Руки тоже пригвоздили. Сверху накинули одеяло и подоткнули по бокам.
Открой глазки, звучит мягкий голос Сьюзан. Операция кончилась.
Я открываю глаза. Из мешанины цветных пятен проступает лицо Сьюзан.
Тебе ничего не угрожает.
Я тяжело глотаю слюну.
Врёшь.
Нет, не вру.
Не могу ногой пошевелить. Правой. Которая кривая
Нет у тебя никакой кривой ноги, говорит Сьюзан. Больше нет.
Как следует проснулась я уже глубокой ночью. Кровать окружали ширмы, за ними горел тусклый свет.
Сьюзан? шёпотом позвала я.
Ко мне подошла ночная сиделка.
Пить? спрашивает.
Киваю. Она наливает воды. Пью.
Сильно болит?
Теперь припоминаю. После операции на правую ногу наложили гипс, поэтому-то я и не могла ею пошевелить. В лодыжке под гипсом ноет тупая боль, пронизывает ногу до коленки.
Не знаю, говорю. Она всегда болит.
Терпеть можешь?
Я киваю. Стерпеть я могла бы, наверно, всё что угодно.
Сестра улыбается.
Оно и вижу. Мамка твоя тоже сказала, что ты девка крепкая. Протягивает мне таблетку. Нат-ко, выпей вот.
Сьюзан мне не мама. И слава богу. Глотаю таблетку, засыпаю.
Когда я снова проснулась, прямо надо мной нависало лицо Джейми. Волосы всклокоченные, точно неделю не расчёсывался, глаза красные, опухшие. Плачет. Я рывком села в испуге.
Что? спрашиваю.
Джейми плюх! Мне на кровать. Прямо на гипс. Я аж скривилась.
Так, полегче, говорит ему Сьюзан и за плечи оттягивает.
А Джейми ко мне прильнул, лицом в меня зарывается.
Я его обнимаю, поверх его головы на Сьюзан смотрю.
Что? Скажи же.
В письме, говорит Сьюзан, что вот от леди Тортон пришло, в нём сообщается
Я киваю. Так и знала, письмо, всё в том письме.
Джейми как взвоет:
Мама умерла!
Можно знать навернякаа всё же не верить до последнего.
Глава 2
Я знала, что мама наша мать работала в Лондоне в ночную смену на военном производстве. Я знала, что Лондон бомбят, бомбят жестоко, всякую ночьопустошающие налёты, один за другим. Я знала, что в первую очередь немцы атакуют заводы, в особенности те, что работают на нужды фронта. Мне и самой случилось однажды попасть под бомбёжку. Кирпичные стены разлетались на кусочки прямо над головой. А позже по улицам мело разбитым стеклом, точно позёмкой.
Выходит, я знала, что мама может погибнуть. Я просто не верила. Даже пусть и бомбёжки. Мне как-то казалось: мама, она вечная.
Мне казалось, мы с Джейми никогда от неё и не освободимся.
Я обняла Джейми. Он зарыдал и опять бухнулся мне на ногу. Я еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть.
Сьюзан просунула Джейми под живот подушку и облокотилась на край кровати. Погладила Джейми по спине.
Это правда? спросила я.
Правда, подтвердила Сьюзан.
Прям, по-настоящему?
Мне очень жаль.
Жаль? Уверена? спросила я.
А было ли мне жаль? Как-то казалось, что да. Да было ли? Мама же меня ненавидела.
«Ты нас больше никогда не увидишь», сказала я ей тогда, в Лондоне, неделю назад. И она ещё уточнила, мол, точно?
Выходит, что точно.
Ну, счастливым такое разрешение дела не назовёшь, проговорила Сьюзан. Пожалуй, могло быть и хуже, но и так тоже несчастье, а поэтому да, мне жаль. Хорошо, конечно, что разрешилось хоть как-то. Теперь ведь ваша мама не сможет вам навредить.
Теперь не сможет, подтвердила я. Даже не знаю, могло ли у нас с мамой разрешиться счастливо. Всегда хотелось верить, что даоно и понятно, всё-таки мать, но до конца как-то не верилось. Я повернулась к Джейми. А ты чего плачешь? Мама нас ненавидела. Она сама так сказала.
Джейми всхлипнул ещё громче.
Я её любил, проныл он.
Джеймион добрее меня. И маму он, наверное, в самом деле любил. А я не любила. Хотелось бы, но нет. Больше всего на свете хотелось бы, чтобы она меня любила. Но нет.
Я снова подняла глаза на Сьюзан.
Что мне положено сейчас чувствовать?
Наверно, нормальная дочь чувствовала бы горе. Но теперь, когда мама умерла, я больше не была никому дочерью.
И никакого горя не чувствовала. Да и счастья особого тоже. Или злости. Вообще ничего.
