом. Сколько пар резиновых сапог мне необходимо? Сколько он забрасывал кассовых книг и гроссбухов, в которых сначала прилежно записывал свое имя, адрес и год? Он вел учет каждой купленной марки, но не знал, какую аренду мы платим. Школьники его любили, потому что он был одним из них: таким же безответственно аккуратным, так же грыз карандаш, решая задачу, так же спешил выбежать во двор, чтобы поиграть. «Мальчики и девочки»такими словами он начинал утренний сбор; вернувшись домой, он обращался ко мне и к малышу Невиллу точно так же: «Мальчики и девочки»