Сьюзан протянула ко мне руку поверх узенькой спинки Джейми и сжала мою ладонь.
Что само чувствуется, то и хорошо.
А как назвать, когда ничего не чувствуется?
Потрясением, ответила Сьюзан. Когда я узнала, что моя мать умерла, я тоже испытала потрясение.
Я уставилась на неё.
А когда твоя мама умерла?
Несколько лет назад. За пару-тройку месяцев до Бекки.
Бекки, лучшая подруга Сьюзан, умерла от пневмонии за три года до начала войны. Это мне было известно. Сьюзан и Бекки жили вместе, и дом Сьюзан, который на днях разбомбило, изначально принадлежал Бекки. Она же подарила Сьюзан Коржика.
Обе смерти стали для меня тяжёлым испытанием, продолжала Сьюзан. Чувства по поводу маминой были особенно сложными.
Я отпустила её руку и спросила:
А как про нашу маму узнала леди Тортон? Вплоть до прошлой недели мы целый год ни словечка от мамы не слышали, несмотря на все наши письма, Сьюзан и мои. Пока она собственной персоной не явилась к нам и не утащила нас с Джейми обратно в Лондон.
Я ведь сообщила в Добровольческую службу её новый адрес, ответила Сьюзан, и одна из наших лондонских ячеек вышла на леди Тортон. Видимо, они просматривают списки убитых.
Женская Добровольческая служба выполняла всякую военную работу. Сьюзан была её членом, входила в нашу местную ячейку. А леди Тортон этой ячейкой руководила и, в частности, несла ответственность за эвакуированных вроде нас с Джейми.
Сьюзан снова потянулась к моей руке, но я убрала ладонь. Джейми всё не прекращал рыдать. Мне хотелось его успокоить, но внутри было пусто. К тому же, что мы теперь такое, когда мамы больше нет? Можем ли мы оставаться у Сьюзан? Считаемся ли мы в эвакуации?
Что теперь? спросила я.
Сьюзан задумалась.
Не знаю, сказала она наконец. Я спрошу у леди Тортон, как нам с этим разобраться.
Я молча хлопнула глазами.
Сердце ёкнуло.
Такого ответа я не ожидала.
Такого ответа я не хотела.
«Разобраться».
Уже само это слово было наполнено тревогой. А за ним так и нахлынулоточно панический вал. И вот этим волнением меня захлестнуло, сбило с ног.
Где я могла раньше слышать это слово?
Сьюзан не ответила, мол, ты не волнуйся. Не сказала: «Разумеется, вы останетесь жить у меня». Не сказала: «Я прослежу, чтобы вы не остались без присмотра».
А ведь в тот день, когда она спасла нас от мамы во второй раз, когда её дом разбомбило, она всё это сказала. Сказала, что мы останемся вместе, будем с ней навсегда.
И я ей поверила.
Врала, значит? Или со смертью мамы всё изменилось?
Есть название для детей, спросила я, у которых родители умерли?
Сьюзан сглотнула.
Сироты.
Сироты. Мы с Джейми теперь сироты, а не эвакуированные. И леди Тортон за нас больше не отвечает. Сьюзан нам больше не поможет. С сиротами другая история.
Грудь пронзила резкая боль. Похуже, чем любая косолапостьот ноги так больно никогда не было. Я сильнее сжала Джейми в объятиях. Что бы ни случилось, мы будем вместе. Никому не дам нас разлучить.
Я скоро снова смогу ходить, сказала я, буду полезной.
Сьюзан опустила глаза.
Восстановление займёт несколько месяцев, проговорила она. Сама же знаешь.
Я упорная, сказала я.
Упорная, ещё какая, подтвердила Сьюзан, но упорством рану не залечишь. Не знаю вообще, выпустят ли тебя из больницы, если вдруг надо будет уехать.
Мне надо будет уехать? Уже?
Час от часу не легче.
Нет, нет, что ты, спохватилась Сьюзан несколько растерянно. Я имела в виду на похороны. Если будут. Ну или что мы там сделаем.
«Похороны». Очередное новое слово. Вот уже год мы со Сьюзан, а столько ещё в мире незнакомого. Мама по части слов не напрягалась, а самостоятельно расширить кругозор, глядя из окна четвёртого этажа, можно лишь до какого-то предела.
«Разобраться». «Строимся в шеренгу вдоль стены, сказала нам тогда, в прошлом сентябре, леди Тортон своим жёстким тоном суровой командирши. Сейчас будем разбираться».
Мы только что сошли тогда с поезда, который эвакуировал нас в этот мелкий городишко из Лондона. Ну и стояли, гурьба мелких грязных оборванцев, а мы с Джеймисамые грязные и оборванные. Моё стремление сбежать из дома чуть не свело меня в могилу. Кривая нога кровоточила и болела так, что колени дрожали. А местные ощупывали нас взглядами с ног до головы и один за другим проходили мимо.